Макушка лета

 Летом отряды горожан покидают мегаполисы, следуя к пастбищам в разжатых пружинах поездов, чтобы отведать лоскутного пирога жизни; на обузданных ласточках вспарывая туманы, дожди, и солнечные волны. Как ножом, рассекают на части время, вонзая в его куски развилки дорог. Десертные шпажки крестами торчат над россыпями праздников и выходных - под каждой шпажкой маковка колокольни, безъязыкой ныне. Немые вехи, эти колокольни над домами позабытого Бога, чей образ несёт в себе каждая пущенная по стезе четырёхкрылая птица, эти вехи означают лишь малое стадо, уснувшее в тени странствий; стадо, чей пастух зажигает у образов свечи-звёзды, прогоняя с расписанных сводов мглу, чтобы: странники добрели, птицы долетели, пружины не сжались до крика и скрежета... Но, из окон ночных пролёток к ногам пастуха летят только пепел да волосы, присыпанные гарью сумерек, бунтующих против звёзд и лун. И каждая птица катит соль дорог за собой вслед: словно ледокол по замёрзшему морю, ползут среди путевый камней посёлки-омлеты, города-глазуньи, яркие желтки одиноких ферм. Время меняет лампы на звёздном своде, сгоняет с полей мириады светлячков, засыпая их коробочками зимнего хлопка, заливая их сливками из ледяного молока. А сейчас - сироп и повидло на скатерти солнца! Мягкие кроны - пироги слив и яблок, чёрствые подливы грибных полян, алые пятна земляники на щёчках лугов... Всё для тебя, городской странник! Позабудь синезубые сны высоток, щербинки реклам на лбу города. Сорви с груди и выкинь из-за пазухи колючие ожерелья огней. 

 Кто стучится в слюдяные окошки подмёрзших озёр костяшками градин, ногтями молний соскребая с палитры рек бирюзу? Это вы - шаровые молний, градины воспоминаний, выпавшие загородом, и побившие сады и поля жадными взглядами ненасытных выходных. Горожане бегут от туманов навстречу туманам, из сочных июльских утр, полных смогом, шумом и моросью - в июльский загород, к высокой траве невозделанных полей, что цветут в росной глазури, и тают под тёплым ветром на алых зорях, одиноких над одиноким полем. А когда туманы, слизанные языком ветра, исчезают, на смену им для горожан уже подходит зной: бело-желтый, налитый дремотной трескотнёй кузнечиков, и тем ртутным маревом, в каком и росы, и не знающие покоя ветра, голодные до туманов, бессильно шепчут. Вплетая шорохи крыльев, шелест лепестков и звон зноя в мысли о дожде, ливне, - пусть даже буре - лишь бы густые дрёмы облаков закрыли от них оранжевую комету, каждый день облетающую их землю с востока на запад, от зари до зари. Пробуждаясь и засыпая в пелене тумана, эта комета сушит и греет, сжигает и возрождает. Сеет, и жнёт. И каждая былинка обязана этой комете и жизнью, и смертью, и цветом и ароматом, и, рождаясь чтобы славить её, каждая былинка - данница солнца, любит и ненавидит свою прародительницу-убийцу. А стада, призванные солнцем, топчут изумруды и жемчуг туманных зорь, слизывая, подобно ветру, юные чудеса с лица земли. 

 Великая печаль путешественника: грезить наяву. Просторы и города, небеса и воды, - для странствующих поэтов, художников, музыкантов, для всех творческих богатства мира священны. Любой уголок, проулок, любые: камень ли, ветка, фонарь, или пасущиеся на поле стада - для путешествующего творца всё может стать тем облаком, из которого рождается щедрое оттенками, глубокое небо; то небо, где цветут целебные шипы звёзд, уколовшись о которые первый Творец на радость создал себе подобных, - чтобы наслаждались этими звездами, чтобы в восторге кололи сердца об их шипы, и чтобы в полную силу любили каждую секунду ночи, и дня. Но люди придумали города... А позже населили их собственными звездами, лунами; запустили в небо кометы, метеоры, сияния... А обрядив крупные города в кольца, превратили их в планеты, у которых затем появились спутники, - так велико стало притяжение городов. Но теперь люди бегут со своих планет к чудесам; бегут от искусственных звёзд к настоящим, от асфальта - траве, от смога - в туманы. Покидают выхолощенные парки ради дремучих лесов, сизых гор, диких рек... Ради утраченных сказок. 

 Зато в городах живёт музыка. В пригородах она зачахла, в деревнях почти умерла. Музыка - обнаженная душа поэта, преображающая слушателей. Там, где звенит тишина или поёт песни только природа, там для человека есть лишь одно утешение - одиночество. Музыка людей, напротив, объединяет. Искусство заполняет пустоты в жизни горожан, выщербленные, выеденные тоской о природе, о вещей матери, оставшейся там, далеко загородом. Навещать мать - святая обязанность детей, хотя многие из них теряются в её объятьях, грубят и хамят прародительнице, от испуга, по глупости обижая её, унижая, умертвляя. Но чаще всего о матери просто забывают - люди создали свои планеты, зажгли свои звёзды. Холодная луна Земли перестала манить их, колючие звёзды ночей перестали задавать вопросы. Люди устали вглядываться в необъятное; люди создали своё, то, до чего можно запросто добраться, что можно без трепета обнять. То, что можно легко понять, принять, и любить вполсилы. И даже убить, когда надоест. Таков мутант Человека - горожанин. И этот горожанин часто болен истинной человечностью. Временами он хочет видеть небо, говорить со звёздами, слышать травы, и слушать голоса рек, морей, дыхание гор, пустынь; вдыхать скупые ароматы степей и щедрые сны садов. 
Можно бесконечно собирать с ветвей мрака лунные ягоды, звёздные соцветия; хранить между страницами старых книг вечно молодые серпа вечно растущих лун; трясти древо ночи, чтобы с него осыпались капли метеоров, пауки спутников, гусеницы зорь. А затем можно открыть все дверцы, откинуть все крышки, и выпустить из коробок сотни оранжевых и красных мотыльков. Созданные из света, прикормленные ранью, взбудораженные прохладой остывающих сетей, эти мотыльки ринутся от сёл к городам, от абсолютизма деревни к деспотизму предместий, закружат окраины цветастым плясом, струйным буйством многогласого шелеста. Города - вот очаг для этих ярких странников. К нему ведут десятки дорог, так как город - центр паутины. Сотни лет люди протаптывали тропы из села к городу, от поля к площади, от тенистой улицы к широкогрудой аллее. От живых картин к искусственным пейзажам, мелким, как песок на фоне гор. Сердце паутины бьется на разные лады. Сердце сёл и деревень пробуждается и засыпает с зорями. Город плодит волшебные яства для нищих духом, и они приходят к нему с пустыми корзинами. Богачам просторов от города нужно только одно - большое расстояние. Чем свободнее нити дорог, бегущих из паутины, чем меньше мотыльков шелестят по ним в ночи, тем, раз и навсегда, лучше для феодалов загорода, королей живого, повелителей далей. Город топит печали в свете ночных огней, деревня пьёт радости из колодцев солнца, из пряных кладовых сумерек. 

 Пьяные летние сумерки завораживают горожан, сгоняют с балконов и лоджий в скверы и парки, туда, где прирученная мать игриво ластится к сонным и взбудораженным детям, обретателем бетонного рая, асфальтовых троп, властителей пластиковых молний и стальных зверьков. Да, горожане создали и приручили себе подобных: железные сердца, синтетическая кровь, стеклянные глаза и чёрные от копоти языки, - настоящие люди, только прочнее. Вот к чему стремятся горожане - к совершенству функционала. Разве может живое быть совершенным, когда его так трудно или невозможно приручить? Нет. Нет! 

 В июльские полдни деревни безмолвны. Июльские ночи, как сливы, за синевой кожицы хранят мякоть сумерек, тёплых и душных, влажных и свежих, чистых, как медь луны, и грязных от звездного пепла. Горожане мажут себе лица этим пеплом, от чего рябь на их глазах постепенно утихает, и вот уже глубокие колодцы, - морщины дум,- сменяют в них огни реклам, окон и фонарей, превращая горожан в царей и цариц звёздных россыпей, в кудесников и ведуний своей судьбы. В живые звёзды, что прогорают, оставляя на земле лишь шелест звёздных лесов, шепот звёздных полей, и реки-локоны серебристых воспоминаний. 

 Июльские цветы опадут в августовскую траву, из которой выберутся, глотнут солнца и ветра, и застынут в разных позах духи леса - грибы. Солнце превращает ищущих света мудрецов глубин в плоды земли, - в те ягоды, что лишь к концу лета наливаются соком. Только эти ягоды-мудрецы растут из земли, минуя ветки и стебли. Духам леса не нужны листья и бабочки, пчёлы или жуки. Им нужны звёзды, облака, ливни. Им нужны Луна и её ветер, шелестящий снами корней, проросших из полуснов Земли. Духи леса стерегут деревья, брошенные в бой, к свету, чьи дриады окаменели, как каменеют их пастухи, едва выберясь из тьмы. Мать-тьма там, в чреве сознания, под покрывалом вечной ночи. А духи блуждают лишь им ведомыми дорогами, путаясь и застывая в прядях полусна, превращаются в лесные ароматы и серый мох.

 Глубокий июль всё же пахнет осенью. Макушка лета, густая, курчавая, уже не скрывает седины: желтые листья усыпают ещё изумрудные газоны, среди которых тоже проглядывают жухлые стебли. Они - герольды осени, её соглядатаи: ими осень соскребает лазурь с неба, ими она провожает белые облака, призывая в них стаи перелётных птиц. Желтые листья и травы июля - вестники холода. Вечный странник, северный ветер особенно ласков с ними. Его любимая забава - водить хоровод с опавшей листвой. Кружить в последнем танце все краски осени. Пить соки уходящих в зиму воздушных, словно крем, облаков. Ветер, их пастырь, в цветном карнавале прощается с ними - долгих полгода кучевые облака будут пастись на обратной стороне земли, доверяя свои сны южным ветрам, и раскалённым, свирепым иссиня-черным грозам... А северный ветер застынет на губах у зимы, застрянет в её ледяных космах. Жуткие сны вьюг под тёмно-серыми тучами напоют ветру морозные сумерки. По приказу Суровой, мертвые травы занесёт он неживой водой, засыплет крошками белых небес, для которых солнце - лишь блик, а луна - только его отражение. Потому уже с середины лета северный ветер голоден. Он завтракает спелыми туманами, сочными росами, хрустящими корками румяных зорь. Полдничает маревом, налетая на его жаркие восточные пляски, срывая шелка дурмана с шатров знойных полудней, слизывая капли пота с волос и кожи. На обед северный ветер пьет крепкий бульон из листвы и трав, заедает его хрустящим сеном, запивает золотистым вином колосьев, закусывает пыльцой цветов. На ужин выжимает скупые слёзы из тучных облаков. А ночью разбойно срывает ягоды, и ворует у влюблённых воздушные поцелуи. 

"Нам всем ещё только предстоит взрастить своих «яблоневых великанов»" 

Игорь Косаркин

Его памяти посвящаю