Шаг влево

Подруга отдала Ирине свой пригласительный абонемент в танцевальную студию: по субботам мсье Перрье из посольства Франции на общественных началах проводил уроки танцев для скучающих экспатов и их приближённых.

На первом же занятии оказалось, что Ирина разучилась свободно двигаться и доверять своему телу. Рок-н-ролл и ча-ча-ча были ещё куда ни шло, а вальс и танго - полное фиаско. Партнеры попадались в основном молодые, ретивые, - эксплуататоры. Ирине, каждый раз сбегавшей из требовательных объятий детей, было невыносимо терпеть ещё и мужской напор. Уже подумала - бог с ним, с халявным абонементом, с избранной публикой, - буду просто садиться за руль и ездить по городу. Ещё и нога разболелась - наверное, обувь неправильно подобрала. Но в следующий субботний вечер, посмотрев, как мирно домочадцы доедают её время, бросила туфли в сумку и отправилась в студию.

Спустя полтора месяца занятий все уже мало-помалу разобрались по парам. По статистике, на десять женщин было шесть-семь мужчин. Ирина была не из робких и обычно сама выбирала партнёра. Но в этот раз опоздала: пока искала свободное место на парковке, всех более-менее приличных уже разобрали. Ирина призывно оглядела зал и заметила высокого сухонького мужчину. "Молод для пенсионера, староват для танцев", -  подумала Ирина, но вежливо улыбнулась. Тот улыбнулся в ответ и направился к ней.
- Добрый вечер, - с лёгким акцентом произнес старичок, которого Ирина тут же окрестила Оле Лукойе, - потанцуем?

Оле Лукойе звали сумасшедше красиво – Леннарт. Он оказался самым настоящим шведом из посольства. Леннарт двигался довольно неловко, но именно потому что танцевал осторожно, со старомодной грацией, придерживал Ирину сдержанно, она чувствовала себя молодой, гибкой и ловкой.

- Long-long, quick-quick, long! -  командовал мсье Перрье.

По молодости медленные парные танцы казались только способом пощупать и понюхать друг друга, что-то вроде прелюдии. Но что там можно унюхать за один танец. Сейчас были совершенно новые ощущения. Ирина решила пока не бросать танцы, несмотря на ногу.

Леннарт как-то совершенно изящно в деловой беседе выудил у Ирины номер телефона. И позвонил буквально через неделю. Пригласил в театр, на экспериментальную постановку «Гамлета». Ирина удивилась, но согласилась. В последний раз она была в театре на экспериментальной постановке Шекспира «Верона» лет в семнадцать. Это было ужасно. «Джульетта» с голой грудью грустно мерзла на сцене, а «Ромео» в семейных трусах то сидел на краю сцены, задрав ногу и демонстрируя съежившееся от холода естество, то бегал за возлюбленной по залу, восклицая «Ну дай хотя бы в сгиб коленки!». Девяностые - они такие, да.

Иринин муж ненавидел танцы, театр и лишнюю информацию. Был совершенно не ревнив. Может, доверял безгранично, а может, считал себя вне конкуренции. Даже если б застал её в постели с любовником, он бы обязательно прежде всего поздоровался и пожал руку сопернику.

В буфете Леннарт заказал Ирине кофе и пирожное. Ей было неловко находиться к чужому мужчине так близко, - намного более неловко, чем в танго, -  и она нервно помешивала ложкой кофе, не зная, о чём можно говорить.

- Как сказал Шекспир, «Совсем не знак бездушья — молчаливость. Гремит лишь то, что пусто изнутри.»
- «Где мало слов, там вес они имеют», - выпалила Ирина.

Швед рассмеялся, и Ирина увидела, что зубы у него прекрасные, а лицо как сморщенный перец. «Не добили вас на озере», - подумала Ирина, вспомнив, что у мужа зубы не такие идеальные. Обычные постсоветские зубы.

 Места были, разумеется, лучшие, первый ряд, строго по центру.

В середине спектакля справа раздался храп. Оле Лукойе мирно посапывал, убаюканный экспериментальным Шекспиром. Соседи слева с интересом пытались разглядеть, кто храпит. Ирина почувствовала себя Джульеттой с обесчещенной коленкой. Тихонько начала отступать к выходу, чтоб только не оживить Ромео. Танцы на этом и закончились.

Влево Ирину уводил страх. Что вот это и оно, и больше ничего не будет. Только дочери, быт, работа. Муж, который и крестики, и нолики, вдоль и поперёк. И никакого тебе первого раза, только очередной.

На выходные муж неожиданно укатил в очередную безвременную командировку. Ирина ненавидела спать одна. Была готова лечь в постель хоть с Квазимодо, лишь бы ночью мужик обнимал.

- Поехали на дачу, - предложила Ирина дочерям.

- Там пауки по ночам лезут, - сказала младшая.

- Ну, пауки неотъемлемая часть дачи, как… как пенка – неотъемлемая часть кипяченого молока.

- Отъемлемая. Её можно отъесть, – вмешалась старшая.

- Фу, сама ешь такое! – возмутилась младшая. Победили пауки, все остались дома - одинокая Эсмеральда и две козочки.

Ирина подумала, что можно, в принципе, найти оправдание человеку за то, что он не дал воды в пустыне и бросил умирать. Но того, кто бросил женщину одну в выходные долепливать пирожки, прощать никогда нельзя.

В час быка Ирина привычно проснулась как от толчка.

Дежурная мысль о самоубийстве ноющая, но не лишенная приятности – как трогать языком набухающую десну или дыру в зубе. Можно не делать, но если что, то ладно.

Первая паническая атака Ирину накрыла, когда она была беременная на восьмом месяце. Зимой. Она тихонько выскользнула в прихожую, накинула пуховик, ноги сунула в мужнины ботинки и спустилась на улицу. Район их был не лучшим в плане криминальной обстановки. Буквально за домом примерно за год до этого обнаружили труп на дереве. Сколько он там провисел, бог его знает. На улице было морозно и кристально страшно. Но это был страх объяснимый, и он взял Ирину в охапку почти как друг и повёл вокруг дома. Никого на деверьях не висело, кроме снега. Сходила на стоянку. Машина стояла, тихо помигивая сигналкой. Ирина написала на запорошенном капоте «на йух». Подошла к подъезду, а сзади - быстрые шаги. Вот тут она впервые чуть не родила.

- Ты охренела? – заорал муж, вызвав, кажется, лавину где-то в горах.

Оказалось, он обнаружил, что жены с ценным грузом рядом нет, и уже оббегал всю округу…

…Почему мужчины говорят: «А ты поцелуй его»? Как будто это другой. Чужой. Чужой-плохой. Такой бог отсоса, великий Феллацио. Я же не говорю: «Поцелуй её». Ну если нас в постели не трое, конечно.

Ирина любила раннее воскресное утро, потому что оно принадлежало только ей и собачникам. Но у Ирины преимущество – она выбирает быть на улице в это время. Она бежит вдоль набережной, изгоняя прочь дурные мысли. Леннарт бежит навстречу. На вежливое «привет» ей в ответ достаётся короткий кивок.

 «В жизни всё повторяется дважды, но в виде драмы только однажды, а во второй раз насмешки вроде бы, в виде пародии, только пародии.»