Баб-эль-Мандебский Пролив

Если кто помнит, когда-то давно обучение в институте было бесплатным. Нам ещё и платили за то, что мы являлись на занятия. Стипендия была небольшая, но если жить дома с родителями, то хватало на кино, пирожки и кофе. Правда с этой стипендии вычитали профсоюзные взносы. У меня это был учительский профсоюз, хотя учительницей поработать так и не довелось. Были у членства в профсоюзе свои привилегии: профсоюзам раздавали путёвки в пансионаты за десять процентов стоимости. А пансионатов этих под Питером было много: от Репино до Зеленогорска. Не знаю кто туда ездил летом, но каждую зиму в студенческие каникулы на пансионаты опускалось облако студентов: тех, кому повезло купить путевки подешёвке, их многочисленных безпутёвочных гостей, друзей этих гостей, отдалённых знакомых друзей и просто припёршихся из города на электричке. Тусовки были легендарные, особенно в Репино, в «Буревестнике». Несчётное количество питерских студентов нашли там свою половинку - кто на ночь, кто на несколько месяцев, а кто и на всю жизнь.

В эту зиму мы с подругой, к моему жуткому разочарованию, в «Буревестник» не попали. Пришлось нам поселиться в пансионате в Зеленогорске, с полчаса езды на автобусе от Репино. Нас ожидали две недели полной свободы и независимости на всём готовом - ни родителей, ни учёбы, ни обязанностей. В Питере - шумно и слякоть, чёрный щедро посыпанный солью снег хлюпает под сапожками, и из решёток метро валит пар. 

Тут, за городом, стоит полная тишина. Вокруг пансионата - сосновый лес, заваленный сухим хрустящим под ногами снегом. Прямо от дверей разбегаются накатанные лыжные дорожки. В первый же день мы с Ленкой строим глобальные планы и берем напрокат лыжи: днём будем кататься по лесу, а вечером ездить в «Буревестник». Пользуемся мы ими один единственный раз - в первый день. Весь остаток отдыха лыжи скучают в углу. После бурных вечеров встаём к обеду, болит голова и покачивает, так что какие уж там снег и лес! 

Каждый вечер мы с Ленкой тусуемся в «Буревестнике». Компания большая, много старых знакомых, кто ещё не успел свалить в Америку или в Израиль, но и новые лица появляются. Вот и сегодня туда едем. Я - при полном боевом макияже и в топе без лифчика, на бретельках с голыми плечами. Такая оставляет очень мало воображению, чем мне и нравится. Ленка, как всегда - без косметики и в блузке с широким воротом и длинными рукавами, под которой и вообразить-то ничего нельзя. Она считает, что парням нравится натуральная красота, может поэтому... но это её дела, у меня свои планы на вечер.

Мы снимаем пуховики, шапки и сапоги в чей-то комнате, записывая номер на ладони, а то потом в жизни не найдём, и направляемся в бьющееся сердце «Буревестника» - круглый танцзал с прилегающим баром. Ко мне тут же подскакивает Андрюха из Бонча*. Я его ещё с прошлого года помню, но тогда я была не одна, а тут он сразу решил ко мне приклеиться и прохода мне не даёт. Неплохой он парень, и из него так и прёт врождённая интеллигентность: сразу видно, что сын и внук профессоров. В круглых очках и толстом свитере, он кажется старше и сам похож на профессора. Андрюха всё толкует мне про каких-то хоббитов и обещает, когда вернёмся в город, дать книжки про них почитать. Я вежливо киваю (хоббиты-шмобиты) и смотрю на его друга и сокурсника. Зовут друга Юрик. От одного звука этого имени у меня внутри всё приятно переворачивается и веет воспоминаниями о первой любви, хотя задерживаться на этом сейчас ни к чему. Вот уже несколько дней я пожираю его взглядами, пока без ответа. 

Но сегодня всё будет по-другому...

- Инка, ты хочешь потанцевать? - Юрик берёт меня за руку и я вздрагиваю от его прикосновения, будто меня током ударило, но гораздо приятнее. Мы танцуем медляк, я стараюсь сохранять приличное расстояние, хотя мне очень хочется просто повиснуть у него на шее, крепко прижаться к груди, почувствовать тепло и упругость его тела сквозь тонкую рубашку. Бедный Андрюха!

В нашу идиллию влезает Ленка: 

- Инка, мне тут надоело! - ещё бы, её же никто не пригласил.

- Пошли к нам в номер, я на гитаре сыграю, - предлагает Юрик, и я немедленно соглашаюсь. Почему-то мне, при полном отсутствии каких-либо музыкальных способностей, всегда нравятся парни играющие, или делающие вид что играют, на гитаре. Юрик этот играет совсем неплохо. Мы с Ленкой сидим в номере с ним и с Андрюхой и пьём водку и чай сваренный контрабандным кипятильником - одна спираль - которых в комнатах держать не разрешено. Юрик перебирает струны гитары и поёт:

Баб-эль-Мандебский пролив,

Баб-эль-Мандебский пролив,

Эх, лишь бы знать, лишь бы ждать, 

лишь бы жить!

И на года, и навсегда, Бог весть куда, но не беда,

Куда-нибудь, лишь бы плыть, лишь бы плыть!..**

Мне плевать на то, где этот пролив, и попаду ли я когда-нибудь туда (пролив отделяет Джибути от Йемена и я, совсем другая я, вспомню эту песню попивая пиво в Британском Офицерском Клубе в Адене), но мне кажется, я могу смотреть на певца всю жизнь. Он тоже бросает на меня раздевающие взгляды. У него чёрные волосы, наглые карие глаза и изящный рот. И чем дольше я изучаю его губы, тем больше мне хочется коснуться их пальцами, проследить чувственные изгибы, чуть надавить... - Ленка дёргает меня за рукав:

- Пойдём, а то на последний автобус домой опоздаем.

- Да что вам домой ехать, оставайтесь здесь, выпьем, поиграем ещё, а потом у нас заночуете. Мы найдём где перекантоваться, - предложение Юрика звучит очень заманчиво, по крайней мере для меня. 

Я просительно смотрю на Ленку:

- Давай и вправду останемся, что в такое время домой ехать! И холодно уже. И темно. 

Но Ленке во что бы то ни стало хочется домой, а значит гори всё огнём! Мы находим номер, где оставили одежду, роемся в груде пальто и тел на кровати и наконец-то одеваемся. За дверью пансионата нас встречает холодная и снежная зимняя ночь. Руки и ноги сразу замерзают, горло перехватывает от ледяного воздуха. Над нами чёрное звёздное небо, и дорожку ведущую к автобусной остановке видно довольно хорошо. Снега сегодня не было, так что идти по этой дорожке утоптанной за день легко. 

Без четверти одиннадцать - мёрзнем на остановке. Автобус должен прийти в одиннадцать. Мы пританцовываем с ноги на ногу пытаясь согреться. 

- Вечно ты, Ленка, со своими заморочками! Нет чтобы остаться на ночь в тепле и уюте, тебе надо тащиться в холодрыгу такую!

- Я знаю какого тебе тепла захотелось, - огрызается Ленка, - ты к Юрику в койку, а я что делать буду? Мне где спать?

- Ну, если надо, как в прошлом году кровати бы сдвинули, человек шесть поперёк лечь могут. Помнишь, как по команде с бока на бок переворачивались?

- А я не хочу так не раздеваясь спать. Всё равно завтра обратно ехать. 

- Завтра с ребятами погуляли бы в заснеженном лесу, или на залив вышли бы, романтика. 

- Отстань ты со своей романтикой! Я спать хочу. 

Мы замолкаем, и Ленка куксится. А я надеюсь на чудо: что последний автобус не приедет, и тогда Ленке ничего не останется как пойти обратно. Стоим и ждём автобуса похоже вечность. Только я всеми силами стараюсь повелеть автобусу чтобы он не приходил. Дорога пустынна, единственный фонарь тускло освещает желтоватым светом укатанный снег посередине и беспорядочно наваленные снегоуборочной машиной серые пористые сугробы по краям. 

Вот-вот должен появиться автобус, пустой в этот час, и недовольный прокуренный водитель в лоснящейся куртке скорчит презрительную физиономию и проворчит: «Гуляете, значит, шалавы? И куда ваши родители смотрят!». Но нам будет тепло и светло и мы доедем до дому и ляжем спать, а утром сходим на лыжах... Нет, не хочу. Хочу обратно, в духоту и тесноту, к звукам гитары и карим глазам. 

Проходит одиннадцать - автобуса нет. Я вопросительно смотрю на Ленку:

- Обратно пойдём? 

- Нет, задерживается, подождём и придёт.

- Неужели тебе в баре никто не понравился? Маркуша на тебя поглядывал. - Маркуша был настоящий красавчик: стройная фигура, смуглый, черноволосый, с тёмными глазами обведёнными длиннющими ресницами. Ленка сохла по нему ещё с прошлого года, но сделать первый шаг упрямо отказывалась. 

- Ну его, сидит, девчонки одна за другой на коленях меняются, а ему наплевать на всех. Знает, гад, что красивый. 

- Что ты думаешь про Юрика?

- Он ничего из себя, конечно. Андрюха что-то сегодня затих, совсем с тобой не разговаривал. 

- Может Юрик ему высказал, что к чему, он и сообразил наконец, что третий - лишний? Здорово Юрик поёт. А где он, этот Баб-эль-Мандебский пролив? 

- Где-то в Африке? Там тепло, наверно. 

- Хорошо бы сейчас туда, согрелись бы. 

И моё воображение рисует картинку, явно позаимствованную из фильма про Джеймс Бонда: очень мелкий, будто просеянный сквозь ситечко, нежный желтовато-белёсый песок, о который ласкаются лазурные прозрачные волны. Лёгкий ветерок колышет широкие листья пальм, донося до меня аромат каких-то по-южному сладких пахучих цветов. Я только что вышла из моря и капельки воды на моей загорелой коже переливаются на солнце. А рядом со мной - ну конечно же, Юрик. Он улыбается и наклоняется к моему лицу…

- Обогреться сейчас не мешало бы, а то ноги уже замерзли, пальцев не чувствую, и нос не лучше, - Ленка ещё плотнее кутается в широкий вязаный шарф. - Классно бы было на этот Баб-эль-Мандеб съездить. 

Так мы болтаем ещё минут с пятнадцать, и надежда на прибытие автобуса гаснет.

- Ладно, - устало сдаётся Ленка, - твоя взяла, пошли обратно. Только обещай, что найдёшь где мне спать!

- Ты знаешь, а ведь это я автобус спугнула. Уж очень уезжать не хотелось! Может я - ведьма? 

- Да ну ещё, ведьма! Водитель наверно выпил и решил в последний рейс не ехать - всё равно пассажиров почти нет. Но своего ты добилась!

Мы возвращаемся в тепло и свет. Как ни странно, ребята всё ещё сидят одни в номере, будто знали, что мы вернёмся, и я утопаю в Юркиных карих глазах. 

Каждый, кто хотел, находил в «Буревестнике» свою половинку: кто на всю жизнь, кто на несколько месяцев, кто на одну ночь. 

***

Я сижу в бывшем Британском Офицерском Клубе Адена, на Баб-элъ-Мандебском проливе, равнодушно рассматривая огромные военные корабли и нефтяные танкеры в блестящей на солнце бухте. Как невозможно далеко и заманчиво казался этот пролив из заснеженного «Буревестника», и что бы я не отдала сейчас чтобы почувствовать на лице ледяной воздух и услышать хруст снега под ногами. 

Мне нравится Йемен, древний и неприручённый никем. Но Аден я возненавидела всего за несколько дней. Здесь нет зелени - ничто живое не растёт на окружающих коричнево-серых камнях в кратере древнего вулкана. Жара, каждый день изматывающая жара. Я вся мокрая от пота. Налетающий внезапно ветер не приносит облегчения. Он взвивает серо-желтоватый каменистый песок облачками и этот песок оседает на лице, на волосах, на одежде, хрустит на зубах. От него нет избавления. Грязь, почему в портовых городах всегда так грязно? Глухие потрескавшиеся стены домов без крыш словно рассыпаются на глазах, превращаясь в песок и пыль. Меня раздражают наглые злобные взгляды молодых парней бесцельно шатающихся по улицам. 

Скука висит в воздухе вместе с пылью. Больше всего в этом экзотическом уголке хочется вернуться в номер гостиницы, в относительную прохладу, лежать весь день на кровати в одном белье и смотреть по телевизору американские фильмы тридцатилетней давности.

Бывший Британский Офицерский Клуб - единственное место в Адене где есть кондиционеры. Уже давным-давно развалилась Британская империя, и последние солдаты покинули этот забытый Богом камень, а клуб, как всё ещё трепещущее сердце остывающего трупа, продолжает подавать гостям английскую еду и пиво. 

- Ты знаешь, - говорю я сидящему напротив любимому мужчине, - когда-то я мечтала попасть сюда, мне казалось, я буду счастлива, если я попаду сюда!

- А ты разве не счастлива? - усмехается он. - У нас есть пиво, и оно даже чуть-чуть прохладное!

Я дотрагиваюсь до его руки: 

- Да, это и вправду счастье! - и утопаю в его карих глазах.

*  Институт им. Бонч-Бруевича в Питере.

**  М. Щербаков «Баб-эль-Мандебский Пролив».