Либерман-яйцеубийца 14. «Он наверное хочет меня открыть, как простой чемодан»

– Сраная Дарья! Святой Сведендорг! Полная ювенальность! Крепко у матери были мозги вывихнуты… У вас было темное прошлое!

            – А ты думала, мы тут просто пасли коров и крутили хвосты телятам?

            – Натуральная психодрама! Полный Бебелей! Натуральный Массачусетс!

            – Том Сойер в Санкт-Петербурге жил, – высказался Пашка.

            – Не бреши, – оборвала мать. – Даже я знаю, что Том Сойер в Америке жил. А Санкт-Петербург у нас.

            – Там тоже Санкт-Петербург есть, – объяснил Пашка, успевший проконсультироваться с планшетом.

            – Бред! Полная интерполяция! Сраные фантомные связи! Натуральный Вассерман! Хватит сочинять нелепицы! Откуда там Санкт-Петербург, если там Петра I отродясь не было? Молчишь? Приз отправляется к телезрителям? То-то и оно: яйца курицу не мучат.

            – Вить, смотрю, алкоголизм у тебя врожденный.

            – Нет, благоприобретенный, ха-ха-ха.

            – Святой тромбофлебит! Натуральный Нижний Кисляй! Гены, значит…

            – А также Васи и Пети, ха-ха-ха.

            – Святой саморез! Ты не хихикай. Я так и не поняла, ты добился, чтобы они забор покрасили или нет?

            – Они и не покрасили, чем ты слушала? Для кого я распинался?

            – Святой глюкогон! В чем тогда мораль?

            – Да ну тебя! Ты не понимаешь метафор и аллегорий!

            – Сам дурак! Филолог-недоучка! Святой реквизит! Оксидированный саморез! По простому скажи, что да как, профессор кислых щей!

            – Я просто пытался на доступном примере объяснить особенности местного заскорузлого менталитета.

            – Скорее уж особенности развития, – фыркнула мать. – Полная цирюльня.

            – Это в Японии с ее «Кама сутрой» грабли сжигают, тут их используют, часто – нестандартно, но эффективно.

            – Полный трейдинг! Святые Спиридоны! Божественные горшки! Это как же? – подозрительно прищурилась мать. – Для извращений половых, что ли?

            – Бывает, что и для извращений. По-всякому бывает, всякие случаи, как писал Чехов, случаются. Всякое бывает, кто-то и трезвый в луже тонет, которую воробей не замочив лапок переходит. Оно скажу, если привыкнуть, то даже будешь испытывать гордость за этот неприхотливый народ, задорно и неоднократно, будто сушеной рыбе, поданной или заначенной к пиву, ломавший хребты разным фашистским и либеральным зверям. А нас с Виталиком тогда называли «Команда в шляпах». Был давным-давно такой пиндосовский сериал.

            – Про шляпников? – спросил Пашка.

            – Безумных, – хмыкнула мать.

            – Нет, про полицейских, – отец покачал головой. – Они шляпы носили.

            – Вить, а у вас правда лиловые змеи в коронах по лесу ползают?

            – Лично я не встречал, но люди попусту болтать не будут. Тем более скворца лилового в золотой цепи и в деревне видели и на совхозной ферме.

            – И она действительно похожа на Мартина Бормана? – спросил Пашка.

            – Некоторое сходство с Борманом из «Семнадцати мгновений весны» определенно имелось, – кивнул отец.

            – А у скворца девять колец как кольца власти у назгулов? – спросил я.

            – Ну… возможно и так. Я раньше над такой трактовкой не задумывался, но она заслуживает права на жизнь. Я думаю, тут скорее семь смертных грехов.

            – Колец же девять? – удивилась мать.

            – В том то и подвох: есть еще два смертных греха, нам не названные, и от этого они самые опасные. Или символизируют десять заповедей, но без одной. Тоже загадка…

            – Пси-генераторы, говоришь, Витя, Институт испытывал?

            – Да, вполне может быть побочкой от институтских опытов, – кивнул отец. – Это что, жена его, Моргуненка мать, вообще с чайным грибом, что в банке рос, разговаривала. И все об этом знали.

            – Полный Нострадамус! – перекрестилась мать. – Ну и семейка! Хлеще вашей! А гарус – это что такое?

            – Ни что, а кто. Говорили, жил в деревне еще до нашего приезда некий мужик по прозвищу Гарус. Когда на деревню опускался туман, то Гарус зажигал старую керосиновую лампу и неприкаянно бродил в тумане, время от времени жалобно вскрикивая: «Лошадка!». И однажды летом он в тумане исчез. Вместе со своей лампой. Но якобы, потом, в тумане некоторые деревенские слышали крики «Лошадка!» и видели огонек керосинки. Сам я не видел, но рассказывали многие. Среди детворы стала популярной присказка «Кончился Гарус».

            – Полный шутдаун. Святые шунгарики. Еще одна странная местная непонятка, – мать перекрестилась. – А что это за кроты – вампиры такие?

            – Водится в здешней земле мелкая пакость: по виду как крупный крот, но со здоровенным жалом, как у гигантского комара. Правда, они и сами крупные – до трех метров в длину могут вымахать. Если в полнолуние поймают тебя на огороде, то могут кровушки попить. Прямо в лицо жертве прыгают и в горло вцепляются, пока она ошеломлена. Но тут почти все колья осиновые по периметру огородов в землю вбивают, так что от кротов – вампиров жертв мало. Через такую преграду они пробиться не могут и только выглядывают из земли по ночам и гнусно судорожно ухмыляются. У Сидоркиной просто колья не были в землю вбиты. Но она полудачница была, ее особо и не жалели. Дачников еще в те времена тут не любили. Да и когда их деревенские любили? Никогда, ибо они есть чужеродные деревенскому укладу элементы. Это еще, что кротам – вампирам подвернулась, а то так бы соседи могли и вовсе со временем поджечь.

            – Полный Брайтон! Вить, а чему они ухмыляются? – встревожилась мать.

            – Я откуда знаю? – отец пожал плечами. – Видно, что-то знают про огородников обидное и стыдное, вот и ухмыляются. А может быть просто – из общей подлости своей вампирской натуры.

            – Вить, может они некрофилы? Потому и ухмыляются?

            – Не исключено, – подумав, кивнул отец.

            – Или знают, что огородники с чучелами огородными совокупляются?

            – Тоже, как вариант. А может быть они знают о грядущем зомби – апокалипсисе? Все может быть.

            – Натуральный фуникулер!

            – У многих местных на их счет есть различные предрассудки. Но фактов для подобных умозаключений у нас пока не хватает. В целом они не шибко опасные – дети их ловили и жарили, на манер сусликов. А шкурки в потребкооперацию сдавали.

            – Вы с Виталиком и черта бы сожрали! – Восхитилась мать. – Натуральные проглоты, прости Господи.

            – Поесть мы любили, – вздохнул отец.

            – А чем тогда кроты – вампиры питаются, если к людям не могут пробраться? – заинтересовался я.

            – А что попадется под жало: землеройками, мышами, неосторожными кошками и собаками. Да и обычными кротами не брезгуют.

            – А если крот – вампир укусит обычного крота – укушенный станет вампиром? – спросил Пашка.

            – Нет, это сказки. Просто подохнет от большой кровопотери, несовместимой с жизнью, и все дела. Кротом – вампиром можно только родиться, стать им невозможно. Это не люди, это кроты, сын мой.

            – Понятно. – Пашка что-то пометил в планшете.

            – А что бывает с людьми при укусе вампира, ты знаешь.

            – Помню, – вздрогнул брат.

            Еще бы ему не помнить. Я сам временами в холодном поту просыпаюсь после той поездки.

            – Вить, твоя бабушка правда людей расстреливала?

            – «Врагов народа», исключительно «врагов народа». Во всяком случае, она сама так рассказывала. Но по сравнению с тем, как она играла на скрипке… Расстрел был более милосердной альтернативой. Между прочим, на скрипке она играла в подражание Шерлоку Холмсу.

            – Святая морковь!

            – Была поклонницей Артура Конан Дойла и однажды даже заподозрила соседа по коммуналке, профессора энтомологии из Одессы, в том, что он профессор Мориарти.

            – И чем кончилось?

            – Чем, чем… Известно чем… Расстреляли энтомолога, а ей его комната досталась… В войну потом была снайпером, отстреливала немецко-фашистских захватчиков.

            – Это у вас семейное – своего не упустить, – съязвила мать. – Везде хоть крошку да урвете!

            – Мы просто по жизни хозяйственные и рачительные.

            – Вить, а Пепа этот двучленный он что, и зимой в одних трусах ходил и босиком?

            – А он в ноябре впадал в спячку и просыпался только пятого марта. Хоть оно, конечно, пришел марток – одевай семь порток, но там уже не очень холодно, да и выходил из дома только на снег помочиться – нарисовать Сталина. А в апреле уже вообще тепло, тут ему с яйцами в гнездах самое раздолье и наступало.

            – Он что, сталинистом был?

            – Уверял, что является внебрачным сыном товарища Сталина. Он еще из красного уголка в  школе украл гипсовый бюст Сталина, раскрасил его: левую часть красной краской, правую – под золото, и поставил его на кладбище деревенском. Цветы носил, возлагал. Потом от воздействия погоды бюст постепенно разрушился.

            – Полный Линкольншир! Ясно, очередной псих. Кто бы сомневался, что ты с самого детства с сумасшедшими якшался.

            – Сумасшедшим жить легко, Валентина, как в песне поется.

            – У тебя одни песни на уме да пьянки. А о будущем семейного бюджета одна я и думаю. Как он так долго спал? Лапу сосал?

            – Не знаю, что он сосал, но лежал на печи как мертвый до самого марта, ни разу не вставая. Зато уж в марте и весь огород и улица вокруг их дома были желтыми профилями Сталина изрисованы. А уж как каловую пробку, как у медведя после зимней спячки, из прямой кишки у Васи пятого марта вышибало, так пол деревни слышало. Вроде салюта был звук, только одиночного. Пару раз пробка даже деревянную стенку их сортира пробила. Так и зияли потом дыры.

            – Полное Чилинтано! Натуральная фантасмагория!

            – Как же он в школе учился? – спросил я. – Если спал по полгода и ходил в одних трусах?

            – А он в школе и не учился. Пару раз в райцентре его пытались инспектора ПДН поймать и в школу-интернат сдать, но его разве поймаешь?

            – Вить, а в райцентр его чего черти носили?

            – Кто его знает? – отец пожал плечами. – Яйца на рынке воровал, да и так по курятникам промышлял. Парень то пронырливый, хоть и с заторможенным развитием, альтернативно одаренный. В деревне из курятников воровать боялся – знал, что убьют. А в Дробовке народ попроще, побогаче: изобьют только до крови, и то, если поймают.

            – Сообразительный, – оценила яйцекрада мать.

            – Правда, когда мы еще недолго тут жили, думал, что мы приезжие мямли и размазни, и пытался воровать у нас яйца. Но Виталик его так проучил, что больше не совался.

Однажды Виталик «со товарищи» организовал тайную организацию АУН. АУН – аббревиатура: Ассоциация УнитазоНенавистников. Не знаю уж, чем этой малолетней гоп-компании унитазы не угодили. Вероятно, они так с заразой «гнилого Запада» на свой бесхитростный манер боролись. И вот юные бармалеи, создав банду из двух членов, первым делом ограбили детский садик, проникнув внутрь через незакрытое окно и похитив детские горшки, будильник и политическую карту мира. Затем решили похитить неисправный унитаз, валявшийся у соседа – Кольки Лобана, возле бани. У самих силы не хватило его унести, и они обратились с этой необычной просьбой ко мне.

– Вить, там помочь надо, – смущаясь и косясь в сторону Моргуненка, стоящего возле нашей калитки с независимым видом, выдал Виталик.

– Что случилось?

– Мы унитаз не можем поднять.

– Какой унитаз? – удивился я.

Унитазы в деревне были настолько редкими, что до той поры я видел их лишь по телевизору. Центральной канализации не было, даже водопровод не во всех домах был.

– У Лобана возле бани лежит.

– А вы тут при чем?

– Нам надо его унести?

– Зачем?

– Надо, – с загадочным видом Василия Алибабаевича из «Джентльменов удачи» заявил брат.

Мне стало любопытно, зачем им понадобился унитаз.

– Ладно, пошли покажете.

Мы втроем подошли к бане.

– Вот он, – обвиняюще ткнул пальцем Моргуненок в гладкий белый бок, радующийся весеннему солнышку.

Пришлось помочь подрастающему поколению в противозаконном переходе права собственности.

– Куда нести? – спросил я.

– Ты сначала попробуй поднять, – резонно заметил Виталик.

Я легко поднял фаянсовое чудо.

– Пошли с нами, – детишки, воровато озираясь, привели меня к многолетней куче навоза в лесопосадке, со стороны нашего сарая, примыкавшей к старому дровянику. Дровяник был переоборудован в амбар и до строительства нового амбара в нем размещался громадный сварной ящик с тяжелой крышкой и проушинами для замка, где хранилось зерно, украденное папашей с совхозного тока.

– Тут ставь, – распорядился Виталик, с таким важным видом как будто закладывал первый камень в основание Рима, ткнув ногой в навоз.

– А вам зачем? – утвердив элемент сантехники на навозе, поинтересовался я.

– Это тайна! – переглянувшись с сообщником, выдал брат. – Мы будем василиска из сноска выращивать. Но это тайна!

– Ну, ежели тайна, то я пошел.

Не знаю, какие ритуалы они там проводили с унитазом, обставив его горшками, доставшимися юным обормотам после кражи из детского сада, но в унитазе стали нестись наши куры. По три – четыре яйца в иной день там находили. Гнездо это необычное приметил Вася Пепа, нам тогда еще почти не знакомый. Стал он потихоньку разнообразить свой яичный рацион похищенными куриными яйцами. Я обратил внимание на уменьшившуюся яйценоскость и устроил засаду. Думал, что либо хорек либо горностай воруют. Горностай, как раз жил у нас под старым сеновалом, но потом ненароком утонул в бочке, стоящей на огороде. Очень жалко было этого милого юркого зверька, чьи шкурки так ценили деградировавшие монархи Европы. В итоге, мною был пойман Пепа, а вовсе не зверьки, на которых я неоправданно грешил. Возник вопрос, что с ним делать.

– Давай изобьем его, – предложил Виталик, не смотря на внешнюю хлипкость натуры бывший весьма кровожадным глубоко внутри.

– Не знаю даже. Он какой-то не совсем полноценный. «Ментальный недовесок», как батя говорит. Бить жалко.

– Так он будет и дальше воровать! Будешь?

– Буду, – легко согласился Пепа. – А что тут такого? Кто первый успел яйцо взять, тот и ест. На нем не написано, что оно ваше.

– Это наши куры несутся!

– Ваши куры должны в курятник нестись. А если они несутся в лесу, то каждый имеет право взять яйцо. Я же к вам не в курятник залез?

– Логично, – был вынужден признать я. – В курятник ты пока не залез. Но куры несутся на нашем навозе!

– А я ваш навоз и не трогаю! Сами его ешьте.

– Да что с ним разговаривать то! – вспылил Виталик и отвесил Пепе пинок. – Он же ворюга!

– Что пинаешься? Смелый, да? – Пепа ловко пнул Виталика в живот. – Давай один на один!

– Потише, лишенец! – я оттянул разошедшегося пленника от согнувшегося от боли брата. – Ишь развоевался, Аника-воин.

– Да давай его придушим! – предложил пришедший в себя Виталик. – Падла антисемитная!

– Без крайностей! Не хватало еще душить кого-то из-за яиц. Тоже мне туг выискался!

– Так что, просто отпустим этого наглеца?

– Зачем? Мы его накажем.

Я отволок упирающегося воришку в амбар и закинул в железный ящик из-под зерна. Тот как раз почти пустой был. Вынув удерживающую в поднятом состоянии крышку алюминиевую лыжную палку, я закрыл ящик и накинул засов.

– Не выберется. Посидит в темноте и пыли пару часиков, и больше не будет воровать.

Но Виталику этого показалось мало.

            – Это из-за него, падлы, у нас василиск не получился! Сносок хороший был, а он его спер и сожрал! Я его буду пытать как этот… Как их? Иезу…

            – Иезуит?

            – Нет…

            – Иезид?

            – Нет…

            – Инквизитор?

            – Да! Да! Я – инквизитор!

Он принес пустое ведро, перевернул, забрался с его помощью на ящик и начал петь и плясать по крышке, долбя по ней ведром.

– Слышь, ты там его оглушишь.

– Ничего. Зато запомнит как пинаться, скотина! Трусы бы у него забрать!

– Трусы приметные. И как он пойдет по деревне голым? Это сразу привлечет к нам внимание. Да и вдруг он заразный?

– Это да. Ты прав. Не будем брать.

– Можно кастрировать.

– Это же уголовное!

– Жаль… Можно было бы секатором или ножницами по металлу…

– Не мечтай! – оборвал я. – Я из-за тебя в колонию не собираюсь!

– Можно ему пальцы крышкой ящика раздавить, – кровожадно предложил брат.

– Ты что?! Это тоже уголовка!

– Кто ему поверит? Подумают, что сам с дерева упал и на нас наговаривает.

– Мать поверит…

Это решило дело: матери Виталик боялся до смерти. Два часа малолетний негодяй отплясывал на крышке, подтверждая мои предположения что внутри он тот еще коварный вероломный психопат, готовый от мелких краж и присвоения чужого имущества перейти к более серьезным и тяжким преступлениям. И что он окончательно встал на скользкую дорожку пороков. Дальнейшая волна поджогов подтвердила мои мысли. Когда я вынул пленника из ящика, то он смотрел на меня полубезумными глазами. Трусы его за это время, испачканные комбикормом, стали из черных белыми, будто поседели.

– Еще раз попадешься возле наших курей – посажу в ящик на день! – напутствовал я.

– А если расскажешь кому-нибудь, яичный подвесок, – добавил Виталик, – то наш батя тебя в дурку сдаст! А там яиц нет!

Пепа кинулся наутек.

Виталик хохотал и улюлюкал вслед.

– Как мы его проучили, ментального! Нужно было ему на шею колокольчик повесить или жестянки с камешками сзади привязать.

– А ты хотел с него трусы снять, – рассмеялся я, глядя вслед улепетывающему незадачливому яйцелюбу.

– Хорошо, что он не обосрался, – резонно заметил брат, – а то бы комбикорм испачкал, а нам бы за это влетело.

           

            – Полный Сайлент Хилл! Святые рогалики! М-да, Витя, братец твой натуральный психопат…

            – У всех есть свои недостатки, – отец покрутил головой. – Никто из нас, увы, не совершенен.

            – Сраный Ванкувер! Какой-то он непутевый.

            – Не мы такие, жизнь такая. Все лучше, чем Никита – конюх.

            – С большими отклонениями мальчик… Полные сарацины вы с братом были! Таких отморозков еще поискать среди детей! Про вас нужно роман написать! Волнительные истории просто!

            – Из таких и вырастают герои, – приосанился отец, – а не из ботаников и учеников музыкальной школы по классу скрипки или баяна.

            – Баян… – непонятно сказала мать. – Вить, а что за василиск такой?

            – Это в народе такое поверье: считается, что если яйцо от оплодотворенной ветром курицы так называемый «сносок» неделю носить под левой подмышкой, то вылупится свой ручной василиск – покрытый черной чешуей петух с крыльями дракона, когтями тигра, змеиным хвостом, клювом орла и зелёными глазами, на голове которого находится красная корона.

            – Какая гадость! Зачем такой уродец нужен?

            – Он может взглядом превратить твоего врага в камень.

            – Ерунда какая-то!

            – Виталий в нее верил…

            – Почему тогда в унитазе, а не под мышкой Виталик носил?

            – Под мышкой бы мать увидела и вломила бы ему. Он что-то с унитазом придумал, но я тогда не вникал.

            – А почему он матери до смерти боялся?

            – Один случай обучения чистописанию чего стоил.

            – И что там за случай был?

            – О, это отдельная история! История об обучении написания буквы О! Самураи с их обучением каллиграфии просто отдыхают. Мать в детстве нас жестко била всем, что под руку попадется. Например, любила шнуром от кипятильника дубасить. Однажды, помню, я ее чем-то сильно прогневал. Гналась за мной через весь дом, догнала на крыльце, свалила на бетон, обулась в кирзовые сапоги и примерно с полчаса с наслаждением топтала меня ногами, норовя попасть по нижним рёбрам. А уже позже, за то, что я принес мешок с мясом из машины, не сумев догнать, запустила в меня чугунком. Пробила чашечку коленную на правой ноге. Потом там жидкость постоянно скапливалась, и пришлось ее откачивать в областной больнице. Объяснила мать свой поступок тем, что думала, что я «надорвался», неся тяжелый мешок со свининой. Такая вот странная была забота о моем здоровье. Хотя скорее ее волновала судьба мяса, а не моя. Пару раз бутылками бросалась. Естественно, что стеклянными. Пластиковых бутылок тогда еще в сельском обиходе не было. Про свеклу и крупный картофель, использовавшиеся в качестве метательных снарядов, и вовсе молчу. Бросалась без счету. Такая вот незамысловатая педагогическая практика. Но особенно мать любила Виталика воспитывать. Однажды, когда он учился в первом классе, у бедного ребенка не получалось на правописании написать букву «О». Учительница пожаловалась матери и та решила принять меры. Любящая родительница целый вечер его избивала, заставляя писать несчастную букву. Долбила то деревянной линейкой, то молотком для отбивания мяса ребенка по рукам. Он же еще и левшой был, вдобавок ко всему прочему, а она заставляла правой рукой писать. Думала, что ребенок-левша будет дискредитировать ее перед деревенской общественностью. Заботилась, таким образом, о своем реноме.

Весь вечер его вопли и ее угрожающие выкрики и слышались по всему дому.

– Пиши ровно, мерзкий выродок!

– Я стараюсь, – заливаясь слезами, отвечал Виталик.

– Плохо стараешься! У всех дети как дети, а ты дурак дураком. Надо тебя и, правда, в школу для дефективных отдать!

– Мама, не надо! Не отдавай меня в спецшколу!

– Правильно пиши букву «о», баран безрогий! Ровнее ее пиши! Господи, за что мне такое наказание? Пойдешь в школу дурачков, падла! Это, по-твоему, буква «о»?

– Да.

– Это ежик какой-то, а не «о»! Пока сто букв нормально не напишешь, из-за стола не встанешь! – сама она упала на кровать и заливалась слезами от жалости к своей загубленной судьбе. Виталик вторил ей.

– Что ты разнюнился как баба? – упруго вскочила с кровати. – Чего сковурился? Ишь ты, грибы он надул, что хоть на сковородку. Я тебя сейчас выпрямлю! Ровно пиши, падла! Исковеркаю! Пиши, купоросник! А то нашинкую! Пиши, а то необучникам отдам!

Зажимала ему пальцы бабушкиной шашечной доской, думая придать им необходимую чувствительность и ловкость. Била его по голове «Капиталом» К. Маркса.

– Кать, можно как-нибудь потише? Я из-за вас телевизор не слышу, – вступил в диалог лежащий на старом диване папаша. – Сейчас «Поле чудес» начнется…

– Володя, иди  сюда и помоги сына воспитывать, – отозвалась мать. – Никакой пользы от тебя нет.

– Можно подумать, от тебя польза есть.

– Весь в батю ты, дебил, уродился! – донеслось из комнаты. – Такой же пень, как и батя твой. Только он пень, а ты пенек. Пиши ровно! Ровно пиши! Убью, падла!!!

– А-а-а-а!

– Заткнись и пиши! Неужели так трудно ровно написать букву? В спецшколу хочешь, да?

– Нет!!!

– В интернат хочешь?

– Нет!!!

– Пожри вас пшеничная ржа! – выругался папаша и велел мне: – Витек, сделай телевизор погромче, – призвал папаня. Самому ему было лень с дивана встать. Проще было меня из-за стенки позвать. А батарейки в пульте он берег и пользовался им лишь при гостях, желая пустить им пыль в глаза. – Кать, ну можно же как-то потише воспитывать? Дверь закрой в спальню, в конце концов.

– Достал ты уже, коростовик плешивый! – дверь с громким хлопком закрылась так, что вздрогнул весь дом.

– Сама ты кекельба рваная! – огрызнулся папаша, но вполголоса.

Букву «О» писать Виталик научился. После этого и с другими буквами никаких проблем у него не возникало. Руки, правда, пришлось слегка лечить после экстремальной педагогики. Зато он сразу стал «круглым» отличником. И даже, когда однажды забыл сделать уроки, то проплакал все воскресное утро.

– Если бы все дети так знали, то мне бы было нечего делать, – сказала матери молоденькая учительница. – Не то, что старший ваш сын.

– Он у нас старательный, – заискивающе улыбнулась мать. – Главное, чтобы в спецшколу ребенка не отправили.

– Что вы, Екатерина Егоровна, какая спецшкола, будет учиться с обычными детьми, – успокоила ее учительница. – Еще и лучше их будет.

 

            – Глухой аспид! Тоска замполита!

            – И не говори, – кивнул отец.

            – Вить, а кто такие необучники?

            – Мать считала, что во всех казенных учреждениях, во всех присутственных местах водятся необучники, они же «чернильные души» – вроде домовых, но при конторах. Они из душонок умерших малограмотных недоучившихся чиновников образуются и занимаются мелкими пакостями: подправляют фамилии и инициалы, заливают чернилами и воруют документы, заливают и поджигают архивы. По сути, продолжают после смерти заниматься таким же издевательством над гражданами, как и при жизни, злоупотребляют должностными полномочиями, но более радикальными методами и бескорыстно ибо взяток мертвые пока что брать не наловчились. О первых «чернильных душонках» известно еще со времен Пушкина. Гоголь тоже на них намекал в своих произведениях. У нас в правлении тоже такой был, когда мы переехали, душа счетовода и писца Аркашки Тимурова, учащегося реального училища, заброшенного в эти края Гражданской войной и коллективизацией, но мать его быстро сжила.

            – Крутая она у тебя, – с восхищением прошептала мать.

            – Еще какая. Ее даже черти боялись.

            – Тут и черти есть?

            – Черти везде есть, – отец зевнул, – просто не все об этом в курсе, думают, что после Октябрьской революции чертей не осталось. А это в корне неверное мнение. Но обывателю так спокойнее живется, он себе вопросы предпочитает лишние не задавать.

            – Понятно… Полная Окуневка…

            – Как она необучника сжила? – спросил я.

            – Сначала во все чернильницы и все графины в правлении залила освященной воды. Потом стала полы посыпать осиновой золой, хотя при уборке, проводимой работницами по очереди, ее и костерили почем зря. На гипсовом бюсте Ленина знаки кабаллистические нанесла, начертав ими «Ленин жив!». А потом под вечер поймала беднягу – необучника, отпинала сапожищами и отдубасила тяжелым дубовым крестом, увенчанным навершием с красного знамени, и в рот ему раствор осиновой золы и костей сожженной землеройки в святой воде залила. С жуткими стонами бежал необучник из стен здания. Пытался на почте поселиться, но мать преследовала покойного Аркашку и там и пришлось несчастному недоучнику в райцентр бежать. Там при вокзале устроился. И говорят, все здание вокзала мелко тряслось, когда мать бывала в райцентре.

            – Сурово, – оценила мать, – солипсизм какой-то. Хорошо, что я со свекровью не знакома.

            – Она бы тебя точно прикончила, – захихикал отец. – От нее оторопь была даже у работников областного морга.

            – Полный арбитраж! – Мать перекрестилась.

            – Уж бабка ейная точно бы шлепнула из именного маузера. Но ее саму застрелили, при попытке покушения на Леонида Ильича Брежнева.

            – За что она Леонида Благословенного? – удивилась мать.

            – Я откуда знаю? – отец пожал плечами. – Либо тронулась на старости лет на почве климакса и чрезмерного употребления горячительных напитков. Либо решила, что Брежнев недостаточно точно придерживается доктрины марксизма – ленинизма. Со старыми большевичками такое случалось.

            – Кстати, – мать, явно желая увести разговор в сторону, показала на кварцевую инсталляцию на стене, – это же корона с восемью зубцами нарисована?

            – С учетом схематизации определенное сходство имеется.

            – Все это как-то подозрительно странно… Вдруг Копейкин тайно связан с этой змеей и лиловым скворцом?

            – Историю Моргуна он, безусловно, знает, но делать выводы о связи со змеей исходя из наличия схемы короны, это тоже самое, что исходя из наличия этого агрегата, – указал на телевизор, – делать выводы о тайной связи дяди Коли со Зворыкиным.

            – Кто такой Зворыкин? Тоже местный?

            – Не местный. Изобретатель телевидения.

            – А что, Копейкин не мог его знать? Может Зворыкин к ним в институт по обмену опытом приезжал?

            – Валентина, ты восхищаешь меня своей непрошибаемой логикой! Зворыкин в Гражданскую эмигрировал в США и уж никак поэтому в Институте очутиться не мог. Проще предположить связь Копейкина с Лигой сексуальных реформ.

            – С трусами на лампочке? Такому извращенцу реформы просто необходимы. А змея?

            – Что змея?

            – Змея же могла? Она по соседству от Института промышляла, они могли ее видеть.

            – Ладно, примем как допустимую гипотезу, что дядя Коля связан со змеей.

            – Получилось у них василиска вывести? – полюбопытствовал Пашка.

            – Нет, Виталик в ярости расколотил унитаз молотком, а острые осколки разбросал по деревенским улицам, надеясь, что они будут прокалывать колеса машин или порежут ноги босоногому Васе Пепе.

            – Вить, а ты еще говорил, что отец твой смог эту странную деревню к ногтю прижать. Как?

            – Дело было так…