62
1538
Тип публикации: Совет
Рубрика: рассказы

 

Девочка пропала во вторник, а в четверг её нашла старуха, которая пасла коз. Маленькое тело лежало на дне оврага, аккуратно завёрнутое в большой кусок плотной клеёнки и чуть присыпанное землёй. К вечеру горожанам стало известно, что ребёнка мучили перед тем, как задушить.

Старуха с удовольствием рассказывала о своей находке, смакуя каждое слово и важно причмокивая. У неё было то, чего страстно желали все – подробности. История становилась всё фантастичнее, а роль рассказчицы – значительнее. И вот она уже не просто углядела в яме кусок целлофана, хорошего, кстати, в самый раз для теплицы, но и заметила убегающего преступника. Да, ей богу! Молодой парень на вид, высокий, обернулся на секунду, стра-а-ашный!

Когда старухе показали Губошлёпа, она долго кружила вокруг, разглядывала, тянула носом.

- Ну? – не выдержал следователь.

- Не знаю. Испугалась я, и бежал он быстро. Хотя… может и этот.

Губошлёп растеряно хлопал телячьими глазами с удивительно длинными ресницами и слюняво улыбался.  В свои шестнадцать лет он вполне мог сойти за взрослого мужчину, но только внешне и только на первый взгляд. Умом парень не вышел, остановившись в развитии на уровне дошколят. Статный, красивый, глупый и совершенно безобидный. Так думали. У Губошлёпа было настоящее имя, но его давно забыли все, кроме деда и бабки, которые воспитывали великовозрастное дитя. Отец парня погиб, когда тому исполнилось пять, а мать сразу после этого собрала вещички и покинула ненавистный город. Некому защищать Губошлёпа. Да и как можно заступаться за убийцу, насильника, садиста? Робкие сомнения некоторых соседей быстро сошли на нет. Парень слабоумный, жил рядом с пропавшей девочкой, они разговаривали, и даже вместе играли в песочной куче. А самое главное – он признался:

- Ты её убил?

- Можно мне домой?

- Ты это сделал?!

- Делал. Я.

- Насиловал?

- Да, ловал, да.

- Где взял клеёнку? Украл?

- У меня нету.

- Чего нету?

- Дома есть. Пустите домой.

- Ты украл клеёнку?!

- Да. Домой.

Допрос длился много часов. Вокруг приземистого серого здания, в котором соседствовали милиционеры, судебные приставы и работники почты, плотным кольцом стояли мужчины. Они точно знали, что Губошлёп виновен. Да, извращенцев в городе хватало, но те трясли своими голыми достоинствами перед русскими женщинами. А это не считается, ведь жёны военных ходят в шортах и позволяют своим дочерям есть бананы на глазах у всех. Бесстыжие малолетки, не стесняясь, очищают фрукты прямо на улице, и медленно обхватывают их губами, перед тем как укусить. Развратницы! Местные девочки скромные и воспитанные. Только настоящий сумасшедший может поднять руку на местную. К тому же Губошлёп порченый от рождения, русская мать дала ему дурную кровь. Хорошо, что эта мерзкая баба давно уехала.

- Домой. Пустите домой, – хныкал парень, размазывая по лицу слёзы и кровавые сопли. Разбитые губы идеально вписывались в его прозвище.

Он не знал, что дома больше нет, сгорел. Может, проводка коротнула, а может, бабка забыла выключить электрическую плитку, когда они с дедом побежали выручать внука. Правда, вся улица провоняла бензином, но это совпадение. Хорошо горело, ярко. А Губошлёпа старики так и не увидели, им не позволили даже войти в здание. Дед пытался прорваться силой, но куда там. Его не стали бить, просто толкали. Будто резиновая стенка мягко, но неуклонно отбрасывала худое жилистое тело. Бабка плакала, кричала, что все эти дни внук не ходил со двора, копался  в саду, помогал деду в гараже. Её не слушали. У резиновых стен нет ушей.

Ночью старики пришли к двоюродному племяннику бабки, важному человеку из городской мэрии. Долго стояли на высоком крыльце под ажурным металлическим козырьком, стучали в дверь, звали, перекрикивая пса, лающего за забором. Племянник вышел, почёсывая толстый живот. Потом сложил на нём пухлые ладони и сказал, что не сможет помочь. Уже то, что он не стоит сейчас возле милицейского участка с другими мужчинами и не требует расправы над Губошлёпом, доказывает его верность семье. Да, он знает, что у стариков сгорел дом. Но у него негде ночевать. Вот деньги, уезжайте. Послушайте, нельзя оставаться в городе, дальше будет хуже, не надо на это смотреть. Идите на автовокзал и купите билеты на первый же рейс, ищите родню подальше отсюда. Так он сказал. Так они сделали.

Утром пятеро уважаемых граждан пришли к русскому генералу и запретили военным выходить в город:

- Не выпускайте своих женщин и детей из гарнизона, заприте ворота. Никого не выпускайте. Люди злятся, они нервные. У нас опасно.

- Что будет с мальчиком? – спросил генерал. Он не собирался вмешиваться в чужое горе, но разбирало любопытство.

- Это наше дело.

- А если пацан не виноват?

- Это наше дело.

Следующий день Губошлёп провёл на высоком гранитном постаменте в центре города. Раньше здесь стоял каменный Ленин, но памятник снесли, остался лишь цоколь и торчащая из него железная труба. То ли вождь расслабленно облокачивался на неё в былые времена, то ли она служила ему каркасом, кто помнит? Сейчас к трубе привязали парня. Нет, он не смог бы убежать, она стала подпоркой, ведь собственные ноги не держали Губошлёпа.

Толпа собралась ещё на рассвете. Она тяжело дышала, кричала, и всё время двигалась. Люди уходили, возвращались, протискивались ближе к жертве, искали знакомых. Детей не пустили поглазеть, но позволили прийти женщинам. Не нашлось такой силы, которая удержала бы их дома. Мужчины, как и прежде, стояли плотным кольцом, теперь уже вокруг постамента. Они опасались, что кто-то захочет убить преступника до срока. Временами над их головами пролетали камни, иногда они попадали в цель. Губошлёп не чувствовал боли.

Он мог бы смотреть на город, с его места открывался хороший вид на восточную вязь улиц, где редкие тополя словно застыли над низкими крышами в душном безветрии. Мэрия, церковь, парк. И небо, много неба вокруг. Наэлектризованное, предгрозовое, синее. К вечеру стало ясно, что дождь прошёл мимо, но небо потемнело в фиолетовый цвет, стало гуще. Скоро наступит чернота. Это ничего, лучше тьма, чем толпа внизу. Губошлёп не смотрел на людей. И вверх тоже. Мог бы, но для этого нужны глаза. Он лишился их, и не только. Изувеченный, избитый, накачанный наркотиками парень весь день стоял у трубы. Живой. А к ночи снова запахло бензином. Горожане не хотели торопиться, но и рисковать не решались. Казнь должна быть настоящей, вдруг осуждённый долго не протянет?

Никто не признается даже под пытками, чья рука бросила в лужу горючего небольшой самодельный факел. Скорее всего, эта честь выпала отцу погибшей девочки. И никто не скажет, что знает, кто выстрелил из пистолета и прекратил мучения Губошлёпа, когда парень почуял пламя и забился в агонии. Первый отомстил, второй проявил милосердие. Свершилось.

Спустя два дня военным разрешили покинуть гарнизон. Они выходили через ворота КПП и пересекали парк, направляясь к базару. Мимо площади, стараясь не оглядываться на чёрный от сажи гранит. Город словно трезвел после большой тяжёлой попойки. Его жители держались спокойно и с достоинством. Но когда русские смотрели в их лица с тревожным недоумением, отводили глаза.

«Всё хорошее, свежее, покупай, не сомневайся. Живём, да. Как все. А что делать?»

Первая надпись появилась внизу с задней стороны постамента. «Прости, брат». Её заметили не сразу, но кто-то сделал вторую, потом ещё. За высокими заборами, на укрытых зарослями винограда и айвы верандах, шептались женщины. Они потягивали терпкий турецкий кофе и вспоминали, что несколько лет назад тоже пропала девочка. Губошлёп тогда был слишком мал.

Их мужья молчали. А надписи появлялись. На двух языках, один из которых родной, а второй приёмный – чужой надоеда. Неряшливые потёки белой краски выдавали спешку и были хорошо видны. Буквы замазали, и делали это снова и снова, отчего постамент стал пятнистым. Серые полосы, чёрные, угольные – слои краски, оттенки памяти. И всё же кое-где проглядывало навязчивое: «Прости, брат». Бог простит. Так говорят. Может быть, врут.


Дата публикации: 05 апреля 2017 в 18:05