Профиль

Её профиль 

5 августа, 11.20

Я помню его лицо. Если сложить две половины, не получится целое. Из двух месяцев не собрать Луну. Острый нос, как у каравеллы, и паруса темных ресниц. Руби швартовы! Свистать всех наверх! Мы уплывем отсюда на остров, где пальмы касаются бархатного белого песка, а ракушки режут ступни. Там, на дальних берегах, кости красивых рыб высушены до бумажной прозрачности, и черепаха опасливо переставляет корявые лапы, вертит старческой шеей.

Сегодня умер Барсик.

Я выбросила его в мусорный бачок, и на крышке сидит чайка, приготовилась жрать. Вот и весь остров.

Его профиль

5 августа, 22.05

Когда я еду по трассе, включаю подкаст про психические расстройства. Думаю, что я за псих такой. От мелькания берез клонит в сон. Мне надо больше спать. Сегодня проснулся от того, что по обоям полз таракан. Он никуда не торопился. Видимо, уже пришел в пункт назначения. Тер и тер лапами выпуклую полоску, как будто что-то стирал. Наверное, это была тараканиха. Мамаша. У нее семеро по лавкам и обосранные штанишки в тазу. Очень много работы, на всю ночь.

Даже жаль убивать. Сколько сирот останется. И опять же штанишки. Не мне же их достирывать. Я достал из-под кровати тапок и прицелился. Таракан лопнул, как соленый помидор. Пришлось включить свет, чтобы тщательно изучить труп. Коричневый с подпалинами панцирь и белое вязкое вещество – типа подтаявшего сала. Мелькнула мысль попробовать. Чуть не сблевал. Выбросил таракана в унитаз, лег, так и не уснул. Три утра. Такое чувство, что я не таракана смыл, а свой сон.

Лежал. Думал об Ире.

Сука.

Ее профиль

11 августа, 08.11

Встала сегодня пораньше.

Вчера ходили в «Обычный бар», пили «Зомби». Вкусно, сладко, алкогольно, листы торчат, как уши. Ваня сказал, что бокал правильный, такой и нужен. Со злобным личиком, как у гнома, и ножки толстые. Когда-то в гномьих бокалах подавали коктейли на Багамах и в Малибу.

Там у туалета стояло расстроенное пианино. Бармен сел и начал играть «Лунную сонату». Ваня положил мне руку на колено, я смахнула. Чего еще. Со школы дружим, и вдруг такое. Ваня нахмурился и сказал, что сегодня у него куча дел, и надо побыстрее допивать. Начал втягивать коктейль, как пылесос. Я сказала: подавишься. А он ответил: тебе-то что. Тогда я взяла его руку и положила себе на колено, раз ему надо. Он сказал: блядь. И вышел.

Хорошо, что коктейли были недорогие.

Долго ждала автобуса, уже ничего не ходило. Под фонарем заметила кого-то похожего на Ваню, но как только я повернула голову, он исчез.

Пойду куплю хлеба. Для чайки.

Я назвала ее Джонатан. Она каннибал. Ест других чаек. Хочу перевоспитать – пусть попробует ржаной.

Его профиль

2 сентября, 21.55

Понял, что жизни нет. Раньше думал, что нет смерти.

И вот как я до этого дошел.

Напротив дома котельная. Отапливает детский садик. Зимой над ней пышный хвост дыма, а летом ничего. В детстве, когда мы с пацанами играли рядом с ней, внутри что-то гудело. У меня появилась теория, что внутри здания стоит огромная стиральная машина – как у бабушки, «Ока». И два валика над ней. Между этими валиками пропускают детей, выжимают из них кровь и мясо, и они стекают в бак машинки. Центрифуга начинает замешивать алую жижу, а в валики вставляют нового ребенка.

Дети не кричали. Может, на этой котельной перерабатывали только немых детей. Специально отлавливали во дворе. Или предварительно рвали им языки. А потом уже только совали в валики. Еще была версия, что в котельной делают мыло. Из людей. Бабушка любила говорить: «Вот стану совсем больная – сдашь меня на мыло».

И я представил. Она заболела гриппом, температура под сорок, от градусника пар. Я беру ее, веду в котельную. Говорю рабочим: заберите, испортилась, а мне выдайте кусок хозяйственного. Они, конечно, ее тут же уводят, и я вижу в темноте тяжелые чугунные котлы и платок в крупную розу. Рабочий дает мне серый брусок мыла. Это моя бабушка. Я несу ее домой. Думаю, что лучше: вымыть этим мылом руки или похоронить его. От кощунства реву, как девчонка.

Никакой жизни нет. Все мы мыло. Каждый из нас годен только на то, чтобы отстирать говно от штанов.

Ее профиль

18 сентября, 15.23

Мне позвонили из офиса, сказали, что не возьмут. Не хватает навыков. Не объяснили, каких. Буду искать дальше. Денег совсем не осталось. Барсик очень мудро сделал, что сдох. Кормить его нечем. Зря я отдала чайке ржаной. Мне бы он сейчас пригодился. А она даже не притронулась. Отлетела к школьному забору и прогуливалась по стриженой траве, как училка географии.

Иногда я думаю, чего же хочу. Улететь отсюда подальше. Но смысла особого нет. Куда я ни прибуду, все окажется не то. Помню, когда я первый раз приехала в Москву и попала на Курский, меня скрутило пополам. И это Москва, куда я так рвалась? Стоило ли оно того? Люди кишмя кишат. Матрешки в киоске. Полицейский ковыряет в носу, стоя у рамки металлоискателя. Все как у нас. Все как везде. Мир равномерно замешан. Или, может, мы, приезжая в другие города, везем в них свой город и ходим в этом пузыре из знакомых домов, лиц и улиц. Надо разорвать пузырь и родиться в другую жизнь. Вылезти голым, сырым, беспомощным. Орать от ужаса. Тащить за собой пуповину. Отхаркивать слизь.

Боже, что я несу. Ну и дура.

Доем Барсиковы сухари. Вчера попробовала. Вроде бы ничего.

Его профиль

…

Стоял на перекрестке и думал.

Что если ОНА еще не родилась?

Может, где-то в Житомире ее прямо сейчас рожает мать-одиночка, сорокалетний бухгалтер. Принесет домой в кульке. А я ее встречу, когда у меня будет грыжа в позвоночнике, бес в ребре и запой. Скажу: ну, здравствуй, блядь, Маша, где тебя носило, чего тебя как поздно для меня родили.

Или наоборот. ОНА родилась много лет назад, и когда мы хоронили Славика и я споткнулся о гнилой крест, это ее крест и был. Она там под ним уже давно растворилась, только череп остался и пара костей. И кусок белой ткани. Ее похоронили в подвенечном. Молодая была, незамужняя. В войну от голода погибла. Лежит и не знает, что я стою прямо на ней.

Может, ОНА вообще в другой стране. У нее шоколадная кожа, тугая, как барабан, круглые пятки. На лобке курчавые волосы – похожи на каракуль, бабушкину шубу. Гуляет в прозрачной одежде по саванне, а грудь трется о тонкую ткань. К ней подходит огромный самец гориллы и трахает ее, а она кричит, и одежда лопается по швам. Соски устремляются вверх. Сперма гориллы стекает по влажным бедрам, оставляет на песке мутно-белую дорожку.

Ее как-то зовут.

Она где-то есть. Или была. Или будет.

Пусть хотя бы она будет. Даже если все кругом мертво. Даже если мертв я сам.

В темноте я вижу ее лицо. Печальные глаза, брови по линейке, острая скула. Живая. Ты такая живая.