Сумма неопределённостей

Музыка обволакивает, и речь становится неразборчивой, а голоса – забавно слащавыми. Смешивая звуки дутара с вином и блеском в глазах загадочно-доступных официанток, Самарканд накрывает волной заслуженного безделья. Скорее по привычке, чем из-за опьянения,  Сашин постоянно говорит. Мне трудно сконцентрироваться, но я иногда пытаюсь вникнуть в его рассказы о городе. Лида смеётся и пробует напеть какой-то невинный куплет, в то время как одна из девушек в белом переднике наклоняется к ней и что-то говорит на ушко. Они одновременно краснеют, улыбаются и начинают целоваться. Отключаясь, я успеваю заметить восторг в глазах Сашина… Это только начало. Самарканд не отпустит, пока не выпьет из тебя все силы. Жемчужина Азии, вожделенный оазис шёлкового пути, высотками заслоняющий горы, минаретами и колокольнями подпирающий тяжёлое небо. Ты можешь годами биться в сетях жизни и ничего ни успеть, ни понять, ни попробовать. Но стоит найти прореху в этой сети, и ты оказываешься здесь. Самарканд и есть прореха – огромная чёрная дыра в судьбе цивилизации, скрывающая всех и вся, что попадает в её периметр. Финансовые потоки здесь переплетаются с караванами товарных поездов и грузовых самолётов; всё это взбалтывается, разбавляется изрядной долей серой канцелярии и выплёскивается наружу – в уставший и слишком кодифицированный мир.

Лида веселится. В редкую минуту возвращения в действительность я наблюдаю, как она извивается в непонятном для меня танце среди прихлопывающих азиатов в строгих костюмах, но с такими же, как и у всех, осоловевшими и беззаботно-довольными лицами. Пусть. Она хорошо поработала. В нашем скромном передвижном цирке - так Сашин всегда представляется потенциальным клиентам - эта хрупкая девушка тащит фургон логистики и бухгалтерии. Скучное, вводящее в уныние занятие. И невероятно сложное здесь, в Самарканде, где любая отчётность подобна арабской вязи, наложенной на конспект по линейной алгебре и запечатлённой невменяемым кубистом на ободранном холсте. Лида справилась. Все эти полгода, что Сашин бегал по сомнительным конторкам в поисках самых запутанных путей для движения доверенных нам грузов, она следила, чтобы эти грузы были обеспечены бумагами, в законности и прозрачности которых не усомнился бы ни один таможенник. Вчера мы отправили последний самолёт и окончательно порвали с работой – гонорар за эту партию позволил нашим счетам достичь такой цифры, что дальнейшее барахтанье в экономическом болоте отдавало бы душком необъяснимой жадности. Вчера Самарканд полностью расплатился за наши труды, и сегодня мы закатили прощальную вечеринку. Сашин обязательно хотел живую музыку, и поэтому сейчас я плыву на диване, качаемый волшебными струнами дутара, а Лида, вымотанная и угоревшая от седативных благовоний, просится на улицу. Подчиняя тело остаткам воли, я встаю и выхожу последним.

Не верится, что воздух может быть таким чистым. Наслаждаясь каждым вздохом, я просто плетусь за друзьями, которые не прекращают болтать и смеяться. Проходит несколько минут, и мы оказываемся у фонтана, играющего струями и подсветкой так, что кажется, будто перед нами взорвалась радуга. Кто бы сомневался – Сашин уже лезет в воду и начинает отчаянно плескаться в ней, пытаясь внести хаос в симметрию падающих сверху капель. Лида присоединяется. Сашин обнимает её и, приподняв, раскручивает. Кажется, он счастлив. Я знаю, больше всех сожалеет о закрытии нашего маленького предприятия именно Сашин. Он организовал это дело, подобрал сотрудников, то есть нас с Лидой, научил премудростям работы в Самарканде, привык к нам и полюбил. Десять часов назад он поставил точку в бурной шестимесячной деятельности, сопроводив до самолёта самый дорогостоящий груз из тех, что прошли через наши искусные руки. Сашин был доволен собой. Груз настолько изменил своё происхождение, назначение и состояние, что даже мы не помнили, откуда он был получен. С некоторой грустью в глазах, Сашин закрепил последнюю, правда, незапланированную, пломбу на контейнере и благословил самолёт на рейс. Теперь всё в прошлом. Теперь он искренне радуется тому, что может победить Лиду в сражении брызгами. Я смотрю на него и мысленно благодарю за всё. Завтра, когда я буду пересматривать трансляцию с уличных камер старого города, уже не вспомнятся глупости, которые мы вытворяли ночью. Я вообще ни о чём не смогу думать, пока передо мной на экране полиция будет грузить покалеченное тело с перебитыми крупным калибром ногами и слегка обожжённым лбом. Я попробую, конечно, сообразить, как Сашин оказался на глиняной площадке за одним из непримечательных базаров, но, по большому счёту, существенным останется только одно – понять, коснётся ли это меня.

Мокрые и уставшие, идём к ближайшему кофейному ларьку, возле которого, усевшись на скамейку, наслаждаемся некрепко заваренным напитком. Лида вертит головой в поисках витражей кирхи, и мы стараемся убедить её, что в районе публичных домов и казино нет ни одной церкви или мечети. Ближайшее медресе находится в двух километрах отсюда, а кирха и православный храм видны из нашего офиса, но это уже совсем далеко. Она неуверенно соглашается, допивает кофе и кладёт голову мне на плечо. Решаем с Сашиным дать ей немного поспать. До утра достаточно времени, чтобы отдохнуть в тишине, которую Самарканд почти не терпит. Надеюсь, Лиде снится что-нибудь хорошее. По крайней мере, не накладные, украшенные разноцветными штемпелями – этого ей хватило и наяву. Не забуду, с какой тоской в глазах она сообщила вчера, что стенки одного из ящиков разошлись, и придётся произвести дополнительную упаковку и пломбировку. Для неё подобная неприятность выливалась в лишнюю серию бланков, объясняющих изменения во внешнем виде груза. Непредвиденная суета слегка омрачила финальный выход нашей труппы.  Но сейчас дневные хлопоты видятся далёкими и незначительными. Лида прижимается ко мне, и это так трогательно, что я готов заплакать, глядя на её спокойное и удивительно красивое в свете золотых вывесок лицо. Может, так действует вино, которым я залит под завязку. А может, слёзы выжимает Самарканд, давая последнюю возможность оплакать близкого человека, которого я увижу только через сутки, когда остывшее за несколько часов до этого тело заставит меня убедиться в своей обречённости. На рыдания не останется времени. Я лишь прикоснусь к тоненькой руке, не смея второй раз посмотреть на лицо, изуродованное мощными ударами молотка, валяющегося тут же, у ног Лиды. Привычный вид из окна офиса напомнит о её пристрастии к религиозной архитектуре – огромный купол церкви, уставившийся в тёмную, затянутую облаками, высь. Я наспех попрощаюсь и побегу. Подальше от любых мест, связанных с нашими именами. Будет до мурашек на коже странно бежать от неизвестных охотников, бежать туда, где можно затеряться, но откуда нельзя выйти ни к одному аэропорту или вокзалу. Самарканд спрячет. Укроет в складках переулков, загороженных от блестящей части города старыми зданиями, полными дешёвого разврата и крайне подозрительных кабинетов, в которых осуществляются совершенно сумасшедшие схемы валютного отмыва. Я буду дрожать от страха в нанятом на пару дней клоповнике и думать, думать, вспоминать…

Расходимся на рассвете. Спустя полчаса я валюсь на кровать своего номера. Мне хорошо. Вероятно, новый этап жизни так и должен начинаться – с пьяной, блаженной улыбки. Ещё вчера я выполнял всю грубую работу, которой было не миновать при нашей деятельности. Когда клиенты желают, чтобы груз терялся из поля зрения посторонних глаз, приходится ограничивать доступ к нему на всём протяжении виртуального трафика. И я выполнял обязанности грузчиков, кладовщиков, упаковщиков и механиков. Вчера с этим было покончено. В самый последний раз я отгрузил контейнеры на борт летучего тяжеловоза. Злосчастный ящик, который в спешке был мной опрокинут на складе, я спрятал в новую упаковку, и Сашин с Лидой всё как следует оформили. Помахав вслед улетающему самолёту, я поспешил проверить свой счёт. Как же приятно думать о том, что ты обеспечен на многие годы вперёд. Следующей ночью мне будет не до этого. В грязной комнате на пятом этаже запылённого и задымлённого коноплёй притона, я буду нервно составлять план побега из Самарканда. Скорее всего, придётся ехать в перегруженном автобусе в какой-нибудь из пригородных аулов, поставляющий в город обслугу. Это ничего, потерплю. Главное выбраться отсюда. Про деньги можно забыть – любые действия со счётом легко отслеживаются при желании и наличии подходящего оборудования. Скудной налички, оставшейся в бумажнике, должно хватить на дорогу в родные места, где будет шанс на защиту. В Самарканде тебе позволено делать всё что угодно, в том числе и умереть. Никто не станет разбираться с покойником, который при жизни добровольно прибыл в столицу афёр и контрабанды, и я по-настоящему обеспокоюсь этим грустным фактом только ночью, мучаясь от страха за собственную жизнь в комнате с шикарным видом на среднеазиатские трущобы. Впрочем, даже отсюда будут видны далёкие, подсвеченные с земли башни храма, по-прежнему удерживающие на себе небосвод, который всё больше провисает и грозит разорваться о башенные кресты. Интересно, засыпет ли Самарканд звёздами из порванного неба? Скорее, звёзды потускнеют на фоне огней этого чудовища.

Утро. Я сплю крепким алкогольным сном, в котором Сашин водит меня по городу, а строгая Лида где-то над ухом отчитывает за поломанный ящик. Затем уже доброжелательная Лида рассказывает о том, как проверяла сканером герметичную коробку, оказавшуюся внутри ящика. Я разбираю не все слова, но понимаю, что там были только небольшие пустотелые цилиндры, утопленные в песок. Лида смеётся и говорит, что цилиндры помечены строками каких-то знаков, смысл которых не смог понять ни один переводчик или дешифратор в сети. Всё кружится и плывёт. Самарканд успокаивает меня и требует расслабиться. Он говорит, что сейчас беспокоиться не о чем. Всё будет немного позже.