Её звали Ортанз, Ортанз Ламбер, француженка-гугенотка из Лангедока. Их немало было тогда на Манхэттене, где я служил в ту пору. Она обреталась в заведении под названием «Пансион мефрау ван Зейль». На самом деле, никакой то был не пансион, а обыкновенный бордель. Правда дамочки, коих принято было именовать воспитанницами, помимо основного ремесла заняты были также вышиванием бисером, игрой на мандолине или на фисгармониях в четыре руки, умели играть в фанты, гадать на картах, и танцевать контрданс и кадриль.
Бывало, стоило мне свистнуть, да-да, она бросала свои ленты, пяльцы, карты и кидалась ко мне на колени. У неё даже прозвище было Сиффле́ [Свистулька. (фр.)] Чёрт побери, ведь я любил её. Я верил в то, что в блудилище она попала в силу рокового стечения обстоятельств. Хотя в глубине души понимал, что всё это не более, чем простодушное враньё, которое нашёптывают несчастные блудницы своим кавалерам. Я клялся, что как только отработаю контракт, получу деньги, так тотчас и вернусь вместе с нею в родной Харлинген, где у моего батюшки прядильная мануфактура, о её прошлом никто бы не узнал.
Возможно, так оно и было. Но, как водится, случилось непредвиденное.
А случилось такое — индейцы мохоки, жившие в прибрежных лесах на материке, переправились как-то ночью на пирогах через пролив и спалили посёлок Ауде-Дроп, что на острове Статен-Эйландт. Сожгли кальвинистский храм вместе с пастором и сторожем, перерезали скот, отравили колодцы, убили несколько человек. Тогда наш пакетбот «Тритон», на свой риск и страх, разнёс из пушек их прибрежную деревню. Всё бы ничего, дело обычное, но при этом погибла вся семья вождя мохоков, а сам он потерял глаз. Миром уладить не вышло. Приключилась война.
Длилась заваруха месяца четыре. И вот в первый же день мира, когда нас отпустили на берег, чёрт меня занёс пьяного в игорный дом «Dame de Pique», где тамошние шулера обобрали меня до грошика. Даже позолоченные часы, подарок незабвенного батюшки, остались там безвозвратно.
Ну а далее ноги сами меня завели в тот почтенный пансион, где госпожа ван Зейль огорошила меня тем, что мадемуазель Ортанз Ламбер у них более не состоит, и, более того, она уже месяца два, как не Ламбер, а мадам ван дер Хиден, жена почтенного торговца пушниной и корабельным лесом. О её гривуазном прошлом говорить вслух было негласно запрещено. Однако госпожа лисьим шепоточком сообщила, что почтенный ван дер Хиден уж три дня, как отбыл за Гудзон в фактории, и, верней всего, воротится не ранее субботы.
Дом господина промышленника я отыскал быстро. Подгонял сучий голод и ощущение пустоты в карманах. Ветер в карманах всегда попутный, господа!
Дверь отомкнула пышная мулатка, служанка, с ворохом косичек и в кружевном фартучке. Я церемонно раскланялся и справился, изволит ли быть дома её госпожа. Та испуганно округлила глазёнки и попятилась, явив саму госпожу ван дер Хиден…
Клянусь вам, она выглядела как истинная аристократка. Однако пока я приходил в себя, Ортанз с радушной, холодной улыбкой вывела меня в залу, где уже был, похоже, наскоро, накрыт стол, горели свечи. А возле стола стоял, скукожившись, над какими-то бумагами, коротконогий, куцый господин, весь в чём-то серо-зелёном, и коего впору было бы принять за прислугу — конюха или кучера, ежели б не высокая треуголка с серебряным гербом Голландской Вест-Индской компании. Тут-то я понял, что явился совсем не ко времени.
— Дорогой! — звонко и мелодично изрекла Ортанз, — дозволь представить нашего гостя, моряка голландского флота Фабиана де Фриза.
Хозяин кивнул, от бумаг не отрываясь, а я ненароком подумал, донёсся ли до её супруга дух полгода нестиранного белья, дрянного табака, дешёвого бренди и вшей, ежели, конечно, вши имеют запах.
Затем господин ван дер Хиден отбросил бумаги, крякнув, откинулся в кресле, оглядел меня с ног до головы. Лицом своим он мне напомнил тролля из какой-то шведской гравюры. Я даже едва не прыснул.
Мне сесть не предложил, и я, постояв некоторое время в неловкости, присел на краешек обитого плисом пуфика. Хозяин насмешливо оттопырил нижнюю губу, однако смолчал, лишь расстегнул ворот плаща, нацедил себя рома в узкий посеребрённый бокал и выпил залпом, не поморщившись. Мне он выпить не предложил, и тогда, пожав плечами, я в точности последовал его примеру. Ром оказался дьявольски крепким. Господин ван дер Хиден же слегка изменился в лице: у него мелко задрожал слоёный подбородок, а полукруглая залысина стала багроветь покрываться пупырышками пота. Это позабавило ещё более.
Хозяин отставил бокал, бурно откашлялся в рукав и оборотился к супруге.
— Ортанз, душечка, ступай-ка наверх. Я вскоре буду пить бенедиктин, а к нему, ты знаешь, я предпочитаю арахисовое пирожное. Ступай. Впрочем, можешь не слишком торопиться. Ликёры, как ты знаешь, я раньше семи часов не пользую, а до того ещё почти полчаса времени. Побудь у себя.
Ортанз поднялась наверх, однако на полпути остановилась, глянула на меня и приподняла ладонь, что, как я понял, означало: «будь осторожен». Я успел заметить, что от внимания господина ван дер Хидена сие не ускользнуло.
Хозяин вновь откашлялся, на сей раз несколько делано.
— Итак, покудова хозяйка отсутствует, я хотел бы кое-что вам сказать, господин, как вас там…
— Мичман де Фриз, с вашего позволения. Фабиан де Фриз.
— Так вот, пока хозяйка занята… Я в курсе прежней жизни мадам ван дер Хиден. И во многих подробностях. Слыхивал и о вас. И скажу коротко: вы немедленно встанете и покинете этот дом до прихода хозяйки. И ежели вы посмеете хоть раз явиться сюда ещё, я спущу на вас псов. Всех разом Не искушайте судьбу, господин Никто. Настоятельно советую также вообще покинуть Манхэттен. Это положительно скажется на вашем здоровье.
Я, конечно, мог предполагать, что приём будет не слишком сердечным, однако такого, право, не ждал. Бог весть, что бы я ответил ему — со мной, верьте слову, ещё никто этак не говаривал. Я даже не успел встать на ноги…
— Милый, — извини, что перебила, — Ортанз стаяла посреди лестницы. — Но арахисовое пирожное закончилось. Если хочешь я пошлю за ним Эмилию, она сбегает в лавку мадам Мейер и принесёт…
— Марш наверх, дрянь!!! — взревел ван дер Хиден и вновь зашёлся в приступе раздирающего лающего кашля.
— Отчего же, — я наконец подал голос. — эка беда пирожные арахисовые закончились. Так тут других полно. Эй, душечка Сиффле. Ну-ка живо — тиу-фью-фрр!
— Вот что, господин де Фриз…
— Э, да вы вспомнили моё имя. Это обнадёживает…
— Видит Бог, я хотел всё уладить миром. Теперь не получится. Дуэль, господин Никто. Ду-эль!
— Извольте. Через полчаса я приду с секундантом.
— Через полчаса?! — ван дер Хиден разразился квохчущим смехом. — Это чтоб вы ускользнули с утра пораньше на вашу посудину, и ищи потом вас, свищи? Нет, господин Никто. Именно сегодня. Ждать долго не придётся. Сейчас придёт секундант, уж поверьте, человек проверенный. И я вам растолкую, ка́к следует обращаться к моей жене, госпоже ван дер Хиден! Впрочем, ежели вы попросите прощения, причём, громко и с чувством…
— Это как вам будет угодно. Но ежели вы ещё хоть раз назовёте меня господином Никто, я убью вас прямо здесь, без секундантов. Поверьте, не шучу.
Хозяин изобразил на лице ехидную гримасу, хотя, по всему видать, слова мои принял серьёзно.
— Ждите! — вымолвил он, нахлобучив шляпу. — Долго ждать не заставлю. А вот чтоб вы ненароком не расстроили меня внезапным исчезновением, я, с вашего позволения, спущу во дворе с цепи собак. Всех! Знаете, сколько их у меня? Лучше бы вам этого не знать. До скорого свидания, господин… де Фриз.
***
Дверь захлопнулась, негромко проскрежетал ключ. Вскоре двор впрямь наполнился безудержным собачьим лаем.
— Ну и что думаешь делать, mon amour? — спросила Ортанз, когда за хозяином затворилась дверь. — Только уж не пей больше!
— Да? А я как раз и намеревался выпить этого вашего забористого портариканского рому. Ты чертовски красива, Ортанз… Дальше? Дальше дуэль. Не бойся, убивать его я не буду. Прострелю ляжку и будет с него.
— Дуэль?! — Ортанз упёрла руки в бока, глаза её полыхнули восхитительной яростью. Какая, к чёртовой бабушке, дуэль. Никакой дуэли не будет. Сюда придёт не секундант, а убийца. Тупой убийца, который за всю свою жизнь ничего другого не делал. У тебя есть пистолет?
— Нет, но…
— Тогда погоди.
Она кошкой подскочила к стене, откинула овальный гобелен, открыла со скрежетом бронзовую дверцу и вытащила два пистолета Лепажа.
— Ого! Неплохо. Но почему два?
— Больше не зови меня так, ладно? И вообще, меньше вопросов. Стреляй сразу первым! Сначала убьёшь Анголу. Только не промахнись, pour l'amour de Dieu! Потому что Ангола не промахивается никогда. На твоё счастье, они думают, что ты безоружен. Убьёшь Анголу, потом убьёшь его. Из второго пистолета. На перезарядку времени нету.
— Кого, мужа твоего?
— Да, чёртова тупица, да! Мужа моего, Риддера ван дер Хидена! Убьёшь да так, чтоб сам Дьявол не смог его поднять из мёртвых. Ведь только так ты сможешь пережить сегодняшний день. Да и я тоже…
***
Дверь распахнулась, сначала влетел порыв осеннего ветра вперемешку с истошным собачьим воем. Первым вбежал хозяин, в мокром от дождя плаще и съехавшей на затылок треуголке. К груди он прижимал, сгибаясь от тяжести, боевой пехотный мушкет. Это было бы забавно, ежели б сразу следом не ворвался негр примерно семи футов ростом, голый по пояс в шароварах и красной шапочке до ушей со старинным протазаном с укороченным древком.
— Прощай, Ангола! — сказал я полушёпотом и выстрелил.
Это был лучший выстрел в моей жизни, клянусь святым Мартином! Пуля вошла в чернокожего чуть выше ключицы, избавив его от мук агоний.
Хозяин дома вознамерился было выстрелить в меня из мушкета, но даже поднять его нужный уровень не смог. Заплакал, отбросил его и уселся на пол.
— Успокоитесь, господин ван дер Хиден. Вам ничего не грозит. Ни вы, ни ваша жёнушка, ни ваши деньги мне не надобны. Ну да, не скрою, я зашёл к давней знакомой слегка разжиться. Но коль скоро приключилось такое, я не возьму ни гульдена, ибо получится, что я грабитель. А это не так. Всё, что от вас требуется сейчас, это посадить на цепь своих псов и дать мне уйти. Я моряк флота Соединённых Провинций, а не грабитель.
— Да, — господин ван дер Хиден всхлипнул и закивал головой. Произошло недоразумение и мы его уладим. Ведь правда, cher Hortense
— Истинная правда, Поди-ка, муженёк, впрямь, уйми собак, а то я их страсть как боюсь, особенно Фанга.
Господин ван дер Хиден закивал, засеменил к двери. Но едва он прикоснулся к дверной ручке, как за моею спиной грохнул выстрел. Пуля вошла ниже затылка, крови почти не было. Ван дер Хиден замедленно, точно лениво, сполз и лёг, свернувшись калачиком возле косяка, как домашняя собачонка.
— Ты убила его?! Зачем?!
— Ты не понял, как всегда. Если бы он успел отворить дверь, он бы крикнул во всю глотку: «дерфайнд!!!» И сюда влетела бы стая псов. Восемь или девять. Из них половина — людоеды. Как тебе это?
— Хорошо, и что теперь прикажешь делать?
— Каждому делать своё дело. Тебе — уходить. Только не через сад. Собаки меня не послушают, а скорее сожрут вместе с тобой. Из дома есть другой выход. Подойди к убитому. Вытащи у него из кармана жилета ключ с ручкой в виде звезды… Ну! Скорее же, merde! Ты же мужчина!
***
Дверца располагалась под лестницей, и была укрыта овальным гобеленом с изображением поющих ангелов.
— Иди вперёд, — Ортанз сунула ему в руку кованый подсвечник с тремя горящими свечками. — Я за тобой. Мне вперёд страшновато.
— Э нет, милашечка. Вперёд пойдёшь ты. А я посвечу.
— Боишься? — Ортанз ядовито осклабилась.
— Остерегаюсь. Знаешь, как однажды сказал мой капитан… — тут я не договорил, запнулся о выбоину в брусчатке, едва не упал.
— Так что он сказал, твой капитан?
— А не сто́ит. Ещё обидишься. А нам ссориться ни к чему.
Прошли тоннель, футов полтораста длиною. Остановились возле двери.
— Кстати, как зовётся твоё судно, если не секрет?
— Фрегат «А́мбер», — соврал я, сам того от себя не ожидая. — Приходи. Я буду на корме с хризантемой в петлице. Кстати, что ты скажешь полиции? Что они перестреляли друг друга, играя в покер?
— Вот это я и хотела обсудить с тобой напоследок, mon chere, — Ортанз вдруг придвинулась совсем близко. — Полиции я скажу, что Ангола решил меня изнасиловать. И не просто решил, а натурально изнасиловал. Думал, что хозяин в отлучке. А хозяин-то возьми и вернись. Ну и увидел меня в объятиях чёрной образины. Схватился за пистолет. Ангола, парень прыткий, успел вырвать у него пистолет и убил первым. А я… убила Анголу из второго пистолета, который всегда держу возле под подушечкой на банкетке . Убедительно?
— Не очень.
— Если б вторым убитым был белый. Стали бы разбираться, глядишь, докопались бы. А тут — чернокожий. Тем более, с дурной репутацией.
— А мне сдаётся, ты хочешь сдать полиции меня, и зажить весёлою вдовой.
— Imbécile! Если б я этого хотела, тебя бы уже вели в кутузку. Забудь об этом. Я о другом, — она прильнула ко мне так, что у меня перехватило дух, и встало дыбом всё, что только может встать. — Надо, чтобы было видно, что меня изнасиловали. Я могу расцарапать себе лицо, разбить губу. Но это детские игрушки . Надо, чтоб поверили. Ты меня понял, mon chere? Да, ma douce, да. Не вздумай меня жалеть. Brutalement! Будь зверем, а не мальчиком в хоре…Да! Да!!! Mon sauvage ! Да убери ты к дьяволу свой вонючий ранец…
***
Когда я наконец пришёл в себя, Ортанз, чертыхаясь, силилась открыть неподатливый замок. Наконец раздался долгожданный скрежет, дверца отворилась. Дух мокрой травы повеял, как исцеление от кошмара. Я оттолкнул её локтем и шагнул в проём, как в спасение своё. Это был отвесный склон оврага, заросший плющом.
— Эй, мичман, ничего не хочешь сказать на прощание?
— Прощайте, мадам ван дер Хиден.
— Скажи хоть, как называется твоё судно?
— Я уже говорил.
— Я успела забыть, скажи ещё раз, mon ami!
— Фрегат «Амбер». Стоит на южном пирсе, неподалёку от складов.
— Ну так торопись, mon ami. Торопись, умоляю. Как бы не случилось чего… Кстати, а что такое сказал твой капитан, что ты боялся меня обидеть?
— Хочешь знать? Он сказал: «шлюха — не профессия, не образ жизни. Это особый ток крови», — вот что он сказал.
***
Когда я приблизился в пирсу, увидел сборище аккурат возле фрегата «Амбер». Пятеро конных полицейских с пиками ещё столько же в штатском, в плащах. Редкая толпа любопытствующих и снующая меж всеми служанка Эмилия, что-то с жаром доказывающая. Я почёл за благо не попадаться ей на глаза и, нахлобучив треуголку на брови двинулся в сторону восточного пирса, где стоял на якоре наш «Тритон». Особый ток крови. Воистину…
***
Я поднялся как ни в чём не бывало по трапу, ответил на приветствие вахтенного, прошёл в каюту, с трудом снял сапоги и завалился спать. Проспал, наверное с час, меня разбудил вахтенный и сказал, что меня зовёт к себе капитан. Я был спокоен, судно давно тронулась, Новый Амстердам уже скрылся в волнистой, белёсой дымке. Кошмар уходил прочь… Так думалось тогда.
***
Капитан Скрантон был доброжелателен и учтив. Посочувствовал моему конфузу в игорном доме, поинтересовался «оттянулся» ли я, по обыкновению, в притоне госпожи ван Зейль. Поинтересовался, как там красотка Ортанз, всё так же прелестна и волнительна?
— Увы, господин капитан, мамзель Ортанз нынче почтенная матрона. Супруга некоего фабриканта, фамилию, право, не припомню. Ван дер…
— Хиден, — улыбнувшись подсказал капитан. — ван дер Хиден. Так его зовут. Вернее, звали. Увы, мой, друг, увы. Сегодня, буквально-таки пару часов назад какой-то негодяй ворвался в их дом. Убил хозяина, убил лакея, зверски — именно так и было сказано – изнасиловал его жену. Ужас.
— Известно, кто это?
— Трудно сказать. Звать его, по словам служанки, — капитан сделал паузу, глаза его стали сонными, — Фабиан де Фриз. Сказала, что служит мичманом на фрегате «Амбер». Там, кстати, недавно были люди из полиции. Потом они пришли сюда. Я им сказал, что таковой на судне не значится. Да-с. Не значится. Тем более, полицмейстер, мой давний друг.
— Интересная история. Злодей ворвался в дом, убил хозяина и слугу, отымел хозяйку. Зверски. После чего любезно сообщил ей своё имя и название судна. Пусть не совсем точно…
— Бросьте мичман, бросьте, — капитан Скрантон устало махнул рукой. — Всё серьёзно, мичман. Вот эти вещички были в вашем ранце.
Капитан с нарочитой неторопливостью выложил на стол сперва полновесный, туго набитый кошель с затейливо вышитой серебряной нитью монограммой «R v d H», затем увесистый золотой перстень с тою же монограммой, браслет в виде золотой змейки с рубиновыми глазками…
— Там ещё кое-что. Бусы какие-то, броши. Всё недешёвое. В кошельке полторы тысячи золотых гульденов. И примерно столько же английских фунтов. Что-нибудь скажете об этом?
— Скажу. Я не убивал ван дер Хидена и пальцем не прикасался ко всему тому, что лежит у вас на столе. Можете мне не верить…
— А какое имеет значение верю я или не верю. Важно, кому поверит судья. Вам или вдове ван дер Хиден.
— Сдадите меня властям?
— Ежели б я этого хотел, ты бы уже был в кандалах.
— Но при этом пришлось бы расстаться с содержимым моего ранца, которое, по всему видать, вам глянулось.
— Дурак. Для того, чтобы выдать тебя властям, достаточно было показать тебя служанке. Просто показать.
— Чего же вы хотите?
— Послушания. Полного. Слепого. И молчания.
— Я могу идти?
— Можете. Барахло своё заберите да и ступайте себе.
Он швырнул мне в лицо мой опустошённый ранец.
***
Через три месяца после пышных похорон злодейски погубленного манхэттенского промышленника Риддера ван дер Хидена в дом его явились нотариус и стряпчий. Было громогласно зачитано завещание, из коего следовало, что все пушные фактории, лесные делянки, лесопильни и прочее хозяйство переходили в собственность сына усопшего от первого брака Маркуса ван дер Хидена. Дом со всем скарбом, а также небольшая вилла на острове Нотен отошли его вдовствующей сестре Николине ван Цвольф.
Безутешная вдова Ортанз ван дер Хиден, к общему удовлетворению, в завещании не было помянута вовсе, будто и не бывало её отродясь.
На следующий же день госпожа Николина поспешила перебраться в своё новое жилище вместе с тщедушной, болезненного вида девочкой лет десяти и вертлявым усатым мулатом Чунчо. Едва ступив на порог, домовладелица в категоричнейшей форме велела госпоже Ортанз убираться на все четыре стороны. Ортанз возражать не стала. На выходе была подвергнута тщательному досмотру. Особенно усердствовал мулат Чунчо. Он общупывал хохочущую вдову так долго и тщательно, что госпоже Николине пришлось отослать его наверх. Убедившись, что в сумке у вдовы и на ней самой нет ничего, представлявшего какую-то ценность, она за плечи подтолкнула её к двери.
— Теперь, облезлая подстилка, иди откуда пришла. В свой лупанарий.
— Куда-куда? Простите, не поняла.
— В свой бордель, дура!
— Интересное какое слово. Надо запомнить, госпожа… запамятовала фамилию вашу …
— Ван Цвольф! — горделиво вскинув тройной подбородок ответила Николина. — Кстати, вы обязаны вернуть себе прежнюю фамилию. Мы не позволим, чтобы какая-то шалава…
— Об этом завещании не сказано, сударыня. Фамилию я менять не стану. Она мне ещё сгодится, даст бог. Насчёт вашего предложения подумаю. Кстати, и вы подумайте, куда пойдёте, когда ваш племянник вытурит вас с дочкой и альфонсом из этого дома.
— Как смеешь, дрянь…
—Прощайте, госпожа ван Цвольф. Как вы сказали? Лупанарий? Запомню. И вы меня запомните. Надолго. Обещаю.
Через полгода Маркус ван дер Хиден, заплатив кому надо, обнаружил, что госпожа ван Цвольф не приходится усопшему родной сестрой, опротестовал в суде завещание, выдворил тётушку из отчего дома. А вскоре вселился сам с красоткой-женой по имени Ортанз…
Особый ток крови, господа, особый ток крови…
Der Feind (нем.) Враг.
