Так они летели

Михаил проснулся в коридоре съемной однокомнатной квартиры, прямо на коробках с вещами. Закончилась эпопея с переездом, за полночь довезли оставшиеся вещи. Можно было заварить кофе и порадоваться выходному дню. Михаил прошел на кухню, попутно нащупав турку, сахарницу и прочие принадлежности. Заглянул в холодильник – вымытый, без запаха и практически без следов пребывания прежних жильцов, если не считать просроченный соевый соус, две головки чеснока и чье-то лицо на средней полке. Михаил удивился столь интимной принадлежности, но хозяевам звонить поленился. К тому же, своего лица у него никогда не было, только временная физиономия добропорядочного гражданина, которую он снял перед сном и забросил черт знает куда. А новое лицо соблазняло, оно лежало мышцами и нервными окончаниями наружу, на целлофановом пакете, кожа аккуратно расправлена. Михаил взял его в ладони, острожными подкапывающими движениями, будто это горсть мокрого снега, затем резко нырнул в него, растягивая во всех направлениях к затылку – вдоль скул, по лбу, на шее и подбородке. Подошел к зеркалу, проверил, не болтаются ли где лохмотья кожи, пощелкал зубами, погримасничал. Лицо принадлежало мужчине лет пятидесяти, с глубокими носогубными складками и довольно резкими, заостренными чертами. Село идеально. Оставалось только проверить реакцию на перепады температуры, в частности, на горячий кофе, на влажность. Не проявится ли аллергическая реакция. Но абсолютно никаких неудобств с лицом не возникло, оно попросту не ощущалось, как хорошие очки. Михаилу захотелось пройтись, так сказать, выгулять обновку. Но Михаил всегда предпочитал спортивный стиль в одежде, который к лицу не шел никак. К счастью, в шкафу осталось кое-что из хозяйского.

Михаил вышел на улицу в длинном, клеенчатом плаще на голое тело, хрустящих казаках со шпорами и с зонтом-тростью. Постукивая медным наконечником зонта по асфальту, Михаил направился в сторону продовольственного магазина, где купил литр темного разливного пива и упаковку докторской колбасы. Выложив продукты на ленту, Михаил встретился взглядом с молодой кассиршей, которая подмигнула ему сначала одним глазом, потом вторым, а затем попеременно – одним и другим.

- Как всегда, холодненького? – сказала кассирша. - А может быть, тепленького? А может быть даже, горяченького?

- Только пиво и колбаса, - сухо отрезал Михаил.

Засунув баклажку в левый наружный карман, а колбасу в правый, он пошел по направлению к высотному дому, на крышу, чтобы встретить хмурое, городское утро за нехитрой холостяцкой трапезой. На крыше он встретил двух девиц лет пятнадцати, которые лежали в чем мать родила на переносных креслах-шезлонгах. Увидев Михаила, девочки вскочили, схватились друг за дружку и начали дрожать.

- Здравствуйте, дяденька! – воскликнули в один голос девочки. - Мы две малолетние потаскушки. Точнее, нас таковыми считают родители, но мы не против. Мы загорали здесь в июле, в поисках приключений. А потом пришел ноябрь, и нам стало страшно возвращаться домой.

- Ныряйте сюда! – скомандовал Михаил, распахнув плащ. - Одна направо, другая налево. И чтоб ни звука. Прижмитесь ко мне покрепче и подтяните ноги. Так согреетесь. А там посмотрим. Кстати, меня зовут Михаил. А ваши имена мне безразличны. И будут безразличны до тех пор, пока не установится тесная связь межличностных взаимоотношений. Понятно?

- Да, Мишенька! – протянули девочки мышиным шепотом, уже из-под плаща.

Михаил захотел поскорее отнести девочек домой, накормить, напоить горячим какао и укутать в плед. А вот показаться романтиком не хотелось, поэтому с идеей попить пива на крыше пришлось проститься. Михаил снова оказался на пустынной улице и пошел в сторону своего съемного жилья. Но ему преградила дорогу большая собака неопределенной породы, которая сидела посреди пешеходной части с вопросительным выражением на морде. Михаил достал из кармана колбасу и протянул ее собаке. Собака взяла колбасу в пасть, одним глотательным движением проглотила ее вместе с упаковкой и продолжила вопросительно смотреть.

- Ты очень смирное животное, - сказал Михаил. - твоя смиренность обусловлена голодом и особым характером повиновения человеку. Но в моей власти наделить твою покорность красками счастья. Пойдем со мной.

- Хорошо, - сказала собака.

- Но в съемную квартиру с животными не стоит приходить. Поэтому лучше принять меры предосторожности, чтобы нас никто не увидел. Кстати, меня зовут Михаил. А твое имя мне безразлично. Точнее, мне лень его придумывать. Поэтому, ты будешь просто Собака.

- Хорошо, - сказала собака Собака.

Собака прижала уши, морда начала заостряться, а все тело вытянулось в лохматый трос, длиной метра два с лишним. Михаил присел, открыл рот пошире, и животное змеиным броском устремилось ему в глотку, по пищеводу, в желудок, где свернулось в несколько колец и затихло. Собака вызвала приятное чувство наполнения, и есть уже не хотелось.

Михаил шел и думал, как много изменилось за одно только хмурое утро. Он только хотел сменить место жительства, а вот он уже не один. И это осознание пришло естественно, без напряжения. Словно жить для кого-то – это так просто, что не требует никакой пугающей жертвы. И вот ты уже идешь в мыслях, как две девочки, сидящие за пазухой, будут поступать в институт. Как не забыть поесть, не для себя, а для собаки в животе. И как распорядиться новым лицом. Михаил шел и думал о том, что его новому миру нужна хозяйка, нужна женщина. Он начал искать ее внимательным взглядом повсюду. Заглядывал в подвалы, водосточные люки, в дупло раскидистого дуба и даже скворечник. Женщина встретилась на автобусной остановке. Она спала на скамье в рваном ватнике, от которого сильно пахло мочой. Явные следы многолетнего алкоголизма практически стерли признаки какой-либо половой принадлежности. И все же это была женщина.

- О, женщина! – сказал Михаил. - Приди в наш мир хозяйкой. Для двух девиц за пазухой, собаки в животе, для нового лица, и для меня. Приди и запрети нам все, кроме любви к тебе. Приди запретом на топтание плодово-ягодных культур и комнатных растений. Взойди рукою нервной над миром простыней, кастрюль, ночных горшков и крупяных изделий. Приди же, мы уже дрожим в матриархальном страхе.

- Пошел на хер! – женщина внезапно вскочила и вытянулась в подобие злобного суриката. - По! Шел! На! Хер!

С этими словами женщина свалилась со скамьи, упала лицом в асфальт, затихла и, кажется, умерла. Михаил осторожно потыкал ее медным наконечником зонта и понуро двинулся дальше. Оставалось только держать лицо, да и то не свое. Михаил дошел до набережной и стал наблюдать, как вдали исчезают теплоходы, как мерцают их призрачные огоньки.

- Не грусти, Миша! – сказала девица из-за пазухи. - Отказ женщины ценнее согласия. От согласия у мужчин растет живот и долги по квартплате. В отказе залог твоей молодости. Женщина придет однажды, но ты будешь выше, выше… Пока ты хороший, ты один.

- Услышь нас, Мишенька! – вторила другая. - Пока ты хороший, ты ничей. Пока ты смотришь так, почти по-детски, большими глазами. И в то же время, так настойчиво и смело, как свойственно мужчине. Ни одна не решиться тебя испортить…

- Пожалуйста, пойми! – перебивала первая. - Я чувствую бедром твой взгляд, он полон боли, он залог движения. Женщина вернется, не переживай, ты будешь выше. Ты будешь, как тяжелая ладонь на темя… Но пока хороший, ты один.

- Нет оправданий, - отрезал Михаил. - Мне отказали.

Михаил шел домой и не мог понять, отчего же мир, который только начал зарождаться внутри него, вдруг стал разрушаться, схлопываться. Что порочного было в нем, неадекватного реальности внешней, противоречащего ей? У Михаила не было ответа. Дойдя до дома и переступив порог квартиры, он не спешил высвобождать друзей наружу.

- Я понял, понял! - воскликнул Михаил. - Все не так. И не в хозяйке дело. И вы мне не друзья.

- Ты прав, - ответила девочка из-за пазухи. - Уже через пару месяцев совместного проживания, я обчищу твою квартиру и сбегу.

- А я, - продолжила другая девочка, - попытаюсь тебя совратить. А потом начну вымогать деньги, пугая судом за растление малолетней.

- А я, - вторила собака в животе, - буду любить тебя всегда. Но эта любовь не богаче любви нянечки в детском саду. Я буду любить тебя даже если ты признаешься, что изнасиловал и убил шестнадцать человек. Вряд ли в этом есть заслуга – твоя или моя. Я буду любить тебя даже тогда, когда обглодаю тебе лицо спящему. Не понимая даже, чье оно.

- Я понял, понял, - заключил Михаил. - Нам не хватает веры. Мы прокляты заранее, до срока. Мы прокляты самим развитием вещей. И я – не я. И даже это вот лицо – из холодильника казенного жилища. У нас с лицом порочный симбиоз, чудовищный и лживый, лицемерный. Друзья, нам не хватает веры. Покинем клеть! Отбросим тлен ролей бездарных, и в ночь! На старом мотороллере, другого нет у нас. По правде говоря, у нас и старого-то нет. Но что я говорю? Есть-нет. Старый-новый. Поехали, и без разговоров. Понятно?

- Понятно, - выдохнули две девицы и собака в животе.

Михаил покинул квартиру, закрыл дверь, выбросил ключи в мусоропровод и вышел из подъезда. Оглянувшись и посмотрев в окна, которые так и не успели стать для него родными, он вздохнул, присел на корточки и, сжав кулаки, вытянул руки перед собой.

- Оррроон-дон-дон! – скомандовал Михаил. – Трах-та-тах-та-тах!

- Крр-пи-пи-пи, - помогали ему девочки, сидя в плаще. – Крр-пи-пи-пи…

- Ррррр… ррррр… - медленно, но верно заводилась собачья спиралька.

Наконец, Михаил стал отрываться от земли и поплыл над двором, к перекрестку, над темнеющей улицей, над проезжей частью, но по всем правилам дорожного движения. Собака нащупала в животе имя хозяина в виде таблички с надписью «Михаил» и стала проталкивать его в пищевод. Михаил закашлялся и выплюнул имя на асфальт. От удара имя разбилось и пришло в полную негодность. И вот остался просто человек, который плыл, куда глаза глядят.

Так они летели. Безымянные, но счастливые. На стареньком мотороллере, которому и топливо было не нужно. На мотороллере, в который нужно просто верить.