Молитва святой Агнессы

[из цикла "Рассказы Южных Морей]

Преподобный отец Франклин Уоллес возвращался из Индии, где полтора года прослужил в пресвитерианской миссии на восточном побережье. Тяжёлая лёгочная лихорадка, от которой он надеялся избавиться под тропическим солнцем, поначалу благополучно прошла, однако недавно вдруг воротилась вновь, да ещё изрядно усугубилась, стала вовсе уж нестерпимой. К тому ж лодыжка, перебитая давно в молодости, во время штурма форта под Гибралтаром, которая, казалось, давно благополучно зажила, вновь стала опухать и по ночам болела нестерпимо. И главное, полтора месяца назад случилось нечто ужасающее: тамилы подняли безумный мятеж. Внезапно, точно по какому-то чудовищному магическому жесту, люди, ещё вчера всецело занятые неторопливыми своими трудами и заботами, превратились в остервенелое скопище, кипящий яростью клубок. Они пытались захватить арсенал и форт Сент-Джордж, однако попали под картечь и мушкетные пули. Пролитая понапрасну кровь и досада взбеленили их, однако они, внезапно начисто утратив интерес к осаждённому арсеналу, бросили у стен форта полсотни убитых и изувеченных, ринулись в Чёрный город. По пути сожгли хлопковую прядильню, магометанскую мечеть, роскошный розовый особняк на холме Сан-Томе, а затем отправились громить миссию. Отчего именно её — неведомо, однако они жгли и рушили эти ветхое, неказистое двухэтажное сооружение с двумя флигельками с таким истошным остервенением и буйством, будто именно в нём и была заключена первопричина всех их унылых горестей, окаянной нужды.

Отец Франклин в тот день утром отправился в порт, где провёл полдня в ожидании, затем в препирательствах с чиновниками из адмиралтейства, пытаясь договориться о возвращении семьи Англию. Беды́ ничто тогда не предвещало. Когда же он, уже к вечеру, добрался наконец до миссии, там всё было уже кончено. Растолкав всё ещё взбудораженную толпу, он приблизился к пепелищу, оглядывая дымящиеся остатки стен и стропил, распростёртые полуобгоревшие тела с потрясённым непониманием. Он не мог взять в толк, отчего никто не может ясно ответить на простой вопрос: где сейчас пребывает его супруга Бернадетта Уоллес с двенадцатилетней дочерью Агнессой, ибо ошеломлённый разум его не желал соединить этот истошный, смрадный кошмар с крохотным миром своей семьи, который, казалось, светлым, радужным пузырьком парил над хладною бездной.

Его никто не тронул. Поначалу сочли безумным, потом двое из мятежников признали в нём мужа той самой, английской мистресс, который некогда принимала роды у их жён. На него сумрачно косились, стараясь обойти стороною. И лишь когда народ стал понемногу рассеиваться, услыхав, к тому же, что к миссии спешат солдаты с форта, кто-то осторожно, но настойчиво потянул его за рукав.

Пожилая тамилка в тёмном сари и надвинутом на брови платке одной рукой теребила его за рукав, а другой прижимала к себе девочку, одетую точно так же, как она, бормотала нечто непонятное, изредка вкрапляя английские слова — «страшно…камень… огонь… бедняжка…очень кричал…беда…девушка, совсем такой маленький…белый леди…мёртвый… резал… страшно очень»

 — Простите, сударыня, — нетерпеливо перебил её пастор, — но не встречалась ли вам миссис Бернадетта Уоллес, моя супруга? С нею была ещё…

И тогда, не дав ему договорить, тамилка придвинулась вплотную к нему и, быстро оглядевшись по сторонам, одним махом откинула платок с лица девочки…

***

… Увидев за откинутым платком вытянувшееся и неестественно оцепенелое лицо Агнессы, пастор с криком метнулся было к ней, но тотчас налетел грудью на выставленный вперёд костистый локоть.

 — Не спешите, мистер Уоллес, — сказала вдруг женщина на чистом английском, — не пристало так суетиться при вашем-то сане.

 — Госпожа Лилавати?

 — Ну… можете называть меня так, если угодно, — тамилка хрипловато рассмеялась, — Однако у нас времени мало. Значит так: жизнь дочери вашей всецело в ваших руках, святой отец. И времени, повторяю, у нас в обрез.

 — А Бернадетта! Моя жена, Бернадетта Уоллес. Она…

 — Сожалею, мистер Уоллес. Но… она погибла. Когда начался пожар, люди вместо того, чтобы бежать за ворота, стали прятаться в прачечной. Боялись толпы у изгороди. Прачечная стояла в стороне и огонь удалось быстро сбить. Но когда рухнула крыша главного здания, одна из балок упала на крышу прачечной, она загорелась снова, а выбраться оттуда люди уже не смогли, что-то у них случилось с замком. Ещё раз говорю, мне очень жаль, мистер Уоллес. Однако вынуждена напомнить: времени у нас нет.

 — Чего вы хотите? — к пастору вернулось самообладание.

 — Вот правильный вопрос. Чего хочу? Да ровно того ж, чего хотят все смертные до одного. Денег, ясно дело! Много, много денег.

 — Денег? Много? Но у меня не так много… Десять шиллингов вас устроит? Больше нет.

 — А ну хватит молоть чушь! — голос Лилавати прозвучал негромко, но глаза сузились и полыхнули такой яростью, что пастор вздрогнул. — Эти десять шиллингов, ваше преподобие, засуньте себе в… штаны. Мне надобны сокровища, которые ваш друг, господин Махендра, прячет в Миссии. Прятал, вернее. Потому как Махендра-джи помер пару часов назад неприятной смертью. Однако так и не успел поведать, куда именно упрятал сокровища. Сказал только что они в Миссии. Так что у меня иного выхода не было.

 — Так это вы сожгли Миссию? Вы — чудовище!

 — Чудовище? Возможно. Но Миссию сожгла не я. Когда люди начали швырять факелы через ограждение, я даже хотела их остановить. Мне нужно было лишь перевернуть тут всё вверх дном, но никак не жечь. Если я сожгла, то богатый дом господина Махендры, наш дом некогда. Однако мы не о том говорим! Итак, я вас внимательно слушаю, пастор. Только не говорите, что вы про сокровища ничего не знаете! Дочка ваша спит покудова. Сколько нужно, столько и проспит.

Лилавати замолчала, улыбнулась и вдруг легонько погладили недвижно застывшую девочку по щеке.

 — Знаешь, девочка, а я ведь тоже когда-то была такой же маленькой и нежной, как ты. Маленькой и нежной. О, я была самой счастливой девочкой на свете, потому что у меня было всё, о чём только могут мечтать маленькие девочки. У меня был огромный сад и пруд, в котором плавали лотосы и звёздчатые кувшинки и ещё омсобые поющие лягушки, прилетали утки и лебеди, даже свой зверинец, в котором жили кролики, золотистые олени-аксисы, розовые бенгальские кошечки, мангусты. Была крошечная бразильская обезьянка по имени Лодди, она вся умещалась на ладони, представляешь? Мой отец был самым богатом человеком Мадраса, а мама – первой красавицей. Она была гораздо моложе папы и мы смотрелись, как две сестрёнки. Мы с нею целый год прожили в Лондоне! Ты бывала в Лондоне, детка? Нет? Вот. А я там жила целый год! А потом случилась беда. Ой, беда! Один хитрый и завистливый человек написал губернатору Мадраса, что мой папа помогает деньгами какому-то мятежному навабу с гор. Губернатор Мадраса, мистер Йэл, приехал к нам домой. Они долго говорили, а потом губернатор вдруг выскочил из кабинета папы весь красный и напуганный. И сразу уехал домой. Мама потом сказала, что мистер Йэл кричал на папу, а когда папа вспылил, замахнулся на него тростью. Папа отнял трость и даже хотел ударить ею, но не ударил, только сломал об колено. Губернатор выбежал из комнаты, а папа бросил ему обломки трости прямо в спину. Я смеялась, а мама сказала: не смейся, будет беда. Так оно случилось. Через день на папу напали, убили лошадь, его любимую Тару, а самого его увезли. Потом пришли за мамой. Её посадили в какую-то клетку. Долго не давали кушать. А потом накормили. Досыта. И знаешь, чем накормили, детка?..

 — Лилл, зачем вы это говорите!..

 — Заткнись, пастор. Я же сказала: она не слышит. Вернее, слышит, но не слухом, а разумом своим детским. Так вот, когда она насытилась, ей сказали, что она отведала… плоти своего мужа. Да, детка, да — так случается на свете. Когда мама сошла с ума, добрые англичане её отпустили из клетки и она кинулась с моста в Адьяр. Меня и маленького братика родственники увезли подальше от города. А домом завладел тот пёс, что донёс на папу. Это друг твоего папы Махендра-джи. И знаешь, крошка Агнесса, зачем я тебе всё это рассказываю? Затем, чтоб твой папа не сомневался: если надо будет перерезать тебе горло, я это сделаю без раздумий. Эй!!! Вы наконец мне верите, ваше преподобие?!..

***

 — Я в самом деле что-то слышал о сокровищах Махендры, но не знал, что они в миссии. Вы ошибаетесь. В любом случае, я вряд ли смогу вам помочь.

 — Вы определённо не понимаете. Я не помощи прошу. Я даю вам обоим шанс выйти отсюда живыми. Итак, я считаю до трёх. Больше уговоров не будет.

 — Всё! — выкрикнул отец Франклин, вытянув вперёд обе руки, будто для защиты. — Я согласен. Да, чёрт побери! Я согласен и нечего на меня так смотреть! Но! У меня условие…

 — Плевать я хотела на ваши условия, святой отец! Показывайте, живо!

 — Нет не плевать! — вдруг фальцетом закричал пастор и даже топнул ногой. — Иначе вы чёрта лысого вы получите. Слышите меня?!

 — Да вы охальник, святой отец! —рассмеялась тамилка. Давайте ваше условие. Только не наглеть. А то ведь придушу ненароком вашу божью коровку.

 — Агнесса пойдёт рядом со мной. Мы пойдём впереди. Вы пойдёте сзади. Только так! И никак иначе.

Тамилка поколебалась, кивнула, затем легонько подтолкнула Агнессу в спину — ступай к папочке. Та сделав, шаг, замерла на месте, стояла раскачиваясь, будто на ветру, и упала бы, если бы пастор, рванувшись, не подхватил её на руки, прижал к себе и зашептал: «сейчас деточка мы выберемся отсюда осталось очень немного ну спи потом ты проснёшься будешь уже дома а потом мы отсюда уедем навсегда нам ведь тут ничего не нужно только я и ты правда ведь…

***

…Они осторожно, крадучись обошли дымящиеся, отвратительно дохнувшие палёной человечиной остатки прачечной, дотла выгоревшее здание воскресной школы и монашеской обители с обугленным деревянным изображением скорбящей Богородицы над крыльцом. Отец Франклин нёс дочь на руках, с трудом подавляя в себе судорожное желание обернуться. Он шёл, как во сне, на одеревеневших ногах, безучастно обходя трупы, шёл к часовне Сошествия Святого духа, единственному зданию, сложенному из рыжего саманного кирпича, и потому благополучно уцелевшему в огне. Шагов сзади было не слышно. Однако они ощущались дробным, птичьим пунктиром в подсознании. Шёл спокойно, ибо знал, что ему надлежит делать, и ведал, что творил. Шёл, прижимая к себе поминутно вздрагивающее тельце дочери, и обдумывал, как он сделает то нестерпимо тяжёлое, но единственно возможное…

Подойдя к, окованной наискосок латунными полосами двери часовни, отец Франклин, остановился и, не оборачиваясь, медленно полез в кожаную сумку, висевшую у него на плече. Его тотчас остановил негромкий сухой окрик:

 — Эй, вы ведь не будете безрассудны, отец настоятель?

Пастор обернулся. Тамилка стояла вплотную к нему, держа в согнутой руке на уровне его шеи криволезвийный йеменский кинжал джамбию, едва не касаясь подбородком его рукояти. Она резко откинула с лица платок назад, глянула на него с насмешливой угрозой. «А ведь она красива», — неожиданно подумал отец Франклин. — Да только — дьявольская какая-то красота...»

 — Случись что, я ведь не с вас начну, святой отец, вы хоть это понимаете?

 — Я это понимаю, мисс Лилавати, — кивнул он. — мне нужно вытащить ключ от двери, только-то.

Отец Франклин вновь с нарочитой неторопливостью извлёк из сумки увесистую связку ключей, неторопливо, точно примериваясь, отыскал нужный. Всунул в скважину, с усилием и скрежетом провернул, шепнул дочери на ухо: «Dominus nobiscum» и шагнул в душный, промасленный полумрак, едва подсвеченный лампадою…

***

 — Это там, — кивнул отец Франклин в сторону расположенной слева от алтаря ниши, задрапированной холстиной с аляповатой картинкой Страшного суда. — Вот вам ключ от дверцы. Откройте, убедитесь, что там есть то, что вы разыскиваете, и выпустите нас наконец с миром.

 — Открывайте дверцу, настоятель! А когда и куда вам идти, решу я, а не вы.

 — Нет, мисс Лилавати, — пастор криво усмехнулся и покачал головой. — Извольте-ка открыть сами. У меня нет привычки рыться в чужих вещах. Ещё раз: вот ключ. Откройте и заберите то, что вам надобно!

Тамилка нахмурилась, высоко подбросила в руке кинжал, ловко поймала за рукоять и вдруг вихреобразно, со свистом крест на крест рассекла воздух перед самым лицом отца Франклина. Однако священник не шелохнулся, лишь прикрыл глаза и слегка втянул голову в плечи. Тогда женщина выругалась и с силой вырвала у него из руки ключ. После недолгой возни дверь с протяжным скрежетом отворилась. Пастор хотел было отойти чуть в сторонку, но тамилка с грозным клёкотом выбросила вперёд руку с кинжалом, преграждая ему путь.

 — Да что ж вам ещё нужно-то! — потеряв терпение, закричал отец Франклин. — Вот они, ваши сокровища, берите их, подавитесь ими. Мы вам больше не нужны.

 — Спокойно, отец настоятель, — сказала тамилка, левую руку запустив в тёмные недра ниши, а правую по-прежнему держа на излёте. — Вы ошибаетесь. Нужны. Ещё как нужны. И долго ещё будете нужны…

Сначала на свет были извлечены перевязанные тесьмой пергаментные и шёлковые свитки. Затем — инкрустированный изумрудами жезл-анку́с. «Это папин!» — радостно всхлипнула тамилка. Затем она, постанывая от натуги, вынула из ниши тёмно-жёлтый, окованный медным орнаментом сундук.

 — Ключ от сундука! — тамилка требовательно выставила ладонь.

 — Но у меня его нет, сударыня, право слово, нет…

 — Ключ, я сказала!!! — глаза тамилки полыхнули бешенством.

 — У меня нет ключа, — твёрдо, раздельно произнёс пастор. — Он — там, в нише, на крючке на задней стенке. Только руку протянуть.

Тамилка презрительно сплюнула и, протянула левую руку в сумрачный зёв ниши. «Где он, этот ваш крючок?» — раздражённо пробормотала она и тогда отец Франклин схватил её за кисть, отвёл от себя лезвие кинжала и, протяжно и сипло выкрикнув: «хх-ааа!!!», ткнул её без взмаха самым тяжёлым, входным ключом в висок, а затем, всей связкой, наотмашь по затылку. Женщина повалилась навзничь прямо на священника и медленно сползла вниз, пачкая кровью полы его сутаны.

Отец Франклин ногой отбросил кинжал подальше и опасливо склонился над распростёртым телом. «Прок-ляты…», — задыхаясь, произнесла женщина, глаза её страшно закатились, она содрогнулась и затихла…

***

Преподобный отец Франклин в полной мере оправился лишь во французском морском госпитале в Порт-Луи, что на острове Маврикия. При священнике была буковая трость с бронзовым набалдашником, франкфуртские часы с боем, бумажник из акульей кожи с десятью шиллингами, связка медных ключей, Библия и Псалтырь на английском языке да свиток льняной бумаги, перевязанный лентой и запечатанный воском. Всё это, за исключением Библии и Псалтыря, пропало к следующему утру. Что до бумажника и часов, то они сыскались под топчаном в келейке монахини-кармелитки Женевьевы, прислуживавшей за больными в госпитале. Плутовка поплатилась епитимьей — ста поклонами пред Святым алтарём, пятидесятикратным прочтением «Ave Maria, gratia…» и мытьём полов в комнате аббатисы. Вещи преподобная матушка Ксаверия прибрала себе с намерением воротить больному, да так и не сподобилась.

В Англию отец с дочерью воротились полтора месяца спустя. А до того жили в чердачной каморке на окраине Порт-Луи. Дочь ухаживала за полупарализованной хозяйкой, отец же с утра до вечера трудился в церкви Святого Франциска, где восстанавливали порушенный молнией купол: некогда в юности был он неплохим плотником на Плимутской верфи. Заработанного хватило на обратную дорогу и даже на житьё в Плимуте на первое время.

***

Бернадетта Уоллес, в некоем отдалённом прошлом — Лора Фитцджеральд, сперва, посудомойка в трактире «Долин» в Глазго, затем сиделка в полевом госпитале под Гибралтаром, где и сошлась с раненым в ногу молоденьким капралом Фрэнком Уоллесом.

В Плимут вернулась лишь полгода спустя после того, как туда воротились отец Франклин и Агнесса.

***

Когда в миссии запылал пожар, госпожа Уоллес, ухватив дочь в охапку, принялась криком и жестами собирать мечущихся людей в прачечную, которую к тому времени не ещё тронуло пламя. Камень, брошенный со стороны изгороди, угодил ей в плечо. Бернадетта отпрянула в сторону, едва не налетела на стоявшую недвижно женщину. Она не сразу признала в ней Лилл, исправную, безмолвную, уясняющую с полслова. Она и тогда была невозмутимо спокойна, будто этот кишащий кошмар её ничуть не касался. Когда Бернадетта попросила её увести и спрятать Агнессу, та, кивнула и цепко взяла девочку за руку. «Храни вас Господь, — растроганно произнесла Бернадетта, глядя им вслед. — Буду молиться за вас…». Лилавати что-то ответила, не оборачиваясь, но лишь потом до Бернадетты дошло, что извечно безгласная Лилавати сказала тихо, но внятно: «За себя бы вам лучше помолиться, да за девочку вашу. Ей богу же, мадам Уоллес»…

***

Возле прачечной грудилась толпа мужчин, вооружённых кольями, мотыгами и косами. Они негромко переговаривались, одобрительно прислушиваясь к отчаянным стенаниям людей в прачечной. Но когда она попыталась отбросить деревянную рогатину, коей была подпёрта дверь, один из них, выкрикнув пронзительно ругательство, оттащил её и отшвырнул в сторону. «Так надо, мэм, — оскалился он. — Ваш бог велел страдать, да? Они и страдают. Не мешайте им. Или пострадайте вместе с ними. Хотите? Не хотите. А коли так, проваливайте покуда целы!» Страшно оскалился и замахнулся багром.

Стиснув голову руками, чтоб не слышать душераздирающего воя из прачечной, миссис Уоллес побежала к воротам, оттуда вновь полетели камни, какой-то полуголый темнокожий мальчишка-дравид вырвался из толпы и, повизгивая от азарта, с размаху метнул в неё серп с широким лезвием, угодил чуть ниже ключицы. Она упала было, но тотчас поднялась, побежала в отдалённую часть двора, к часовне, там была запасная калитка, что вела к заросшему кустарником обрывистому берегу Адьяра. Однако возле часовни увесистый камень, ударивший в спину под лопатку, свалил её наземь…

***

В себя она пришла утром следующего дня. Но ещё двое суток пролежала в жару. Всё это время с нею была Лилл, безгласная, тёмная, изъясняющаяся обрывистыми словами и жестами. Она растолковала миссис Уоллес, что дочь её жива, равно как и супруг, что они отбыли в Англию на военном судне, что рана возле ключицы глубокая, но неопасная, сломанное ребро срастётся нескоро, что и сама она тоже немного пострадала при пожаре. Потом она дала ей денег на дорогу с условием никому и нигде не говорить о том, где была всё это время. Многие видели Лилавати в кровяной луже возле порога часовни, порешили, что она погибла. Пускай так и думают. «Вы живая, я мёртвая. Пусть будет. И раньше так было. Но люди это не знали, теперь знают…»

Мира Венката, именовавшая себя Лилавати, как оказалось, одна из виновниц кровопролития, была объявлена умершей.

Имя Лилавати в семействе Уоллесов не упоминалось. А ежели и упоминалось, то беседа тотчас быстро и незаметно переводилась на иную, более отрадную тему.