Притча о сойке и трубаче

«Wewe ni msomaji mzuri, sio wavivu. Sasa kusoma!»

(это суахили, загугли перевод, лентяй)

Трубач (частное мнение) – визгливый, словно не по нотам. Не музыкант, а истеричка с самомнением. Отыграет и требует восхищения. Прохвост. Хам. По гороскопу дева.

Дирижер (выглядит спокойным, но далеко неспокоен) – за шестьдесят, невысокий, склонный к полноте. Не терпит фальши в музыке и жизни. Вдумчивый человек. Вспыльчивый. Мыслит иногда странно. Боится умереть за завтраком.

В этот день все было не так. Оркестр играл, как испорченное механическое пианино. Не стройно. Дирижер заводился, краснел, и высокий лоб его блестел от пота.

А лажал больше всех трубач. Дул от души, но мимо. Понимал это, но вида не показывал, подлец. Еще гневно косился в строну пианиста, явно ожидая срыва репетиции.

Дирижер терпел это пижонство, но наконец не выдержал:

- Вы же конь, понимаете? Глухой, бездарный конь пегой масти. Вам трубу красивую дали, говорят, играть научили, а вы мне щеки надуваете невпопад! Как можно два раза дунуть мимо бемоли? Ну, перед вашим же конским рылом партитура, голубчик! Давайте, скажите ваше слюнявое оправдание, и мы продолжим с третьей цифры.

Трубач снял с пояса кожаный индейский кисет:

- Вы не против, я полагаю?

Дирижер заинтересованно нахмурился:

- А что у вас там?

- Пейотль, разумеется.

- О, мескалин! Что же вы, голубчик, его до репетиции не приняли. Сейчас бы блистали.

В зал влетела голубая сойка. Трубач пожал плечами:

- А я и блещу, уж будьте покойны. Это пианист лажает.

Маэстро посмотрел на кисет и улыбнулся:

- Пианист? Голубчик, у нас духовой оркестр. Тут что-то не сходится.

Музыкант посмотрел на пианиста. Тот подмигнул ему левым глазом, сложил рояль в футлярчик и был таков. Трубач озадаченно погладил пюпитр:

- Хорошенькое дело. Не желаете?

Дирижер понюхал предложенный мешочек и положил под язык небольшой кругляш:

- Перу?

- Мексика.

Маэстро задумался:

- Давно хотел у вас спросить, трубач. Какое ваше тотемное животное?

Трубач снял и продул мундштук:

- Утконос, естественно.

Дирижер закивал:

- Ах, ну конечно, конечно. А я муравьед, представляете?

Трубач хмыкнул:

- Очень даже представляю. Это многое объясняет.

- Вот как? Что же именно?

- Да вы дирижируете, как стремное животное! Длиннохвостый тамандуа, вот вы кто!

Дирижер вспыхнул, но его быстро потушили пыльной тряпкой:

- Ах, вот вы как заговорили, однопроходный вы наш! Так, может, вы сами попробуете? Возьмите палочку, дерзните!

Трубач положил инструмент и взял дирижерскую палочку:

- Да запросто! Оркестр с третьей цифры!

(вот отсюда начинается притча…)

И стал трубач дирижировать с чувством, с эмоцией. Да так разошелся, что потом пошел в кабинет дирижера и съел его обед – салат из дайкона с перцем чили и картофельные зразы с грибами. Потом надел пальто дирижерское драповое, сел к его водителю и поехал к дирижеру домой. Насвистывая по дороге незатейливую мелодию «Маленькая сойка с ветки на ветку».

Дома у дирижера, трубач помог сыну исправить двойку по географии, выпил дорого коньяка и от души поласкал дирижерскую пышногрудую жену. Да не раз.

Та очень обрадовалась такому повороту. Ведь дирижер старенький был, больной. Давление скачет, суставы болят, аритмия. А она, женщина еще молодая и славная, уж приуныла давно на этот счет. И тут вдруг такая прыть. Ну, счастье же!

А трубач тем временем отужинал щами кислыми со сметаной и спаржей в сливочном соусе, разместился в удобном кресле и стал обзванивать лучших концертных директоров и заказывать себе гастроли заграничные, с прибыванием в отелях богатых. Потом аккуратно стер пыль с дирижерской коллекции винтажных паровозиков, выпил еще коньяка и снова стал на дирижерскую жену заглядываться. Звонко шлепнул ее по упругому заду и повел наверх, в спальню. Так голубки и уснули в обнимку.

Проснулся трубач утром, а женушка ему уже омлетик с ветчиной приготовила, зеленым лучком посыпанный. Сока грейпфрутового стаканчик надавила. И сама все вьется рядышком, вьется. То запонку поправит, то воротничок пригладит. Счастливая.

Надел трубач фрак отутюженный, да на дирижерской машине на репетицию поехал. Приезжает, в зал заходит, а на его месте дирижер с трубой сидит. Да молодой такой, радостный. Не дирижер, а загляденье. Трубач увидел его, разозлился и решил дирижером навсегда остаться. Квартира большая, жена ласковая, паровозики опять же, турне, валюта. Только вдруг сердце у него словно тисками сдавило. Посмотрел на свои руки трубач, а они старые стали, морщинистые, трясутся. Глянул он на свой оркестр притихший, поднял палочку в последний раз и умер с третьей цифры.

Голубая сойка села ему на плечо, клюнула воротничок и выпорхнула в окошко.

(вот здесь притча заканчивается)

Дирижер устало посмотрел на рухнувшего замертво трубача:

- Тромбон, гобой, поднимите его. Там пыль, окурки. Зоя Павловна на больничном.

Трубача подняли, отряхнули и привели в чувство. Дирижер участливо завязал ему шнурок:

- Что же вы так частите, голубчик? Третий раз за неделю. Вы не молчите, утконос. Говорите со мной, а то у вас мозг пузырями пойдет.

Трубач протер покрасневшие глаза:

- Кофр.

Дирижер удивился:

- Что кофр?

- Да слово прикольное, благородное такое. Кофффр.

Маэстро улыбнулся:

- Мексика замечательная страна. Плодородная. От голубой агавы до шиповатой паркинсонии. Опунция мелковолосистая, ципоцериус. Давайте, коллеги, набрасывайте.

Оркестр оживился:

- Гуннемания.

- Маммиллярия Шиде.

- Замия шелушащаяся.

- Хурма Концатти.

- Индигофера полукустарниковая.

Дирижер многозначительно поднял вверх палец:

- Вот трубач, слышите – индигофера! Индигофера, мать ее, а вы все с кофром нянчитесь. Не совестно? Вы, голубчик, коль скоро так впечатлительны, воздержались бы от флоры запретной. А то с ума еще сойдете, станете вместо меня оркестром дирижировать. Хлопотать, суетиться. Ладно, проводите этого водоплавающего домой, он еще долго отходить будет.

Когда тромбон и гобой повели трубача на выход, за спиной дирижера раздался голос пианиста:

- Альберт, а как сойка в притче оказалась?

 Маэстро вздрогнул, и на глаза его навернулись слезы:

- Привилегия семейства Давид. Ветрены они, мой старый друг, ветрены. А ты совсем не изменился.

Пианист покачал головой:

- Галлюцинации не стареют, Альберт. Сколько же мы не виделись?

Дирижер улыбнулся:

- Да, лет тридцать пять, я думаю. Но как вчера. Как вчера.

- Последний раз, кажется, в общежитии на Невского. Да, летит время.

Пианист достал из футлярчика рояль и разложил на глянцевой крышке большую коробку с резными деревянными нардами:

- Может, партейку, как в старые добрые?

Оркестр, гуманно оценив разговор маэстро с невидимым старым другом, начал привычно собираться домой, нестройно гремя духовым инструментарием.

А двое давних друзей принялись за нарды, напевая себе под нос бравую песенку:

«Солдат, солдат, нам не положено!

И верно, что тут, плач не плач.

В густой степи, траве нескошенной,

Остался маленький трубач…»

Под сводом концертного зала вьется стайка голубых соек. Но это уже совсем другая притча.