Непредвзятые разговоры о людях и гениях

— Нам же было хорошо вдвоём.

— Это тебе было хорошо со мной.

— Я брал тебя за плечи.

— Перестань.

— Пахнущая лилиями, поплиновая кожа.

— Не выдумывай.

— Нетроганная...

— Всё было не так.

— А ты знаешь?.. Хочется найти читателя-девственника. Не развращенного ничьей идеей, не напичканного чужими предубеждениями, не индоктринированного... Найти невинного читателя и отдать ему всё, что есть. Всё до конца. Понимаешь? А потом... Пока смерть не разлучит нас, как это пишется в дешёвых фельетонах. А ты читаешь дешёвые фельетоны? О!.. Ты в них живёшь?.. Это реально сложный жанр.

***

— Хочу вот написать роман о Тарковском и Достоевском.

— Ты что, опять сидел до утра?..

— Ты вернулся к писательству?

— Не хотел спать.

— Мечтатель. Кто теперь интересуется Достоевским?.. Тарковский? А это кто?..

— Ты же обещал, что найдёшь работу!

— Дурак. Ты не можешь не знать о Тарковском.

— Раньше ты никогда не возражала.

— Ты мне обещал, я тебе поверила!

— Допустим, я шутил. Но, если серьёзно, кому это важно?

— Ну, хорошо, о себе он не хочет думать. А мы? О детях своих он должен думать!

— Ты пародируешь?

— Не ругай его сильно! Ты же знаешь его.

— Я скоро устроюсь.

— В дурке ты устроишься. А мы что будем делать?

— Не знаю, зачем я проснулся так рано. Лучше бы спал до полудня.

— Хорошо. Я постараюсь. И поговорю с доктором.

***

— У отца был костюм, сшитый в Лейпциге после войны. Отец говорил:

— Сын! Выбирая костюм, прежде всего обрати внимания на подкладку. Если подкладка хороша, то костюм никогда не износится.

— Потом, - добавлял он. - Сын! Когда будешь выбирать жену, обрати внимание на подкладку...

***

— Сегодня встретил в твоём офисе девушку...

— Да. И что?

— Которая убегала в слезах...

— Да.

— Что случилось?

— Ничего. Я прогнала её. Абсолютная безвкусица. Вырядилась в зелёное платье. Что за пошлость. Нам тут такого не надо.

— Да?.. Я думал тебе нравится зелёный цвет. У тебя самой...

— Много ты понимаешь!

***

— Есть такая наука - квантовая механика, изобретенная Максом Планком. Она, в частности, говорит, что если две частицы, два кванта, определённым образом синхронизировать, “запутать”, есть такой научный термин, то они продолжают “чувствовать” друг друга как-бы далеко друг от друга они не находились.

— И это значит?..

— Это значит, что ты и я - кванты. Мы “запутались” друг о друга. И как бы далеко мы друг от друга не находились, мы будем влиять, мы будем знать, мы будем жить друг другом... Я - тобой. А ты - мной.

— Расставание в истинном смысле - невозможно...

— Однако, проблема в том, что в присутствии третьего лица, “наблюдателя”, кванты ведут себя иначе, чем без него. Присутствие “наблюдателя” искажает наблюдение...

— То есть, вся проблема - в “наблюдателях”?..

— В наблюдателях... читателях... критиках... Их присутствие искажает наблюдение. Распутывает кванты...

— К чему же тогда приводит присутствие режиссёра?

— Режиссёр хочет быть богом...

***

— Помнишь, у нас на первом курсе был преподаватель… доцент… как его, бишь?.. Ещё так по-старомодному говорил, - “коллёквиум”.

— Доцент Петров?

— Точно. Такой выразительный был характерище! “Забудьте всё, чему вас учили в школе”, - говорил он. - “Это всё были детские игрушки. Кисель для беззубых. И тот - понарошку. Теперь мы будем учиться кушать мясо, ножом и вилкой, настоящими, серебряными.”

— Он очень любил Тарковского.

— Да… Довлатову повезло, что старик Петров не читал его романов...

***

— Сегодня всю ночь за стеной рыдала женщина.

— Целую ночь?

— По-крайней мере пока я не уснул.

— И давно это так?

— Началось с того, что за стеной стучали. Потом пару дней была тишина. Потом, вот, эта женщина начала рыдать. А вчера выла всю ночь. Негромко. Сдержанно выла. А то бы я не уснул.

— И Вы не знаете, кто это?

— Нет. Эта квартира в другом подъезде. Я там не бываю.

— Скажите... А Вы ведёте дневник?

— Дневник?... Нет. А что?

— Иногда людям нужно высказаться, излить, так сказать, душу, но бывает некому. Тогда они, находят, как говорят теперь, виртуального друга... и пишут в дневник.

— Нет, мне нечего скрывать в дневнике. Всё, что хочу сказать, скажу вслух... в воздух...

— А я бы Вам посоветовал... Попробуйте, это бывает очень интересно. И полезно. Записали бы всю свою историю в дневник.

***

— Талант развращает, - говорил доцент Петров.

— Как это?

— Хорошо, не всякий талант развращает. Талант может развращать. Если талант становится авторитетом, а авторитет становится полицейской дубинкой, чтобы всех других, непохожих и непокорных вернуть в общий загон, - талант развращает.

***

— Что случилось?

— Он выбросил из квартиры всю мебель.

— Всю мебель?. А как же он спит? На полу что ли?..

— Он натаскал домой тысячи книг. Из книг он сделал кровать и стол. Потом он заложил стены квартиры книгами сверху донизу, без промежутков, одна к одной. Все стены покрыты книгами. Иногда в два-три ряда.

— Зачем?

— Он говорит, что за стенкой кто-то плачет.

***

— Я помню, как уезжал куда-то на поезде. Меня никто не провожал. А вообще провожающих была полна платформа. Все уже попрощались раз по семь, наверно. Отмахали руками до бесчувствия, но поезд всё не трогался. Мои попутчики, сначала прилипшие к окнам, отчаянно изображавшие жестами телефоны и телеграммы, которые сообщат о будущем и благополучном, теперь как один отваливались - поездные пиявки, напившиеся прощания и готовые к разлуке. Провожавшие тоже поскучнели. Украдкой посматривали в сторону локомотива  - давай, давай, дорогой, отчаливай...

Вдруг, в этот момент, - хотел бы я сказать... Но... не было ни “вдруг”, ни “этого момента”... Было сплошное, непрерывное течение перронной жизни, вяло протекавшей перед моими безразличными глазами, в котором я увидел знакомое лицо. Как если бы по мутной реке проплыл яркий, живой цветок - я не мог его не заметить.

***

— Вы что же спали на книгах?..

— Нет, конечно, я выкинул всё, кроме матраса. У меня зелёный королевский матрас. Подарок Поля Бельмондо. Он там сделал первенца... А на книгах, знаете ли, невозможно спать... Книги ведь не для этого...

***

— Ты ведёшь дневник?

— Э-э... нет. А что?

— Не веди. Людям нельзя знать правду о гениях.

— Мне лестно... Но, наверно, ты говоришь о Тарковском?

— Если тебе нравится “Сталкер”, не читай его дневников... Впрочем, ничего о нём не читай. Да, и о Достоевском тоже.

— Почему же?

— Это как подглядывать в окно. Хорошо, если окно в кухню. А если в спальню?..

***

— Я заметил её лицо, откуда-то знакомое, но я положительно не мог сказать, кто она, и где я её встречал.

Поезд наконец тронулся. Лица провожающих поплыли в прошлое. Там же исчезло и её лицо.

Тогда я вспомнил, где встречал её.

Вот так же, в движении расставания вагон метро уносил её от меня. Потом на эскалаторе. Она вверх, я - вниз. Потом её лицо мелькнуло в рыночной толпе и пропало.

Я вспомнил, что встречал её много раз. Думаю, ещё больше мы проходили мимо друг друга, не замечая...

Я встречал её много раз. Но ещё ни разу не встретил.

***

— Я очень одинока. У меня всё есть. Квартира, машина, деньги, работа. Я здорова. Но я одна.

У меня замечательная квартира. Просторная однушка в хорошем районе. Но она давила на меня...

В комнате огромная, ужасная, длинная стена, словно это не комната, а коридор.  

Комната давила на меня своей пустотой. Своим безразличием - стучи куда хочешь, всё равно все двери заперты... А я бы хотела, чтобы моя квартира была внимательна ко мне. Может быть, даже любила меня.

Я попросила установить зеркало вдоль всей стены. По-крайней мере я не буду одна....

***

— Помню, как однажды в детстве мы с мамой возвращались домой.  Дело было зимой, выпало много снега. Его вывозили с проезжей части улиц, а на тротуарах просто убирали с прохода, наваливая грудами по краям, куда придётся.

Дорога домой шла мимо здания с двумя лестничными пролётами вдоль стены, слева и справа, ведущих от тротуара к входной двери. Сама лестница была очищена, а на перилах был свален снег.

Нам оставалось метров триста, и тут мама встретила знакомую. Как водится, завязался разговор.

Я немного покопался в снегу. А потом пришла замечательная мысль. Я спрячусь за сугробом на лестнице, а, когда мама пройдёт мимо, выскочу с громким криком и испугаю её...

***

— Вчера не узнал свою рубашку. Ты знаешь… Моя румынская поплиновая рубашка. Ношу её уже много лет. Привык к ощущению материи. А вчера почудилось, что материя иная, незнакомая. Что такое?.. Может быть, мои руки изменились?..

— Не выдумывай...

— А что, если мои руки не узна́ют тебя?...

— Перестань...

— Порой кажется, что я - в чужом теле. Не мои руки. Не моё лицо.

— Может быть, так - удобнее?..

***

— Он истратил кучу денег на эти книги. И мы не можем остановить его, потому что не знаем, где он держит деньги.

— А что за книги он покупал?

— Да... всякую чушь... Мемуары. Фотоальбомы. Дневники.

***

— Когда я выскочил из-за сугроба, ни мамы, ни её знакомой не было видно.

— Что же случилось?

— Думаю, что я начал плакать... Я мог бы добежать до дома минут за пять. Но я ожидал увидеть маму и испугать её. Всё было так весело спланировано. И когда её не оказалось, я испугался.

— Что же было дальше?..

— Какая-то женщина подошла ко мне и хотела отвести меня в милицию. Я стал плакать ещё громче. А потом вернулась мама. Она подумала, что я ушёл домой, и поспешила за мной. А я... Я прятался от неё за сугробом... С тех пор я не люблю прятаться... Боюсь потеряться...

***

— Второй раз я увидел её лицо на том же вокзале. Я снова уезжал один. Она снова была на перроне. Белая лилия, плывущая в мутной воде. Мы не сводили глаз с друг друга. Теперь она провожала меня.

***

— Я многое сделала в своей жизни неправильно. И теперь отвечаю за это.

Я не умею красиво одеваться. Я не умею выбирать правильный цвет. Я люблю зелёное. Но это ведь пошло...

В детстве я занималась балетом. Почему-то была уверена, что стану балериной. Очень известной балериной. Более известной, чем Плисецкая. Все меня хвалили. Наверно, у меня, что-то получалось. Не думаю, что они просто обманывали моих родителей... Вот, посмотрите, мои фотографии тех лет...

Потом, подростком, я начала расти. Тело вышло из подчинения... У меня перестало получаться. Я оставила балет.

Теперь я намного старше. И мне хочется туда. Где всё получалось.

***

— Что же касается денег...  Будь добр...

— Я всё сказал в моих книгах. Так отвечал Шолохов на все вопросы о своём творчестве.

— А при чём здесь Шолохов?...

— Шолохов не писал дневников...

***

— В школе меня вместе с другими отличниками повели на какое-то праздничное собрание. Нас долго хвалили и поздравляли, что, конечно, было бы невыносимо скучно, если бы не фотограф.

Он ходил по залу, очевидно, пытаясь сделать интересные снимки, выбирал ракурсы. На его лице был шрам через щеку и губы. Когда он прищуривался, смотря в окуляр, всё его лицо искажалось странной гримасой, страшной и смешной одновременно. При этом из-за фотоаппарата была видна только половина лица, что создавало ещё более курьёзное впечатление, как будто он нам “корчил рожи”. Моих товарищей это действительно забавляло, все смеялись. А мне хотелось плакать. Я их не осуждаю. Мне просто было его очень жаль.

Потом он снял портрет каждого из нас. Моя мама особенно любила эту фотографию. Говорила, что это мой самый правдивый детский портрет.

***

— Белая лилия посреди мутных вод... Мы едва не разбили совместный цветник...

— Разбили?..

— Разбили... дурацкая игра слов.

Последний раз, и больше я уже никогда не садился в тот поезд... В последний раз она махала на прощание изо всех сил. Позвони, как... Обязательно сообщи... Буду волноваться... Но, прости за банальность, наш поезд ушёл. И она знала это. И я знал. Но как хотелось не верить...

***

— Теперь я по-крайней мере была не одна. Я была, наконец, сама с собой...

Я встала в моей комнате перед зеркалом, как будто в репетиционном зале. Я представляла себе, что я - балерина. Вспомнились аттитюды, арабески, батманы. Жизнь - прекрасна. Я - прекрасна.

***

— Также, как одежда требует подкладки, так и любое, даже самое высокое дело требует существования изнанки, чёрного хода, кулис. Но зрителям там лучше не бывать. На сцене может идти самая настоящая жизнь... А за кулисами... За кулисам жизнь становится театром.

***

— Я подошла к зеркалу, воображая себя одной из тех “зефирных нимф” Дега, помните?.. У меня замечательный альбом с репродукциями. Я сложила руки как на картине...

— Что же произошло дальше?

— Я не могу...

— Поверьте. Я никому не скажу...

— Хорошо... Я присмотрелась. И вдруг увидела... Я увидела, что одна моя рука короче другой... Я села на пол и заплакала. Всю мою жизнь у меня что-нибудь не так. Одно не складывается с другим. Что-то несоразмерно чему-то, и ничего ровным счётом не получается... И вот теперь - это... Я села на пол и завыла. Не громко. Было поздно. Я не хотела привлекать ничьего внимания.

***

— Весь вечер хотел чего-нибудь почитать. Бродил по интернету. Туда-сюда. Туда-сюда. Всё такое невзрачное. Пустое. Сиюминутное. Так и не нашёл. Часа два бродил. Потом понял. Поймал себя на мысли, что хочу почитать себя. Я - самый интересный мне писатель. Именно себя мне сейчас очень не хватает.

***

— Я сидела и выла. Выла всю ночь. Постепенно почувствовала облегчение, как от молитвы. А потом пришла мысль... Чтобы быть “зефирной нимфой”, одна рука обязана быть короче другой...

***

— Стоит ли вообще писать то, что через десять лет никто не вспомнит?..

— Это как-будто цитата из фильма Тарковского.

— Ты хочешь сказать, не стоит писать то, что будут помнить только десять лет?.. То, что не забудут целых десять лет!? То, что прочитают хотя бы целый, один единственный раз!?

— Стоит ли писать? О, Господи! Ты же знаешь сколько написано того, что никто никогда вообще не читал...

***

— Тарковский, собираясь снимать фильм по Достоевскому, предлагал озвучить актёров не тем текстом, что был сказан ими на съёмке. То есть, получилось бы, что они говорят одно, а звучит совсем другое... Квинтэссенция нашей жизни... Вы не находите?

***

— Доктор, но что-то же можно сделать?