Свечечка

                                                   Свечечка.

                                                             1.

Захар Петрович, - странный этот человек, -  сидя у следователя, в галошах, в синем, затертом велюровом пиджаке с замасленными серыми латками на острых локтях, спрашивал старшего следователя Михаила Рокотова не о пятидесяти тысячах украденных пенсионных накоплений, а о какой-то цветастой коробочке.

- И что в ней?  - устало спрашивал Рокотов.

- В ней свечка, такая  … желтенькая, немного оплавившаяся, от взрыва она оплавилась … Её бы в первую очередь нужно … найти - обязательно, - отвечал Захар Петрович, беспокойно ёрзая на стуле.

Следователь сочувственно вздыхал, хотя непонятно чему – то ли странному поведению дедули, то ли его потери.

Через неделю деньги нашли – тридцать тысяч. Трое молодцев, отпрысков буйного времени, породившего  жизненный принцип « сделать  бабло за счёт другого»,  вели себя спокойно даже иногда вызывающе хамовито, как будто не понимая, в чем их вина.

Но Захар Петрович как-то спокойно воспринял нахождение  денежного остатка.  Он опять  принялся назойливо спрашивать о жестяной коробочке. « Да мы её в мусорный бак сбросили, - равнодушно  как-то ответил один из воров, - а потом даже как-то обиженно добавил, - Думали, какие – нибудь  цацки подцепили, а там – ерунда, огрызок свечки …»

После этой  реплики молодого вора  Захар Петрович с дрожащими кулаками набросился на задержанного, успел даже  по уху зацепить. « Негодяи, подонки! – кричал он. Вызванному наряду пришлось проявить изрядное терпение и деликатность, чтобы успокоить пенсионера.

А вечером того же дня Захара Петровича сразил сердечный приступ.

                                                                 2.

В сиреневом, пахнущим ладаном полумраке  хаты  Захарушке казалось, что  лик Спасителя сейчас улыбнется и скажет ему какое-нибудь доброе, ласковое, утешительное слово.  Именно сейчас он так хотел услышать  такие слова - тихие, успокаивающие, оберегающие.  Перед ним вот уже который час чернела спина коленопреклоненной бабушки; в этой сиреневой зыби она,  монотонно качающаяся, выглядела неестественно страшно.  В зелененькой лампадке  мерцал огонек. От этого мерцания  лик Спасителя трепетно играл, делаясь живым и очень строго взирающим в душную  темень хаты.

 А на улице разгорался очередной осенний день, палево – синюю суховейную  яркость которого затушевывали сизые края горизонта – но то не пыльные бури где-то  хмарили степь, то снаряды тревожили  чернозёмное лоно земли.

 Деревня Петровка, в полсотни дворов,  вот уж как три дня вся опустела, только бабушка Марфа с девятилетним внуком отказались уходить,  да в крайней хате расположился штаб наших войск. Во дворе штаба нервно суетились люди в военной форме, то и дело подъезжала запылённая полуторка, из неё  выпрыгивали военные и  бегом бросались в хату. Всё это Захарушка видел с чердака своей хатенки. Сидел он в пыльной духоте, смотрел на все эти суетливые  передвижения взрослых дядей в военной форме и неосознанно ощущал себя причастным к этому действию. А на западе по вечерам  видел он рыжие всполохи  неумолимо приближающегося фронта.

А потом пошел гул. Казалось, что он исходил из самого степного нутра земли. Их чуть ли не насильно забрали солдаты. Он помнил эти лица – серые встревоженные и непомерно уставшие. Когда ехали по тряской дороге, бабуля причитающе говорила:  «Выспаться бы всем вам, касатики, а потом уже идти на эту проклятую войну».  А  молоденький  солдатик,  с наивным взглядом светлых глаз, уверенно отвечал ей: «Заснем, а кто биться будет?»

В родную деревню Захарушка попал через два года. Повзрослевший, он стоял перед заросшим бурьяном  бабушкиного подворья, но как будто не узнавал места, вернее не хотел принимать его таким.   Лишь знакомый изгиб березы, что стояла у  несуществующей теперь калитки да раскидистый орех за огородами говорили ему, что это родное место.  Скорбно чернели среди буйной зелени  остатки печной трубы.  Прогорклый запах гари, казалось,  навечно застыл над этим местом, чуждым своей черной  опустошенностью, обреченным быть заросшим крапивой и лебедой.  Нет уже и бабушки: она скончалась от тифа год назад в  захолустной больнице  далекого Поволжья.  Едва сдерживая рыдания, вступил Захарушка на черную пыль разрушенного подворья.  Некоторое время он бездумно бродил вокруг нелепо торчавшего печного остова.  И вдруг среди груды битого камня и золы заметил он едва приметную металлическую коробочку. Протянул руку, стряхнул черный налет. Действительно, это была жестяная небольшая коробочка, с изображением  ангела на крышке. Неужели та самая?!  Ангел был едва-едва заметным, только головка сохранила былое изящество и первоначальный блекло – розовый цвет. Егорушка, волнуясь, с трудом открыл коробочку.  На ее помятом донышке  лежала  тоненькая  восковая свечечка, изогнутая, слегка оплавившаяся, но по- прежнему  изящная, пахнущая  покоем прежних лет. «Как она выстояла в таком пекле?  - все удивлялся он.  Долго смотрел на ее парафиновое тельце  и перед его взором проплывали картины тех дней, когда хата  была цела, а  бабушка энергична и деятельна. Эта коробочка лежала у самых икон. Он часто видел, как бабушка доставала из нее пахнущие воском свечечки, торжественно зажигала одну от лампадки  и, стоя с ней, долго-долго  молилась.  По комнате растекался  густой  медово-яблочный запах, запах чего-то тайного, сокровенного.  Он видел только движение  сухих бабушкиных  губ,  шепчущих молитву, защитительную, обережную. И от этого так становилось покойно на душе. Потом он вспоминал ту простенькую,  полуразрушенную церковь в соседнем селе за оврагом. Они ходили туда на Пасху, перед самой войной. Служба проходила тайно, старенький священник, казался как будто  испуганный чем-то.  С горсткой бабушек обходил  он  с песнопениями  и хоругвиями  храм.  Пели приглушенно, но вдохновенно. Еще он вспомнил  ту румяную, пахнущую карамелью  пасочку, в которую была воткнута вот эта самая свечечка.  Помнит, как махнул отец Алексей кистью на нее, и  святая влага, затушив ее и без того робкий огонек, оловянной каплей стекала по ее восковому  стану. Он стирал со лба Божью прохладу, смотрел на свечечку и все чему-то улыбался.

И сейчас эта скромная, прокопченная  коробочка была единственной  искупительной  усладой в его жизни.  Она наделяла то, довоенное время несокрушимым смыслом и благостью Господней.

«Сохраню это, - говорил себе Захарушка, -  для потомков сохраню. Показывать буду, рассказывать,  чтобы помнили чрез них ту войну, чтобы ценили мир, тишину -  ведь  все это такое хрупкое, как эта свеча, но и какое внутренне сильное, могучее.  Они должны об этом знать, непременно должны».