Либерман-яйцеубийца 32. «Винтовка – это праздник»

 

Виталик и его верный кунак Моргуненок появились перед моими глазами, когда я стучал по самодельной груше сделанной из лопнувшего волейбольного мяча, подвешенного к яблоне. Мяч, к слову сказать, был похищен в райцентровском детдоме папашей и одно верно служил нам футбольным, пока жарким летним не лопнул из-за того, что его перекачали.

            – Витек, дело есть, – оглянувшись по сторонам и злобно зыркая из-под перемотанных синей изолентой очков, словно приговоренный к расстрелу народоволец, начал братик.

            – Нет уж, – прекратив избиение груши, откликнулся я. – Сами воруйте свои унитазы и горшки, без меня. Я больше в ваших темных делах не участвую, – отвернувшись от плутов, опять начал молотить ни в чем не повинную грушу.

            Малолетние проходимцы переглянулись.

            – Ты должен нам помочь! – упорно продолжил гнуть свою линию Виталька. – Ты же старший брат!

            – Вот именно, что старший. Вам ничего не будет, а меня в колонию отправят.

            – Чего тебя отправят? Мы ничего такого не собираемся делать… – брат был допекай еще тот.

            – Угу, сначала воруете унитазы у соседей, потом горшки и географические карты в детском саду, а теперь «ничего такого не собираемся». Что на этот раз? Поджечь деревню задумали?

            – Нет, – брат вновь воровато оглянулся и понизил голос, – ружье.

            – Какое ружье? – я подумал, что ослышался. В голове возникла абсурдная картина, когда Пятачок приходит к Винни-пуху и говорит: «У меня есть дома ружье».

            – Мы хотим украсть ружье, – вступил в беседу Моргуненок.

            – Зачем оно вам??? – в голове сформировалась совсем другая картина, без Пятачка и медведя-сладкоежки: Виталька и Сашка воруют ружье нашего папаши и стреляют в воспитательниц детского сада. Юные бармалеи, эти Кржмелик и Вахмурка, спотыкаясь возле детского сада, замазали глиной дверной замок, за что были показательно отруганы воспитательницами, дабы прочим детям было неповадно. Еще и мать потом дома Виталику ввалила, как сидоровой козе. И мне – чтобы смотрел за братом. С тех пор они, каждый раз появляясь вечерами возле детского сада, с завидным постоянством замазывали замок. Виталик даже специально для этого с собой глину в кармане таскал. А потом вообще втянули меня в кражу со взломом, правда, унесли только горшки и старую политическую карту СССР. Больше ничего ценного в детском саду не оказалось. Да что там могло быть ценного?

            – Вы что, совсем ошалели?!! – Возмущенно уставился я на недомерков.

            – А что тут такого? – не понял брат.

            – Да вы даже не сможете выстрелить!!! Вас отдачей собьет!!!

            – Какой отдачей? – вытаращился Виталик.

            – От выстрела, – терпеливо, как умственно отсталым, начал объяснять я. – Даже у меня едва хватает силы, чтобы удержать ружье при выстреле, а вас просто снесет. Да и что вам такого сделали воспитательницы, чтобы в них стрелять за это?

            – Какой выстрел, какие воспитательницы? – теперь уже они смотрели на меня как на умственно отсталого.

            – Ладно, – я взял себя в руки и попытался успокоиться, – давайте с самого начала и по порядку.

            – К Рашпилю приехал брат двоюродный в гости, – начал объяснять Виталик, а Шурик согласно кивал головой. – Из Москвы.

            – Так.

            – У него ружье духовое, пробками стреляет…

            – Ты ничего не путаешь? – Брату была свойственна вечная путаница в новых словах: подберезовики он называл подбородовиками, а бесприданницу бесхребетницей.

            – Если в пробку иголку воткнуть, то будет ого-го, – перебил Шурик. – Даже крота – вампира убить может…

            – Да, – кивнул в свою очередь брат. – Сейчас они с Вовкой Лобаненком играют возле клуба. Если ты поможешь нам их отвлечь, то мы украдем ружье…

            Рашпиля Виталик тоже недолюбливал давно, еще с тех пор, когда тот пригрозил его зарезать при знакомстве. Стало слегка проясняться.

            – Может не надо? – спросил я, понимая, что они от затеи все равно не откажутся. Да и признаться, самому было интересно взглянуть на такую штуку – духовое ружье. – И крота-вампира иголкой не убьешь, кол нужен осиновый.

            – Можно колик в пробку приделать. – Не растерялся Моргуненок.

            – Там рычаг вниз двигаешь, и оно заряжается, – захлебываясь, начал Виталик. – Потом пробку в ствол и стреляешь – нужная штука.

            – Если иголку воткнуть, – вновь дополнил Моргуненок. – Или колик осиновый.

            – Как у ковбоев, – подвел итог брат.

            Я помнил, как Виталик с упорством маньяка пытался завладеть записной книжкой Лиорки, а тут ему опять «попала шлея под хвост» и глаза вновь засверкали болотными огоньками жадности. Уж если он на что положил глаз, то не успокоится, пока не завладеет.

            – И как я должен их отвлечь?

            – Не знаю, ты там придумаешь что-нибудь, – с огромной убежденностью заявил брат.

            Моргуненок утвердительно кивнул. Я не был так уверен, но попытка не пытка. Да и на живого москвича посмотреть было интересно. Я до того их не встречал. Только в кино видел.

            – Ладно, пошли. – Сдался я.

            И мы пошли.

            – Операция «Фрекен Бок»! – Важно ляпнул Виталик.

            – Чего? – Не понял Шурик.

            – Операция «Фрекен Бок», чтобы никто не догадался!

            – А, ну ясно. – Моргуненок махнул рукой.

            Мы вышли из сада, пересекли посадку, дорогу, нырнули в липовую аллею, тянувшуюся от почты до клуба, прошли ее. Возле клуба стояли и что-то бурно обсуждали сам Рашпиль; незнакомый мальчик, тщедушный и долговязый, фигурой похожий на швабру, в клетчатых шортах, светло-серых гольфах и сандалиях, с ружьем на плече – по ходу, тот самый москвич; Лобаненок по кличке Обосрыш на велосипед, и трое маленьких детей Мишки Артемкина, жившего в доме за столовой. Когда мы вышли из аллеи, вся компания насторожилась. Рашпиль даже вытащил из-за пояса свой самозащитный напильник, чтобы остудить наши горячие головы. Только москвич смотрел нагло, демонстрируя презрение к деревенским жителям и гордость от обладания шортами. Клетчатые шорты до этого я тоже никогда раньше не видел. Гольфы – тоже. Сразу же захотелось проучить задаваку, и идея украсть ружье уже не казалась такой дикой.

            – Привет, – сказал я.

            – Привет, – нестройно протянули они в ответ, справедливо ничего хорошего от нас не ожидая.

            – Володь, дай на велосипеде прокатиться, – попросил я Обосрыша.

            Кличку он заработал после того, как выпил целый пузырек настойки пустырника отчего заснул и обосрался, став мишенью для острых на язык деревенских оболтусов. Даже удивительно, как у такого персонажа никто не отнял велосипед. Видимо, боялись дружбы старшего Лобана с нашим папашей. Стать жертвой правосудия Черного плаща желающих особо не было. даже среди признанных злостных хулиганов. Признаться, до того я ни разу не катался на велосипеде.

            – На, только недалеко, – помявшись, сполз с велосипеда сосед и протянул его мне.

            Я забрался на велосипедное седло и начал крутить педали, направив двухколесного коня в сторону фермы, до которой от клуба примерно с километр.

            – Он же украл твой велосипед! – услышал я за спиной звонкий голос Моргуненка.

            – Как украл?! – ахнул Володька.

            – А вот так!

            – Отдай!!! – Дико заорал Лобаненок и кинулся в погоню за мной.

            Я с силой начал нажимать на педали и быстро набрал скорость, но Лобаненок вцепившийся рукой в велосипедный багажник, голося на всю округу бежал за мной. Пока дети увлеченно следили за необычной погоней, Шурик внезапно ударил москвича кулаком в лицо. Приезжий от неожиданности присел, выронив ружье. Моргуненок стремительно, словно коршун цыпленка, схватил вожделенный трофей и кинулся бежать, но споткнулся и упал, сломав ствол ружья. Владелец ружья схватил валявшуюся на земле палку и ударил незадачливого воришку по голове. Шурик схватился за голову и заголосил. Виталик во всей этой суматохе и хаосе схватил поломанное ружье и, воровато оглядываясь, побежал за клуб. Москвич растерялся: то ли бежать за ружьем, то ли продолжать бить поверженного Шурика.

            Я доехал до фермы и стремительно развернулся, едва не грохнувшись с велосипеда. Лобаненок по инерции оторвался от своего двухколесного друга и, перелетев через дорогу, загремел в кювет. Я помчался обратно к клубу. Сзади послышался шум, но оглядываться я не стал, и так понимая, что упорный Вовка опять мчится за мной будто тень. Подлетев к клубу, я спрыгнул с велосипеда и прислонил его к березе. Москвич наконец решился и кинулся за клуб в надежде вернуть ставшее камнем преткновения ружье. Подбежавший Лобаненок с ликующим криком вождя команчей впрыгнул в седло и, громко завывая, помчался по дороге к своему дому. Пыль за ним стояла, как за стадом бегущих на водопой бизонов.

            Я поднял поверженного Шурика.

            – Я его сейчас отколочу! – грозно посмотрел он на остальных детей. – Тоже мне, приехал сюда и думает, что все можно. Мой батя его батю зарежет!

            – Ты же первый начал, – попытался урезонить его Рашпиль.

            – Он мне на ногу наступил! – Соврал Шурик. – Он первый начал!

            – Ладно, хватит, – прервал я. – Пошли, посмотрим, что там творится.

            Мы пошли за клуб, задворки которого напоминали захолустное железнодорожное депо с выбитой до каменной твердости землей, пожухлым бурьяном, засохшими кучами кала и горами шелухи от семечек. Увидели ограбленного москвича, пытавшегося протереть глаза от кирпичной пыли. Виталик набрал крошки дробленого красного кирпича за библиотекой и, подло дождавшись за углом, швырнул приезжему бедняге прямо в глаза.

            – Ослепнет теперь, – злорадно прокомментировал Шурик, глядя на мучения врага. – Надо было в своей Москве сидеть!

            – Вас посадят, – заплакал москвич. – Подонки! Гопники!

            – Сам ты подонок! – сорвавшись с места Моргуненок отвесил ему пендель.

            Рашпиль кинулся защищать родственника, и они с Шуриком, сцепившись, упали на грязную траву. Я еле растащил их.

            – Я тебя зарежу! – визгливо орал Рашпиль, размахивая своим огромным драчевым напильником.

            – Я тебя сам зарежу! – не оставался в долгу Моргуненок, предусмотрительно держась подальше от напильника.

            Москвич, слушая все это, и немного протерев глаза, мелкими шажками двинулся наутек.

            – Ладно, хватит ругаться. Я домой пошел, а вы как хотите, – сказал я.

            – Я с тобой, – поспешил Моргуненок. – А тебя я зарежут, – напоследок пригрозил он Рашпилю.

            Мы потопали по дороге, по щиколотку утопая в горячей ароматной пыли, струящейся повсюду как марево и плескающейся словно вода.

            – Не жалко москвича? – спросил я.

            – Чего его жалеть, пецики? У него, небось, даже джинсы есть! А может быть даже и видик! И жвачки он жрет там у себя!

            – Хм… – я не нашел, что ответить.

            – А можа у него даже эта есть своя, маленькая лошадь! – Попона.

            – Пони. – Машинально поправил я.

            В саду сидел Виталик и горестно рассматривал поломанное ружье.

            – Что теперь делать? – со слезами на глазах спросил он.

            – А когда вы человека грабили, вы не думали, что теперь делать будем? – поинтересовался я.

            – Никого мы не грабили! – Оскорбленно надулся Моргуненок. – Он сам уронил, а мы нашли. Смотрим, оно поломанное и отдавать не стали. И вообще, может, это не он потерял? Может и вовсе выбросил?

            – Поломалось! – продолжал горевать брат. – Что теперь?

            – А если он родителям пожалуется? Артемкины же все видели, и Рашпиль расскажет.

            – А мы скажем, что они брешут, – отпирался Моргуненок. – Кому поверят?

            – Наша мать скорее им поверит, чем нам, – наученный горьким опытом, сказал я.

            – Как же теперь стрелять? – не унимался брат.

            – Да ну тебя!!! Дай сюда!!! – я выхватил у него ружье и осмотрел.

            Ствол был поломан, и примерно треть ствола, заткнутая пробкой, болталась на полоске черной пластмассы.

            – Ножовкой ровно отпилим и все – пробку можно будет вставлять, – вынув пробку, я попробовал вставить ее в поломанное место – стала плотно. – И будете стрелять, дикари, как кулаки из обреза.

            – Точно! – обрадовался Виталик.

            – Еще иголку воткнуть и будет ого-го! – оживился Моргуненок. – Или колик!

            – К вечеру придет мать и точно нам ого-го будет, – не разделял я их восторгов.

            – Давай отпилим, – приплясывал от нетерпения брат.

            Я принес из папашиной мастерской ножовку по металлу и показал им как пилить.

            – Пилите сами, а мне надо делами заниматься. – Оставил брата с прихлебателем.

            Ближе к вечеру, мать ушла в клуб на репетицию театрального кружка, а папаша, пришедший с работы, ужинал, сидя в одних трусах за столом в прихожей и с противным скрежетом скреб босой пяткой по полу, мурлыча себе под нос песенку:

            – Злой шутник, озорник – мочегон…

            Раздался звонок от калитки.

            – Кого там черт принес? Гусена, сходи, посмотри, кто там шатается в нашем охраняемом периметре. – Распорядился родитель.

            За калиткой стоял отец Рашпиля, по кличке Чертов Икар, он же Сумасшедший Карлсон, вместе с незнакомым мужиком интеллигентной наружности – в клетчатом пиджаке и с постной физиономией. Сердце мое оледенело и ушло в пятки.

            – Витя, привет. Родители дома? – спросил Чертов Икар, всклокоченный, с клочковатой полуседой, полуопаленной бородкой.

            – Батя дома. – Нехотя ответил я, хотя так и тянуло соврать, что его нет. Но папашина машина стояла перед гаражом и Чертов Икар ее прекрасно видел – врать было бессмысленно. Да и папаша мог не дождавшись, выйти сам. Любопытство могло пересилить в нем лень – он сам мог выйти посмотреть, кого нелегкая принесла к нашему порогу. А то еще и плащ натянет… С папашей никогда нельзя было быть уверенным до конца.

            – Позови.

            Я вернулся в дом.

            – Там Чертов Икар с каким-то мужиком незнакомым. Тебя зовут.

                – Вот же не спится людям, – папаша неохотно натянул спортивное трико, белую рубаху и коричневый пиджак. – Пошли, пообщаемся с народом.

            – Здравствуйте, люди мира, – тенью отца Гамлета выплыв за калитку и распространяя густой терпкий запах медвежьего вольера, поздоровался он, посмотрев на посетителей, как индюк на дикобразов. – С чем пришли?

            – Владимир Владимирович, тут такое дело… – неуверенно промямлил Чертов Икар.

            – Какое у тебя дело, Арчибальд? – папаша недавно посмотрел какой-то фильм с героем – Арчибальдом.

            – Я Юра. – Смущенно напомнил папаше Чертов Икар. – Куйцев.

            – Не перебивай старших, Арчи! В этой деревне я решаю, кто Арчибальд Перепелкин, кто Трофим Самсонович, а кто Юра Куйцев! А кто лев Бонифаций на каникулах проживающий у бабушки Красной шапочки. Понял?

            – Ну… – Замялся Икар, зная крутой нрав нашего папаши.

            – Не нукай, Арчибальд! Это что за конь в пальто?

            – Это Сергей Читоевич Скубичевский – брат мой, двоюродный, из Москвы приехал.

            – В такие дни, когда гидра контрреволюции с помощью наймитов мирового империализма поднимает головы, мы должны сплотиться! Как там ныне в столице? Бывал у вас, бывал, – папаша ловко подхватил под локоть обалдевшего от всего этого перформанса москвича и потащил его к дому. – Сделайте честь, окажите нам гостеприимство. Прошу, как говорится, к чаю. Арчибальд, ты чай будешь? – обернувшись, поинтересовался он у забытого всеми Чертова Икара, растерянно оставшегося у калитки.

            – Я? Я…

            – Ну, нет, так нет. Оно и правильно – чай не водка, много не выпьешь. Так что привело в нашу глушь? – Папаша вновь обернулся к столичному жителю.

            – Тут такое дело, – неуверенно начал москвич.

            – Кстати, а как там Микоян? – перебил папаша.

            – Какой? – совершенно запутался москвич.

            – Нехорошо! – Папаша погрозил пальцем. – Не помним мы наших героев! А Шпингельглаз?

            – Не знаю… Я его не знаю… – Сконфузился незваный гость.

            – Про что я и говорю. – Папаша скорбно покачал головой. –  Можете не разуваться, – втянул гостя на веранду, в прихожую, усадил за стол. – У нас все по простому, без показной роскоши.

            – Гусена, сготовь чаю гостю.

            – К сожалению, лимоны кончились, – Вновь обратил внимание на гостя. – Во положение! Как говорится, хуже губернаторского! Приехал гость из златоглавой, а у нас ни лимонов ни огурцов. Стыдоба!

            – Да не стоит беспокоиться!

            – Вот раньше хорошо было, когда народы севера были отдельные. Встретишься с ними, поговоришь, с акынами выпьешь…

            – С акынами?

            – Ну, с шаманами. Какая разница? А Косыгин то как-же?

            Москвич красноречиво уставился на висящий над входной дверью барометр.

            – Ну да, ну да, как-же, – папаша закивал лысой головой и потертая краденая медаль «Победителю соцсоревнований 1980» сочувствующе затренькала на замусоленном лацкане пиджака. – Какие люди, какие матерые человеки! – Он протяжно вздохнул. – Гусена, где чай? – посмотрел в сторону дверного проема кухни.

            – Сейчас чайник закипит и сразу заварю. – С кухни отозвался я.

            – Так вы что хотели? – Вернулся он к гостю. – Что привело в наш скромный сельсовет? – Вкрадчивости в его голосе позавидовал бы и удав Каа, обращающийся к бандерлогам.

            – Ваши дети избили моего сына и отняли у него ружье! – выпалил москвич.

            – Как гнусно, Боже мой, как гнусно! – Папаша схватился за лысую голову. – В моей деревне и такое! Скажите мне, за что?! Но, с другой стороны, вы должны понять, что для деревенских жителей, для здешней оборванщины, вы, москвичи, в диковинку, вроде папуасов, вот и произошло это досадное недоразумение.

            – Ребенка избили!!! Это, по-вашему, досадное недоразумение?!

            – Вот же, а! Подумать только! Хотя благонравностью, скромностью и трезвостью тут, увы, и не пахнет, но это полный нонсенс! В нашей деревне и такие, прошу прощения, как говорится, хунвейбины какие-то! Спрашиваю вас со всей деликатностью. Вы точно меня не разыгрываете? – Приняв простодушное выражение лица, уставился приезжему в левый глаз.

            – Какой розыгрыш? Помилуйте! Кто же шутит такими вещами?! У ребенка синяк под глазом, сами глаза какой-то дрянью запорошены, едва промыли. Какие же тут могут быть шутки?

            – На свежем воздухе, да еще и приправленном навозцем, может и показаться и почудиться. Как у классиков: Воздух свободы сыграл с Кисой злую шутку.

            – Нет, ему не показалось! – Горячо возразил житель столицы. – Синяк не может казаться! Какие-то хулиганы едва не лишили ребенка зрения!

            – Предположим, данный досадный инцидент мог случиться.

            – Он и случился!

            – Неприятно, но это суровая правда жизни в нашей провинции, в нашей пошехонской старине, как писал Салтыков-Щедрин. Страшно далеки вы там, в столицах, от простого народа. Это вам не подмосковные вечера и не Рио-де-Жанейро. Узнай вы здешнюю жизнь получше, вам бы и икра не лезла в горло и компот не лился в рот. Тут джунгли, где все хотят съесть всех. А уж когда зимой дождь ледяной льет, а снизу – лед голый, то тут вовсе навроде форменного ада становится. Ледяного, как у викингов. Хельхейм называется, дом Хель по-нашему. Да и продовольственное положение тут не того, чтобы очень. Очень не очень, прямо сказать. Особенно по сравнению со столицами. Летом чуточку поприличнее, скажу я вам, милостивый сударь. Тут бы и сам Понтий Пилат яду с ходу выпил. Сосед мой хотел унитаз поставить в туалете, так прямо со двора его утащили. Унитаз, а не туалет.

            – Мне Юрий про это рассказывал. – Кивнул гость. – И про то, что заборы по деревне воруют.

            – ОМОНа на всех не хватает. РУБОПа тем более. Я с этим разбираюсь. – Важно сказал папаша. – Криминальная наука тут развивается семимильными шагами. Скоро негодяи будут изобличены и примерно наказаны. Дабы другим впредь было неповадно! – он потряс внушительным кулачишем перед лицом приезжего.

            – Вы бы напавших изобличили и наказали!

            – Зато у нас упал процент самогоноваров! – Насупился папаша. – И снизилось число пьяных драк на душу населения.

            – От этого безопаснее на улицах не стало.

            – Хорошо, допустим, что нападение якобы имело место.

            – Не якобы, а имело! – Гнул свою линию отец потерпевшего. – Знаете, мне бы не хотелось доводить дело до милиции, но…

            – Но? – Папаша поощрительно улыбнулся.

            Брат Чертова Икара невольно вздрогнул от этой улыбки. Его трудно винить – следует признать, что от такой улыбки вздрогнула бы и голодная акула.

            – Я не призываю вас исполнять куплеты «Все хорошо, прекрасная маркиза», но и драматизировать ситуацию сверх необходимого не вижу смысла.

            – Ребенок едва не ослеп! А вы мне про драматизировать рассказываете!

            – Не надо так горячиться, мой дорогой гость, не надо. Да, вашу кровиночку слегка отмутузили. Но это не со зла, и не из хулиганских побуждений, а от неотесанности, заскорузлости взглядов и дикарского простодушия. Увидели приличного мальчика и это их раззадорило. Несчастные люди – дикари, так сказать. Подчеркиваю – несчастные. И хотя вашему отпрыску они могли показаться ужасными на лицо, но они, смею вас заверить, добрые глубоко внутри. Очень добрые. Просто глубоко. Они не хотели ничего дурного.

            – Да что вы говорите?! Ребенок едва не лишился зрения! Если по-вашему это «не хотели ничего дурного», то страшно тогда даже представить, на что они способны, когда захотят дурного!

            В голосе горожанина явно прорезались истерические нотки, но папашу было истерикой не пронять – он был закален истериками супруги, столичный житель был ему как крокодилу – на один зуб.

            – Подойдите к их поведению с позиций славного Макаренко и не менее славного Феликса Эдмундовича. – Участливо посоветовал папаша. – Поймите их и простите… Глупо было бы ожидать от каких-нибудь команчей, что они не ограбят английского джентльмена, окажись он посреди прерии, а проводят его до дилижанса. Приняли вашего отпрыска за буржуина и сыграли в мальчишей – кибальчишей, невелика беда, право слово. Разве вы в детстве не шалили?

            – Я не нападал на незнакомых детей!

            – Это дело наживное…

            – Да что вы такое говорите?!

            – Вы такая большая зануда… Поймите, они даже отчасти не лишены некоторого благородства – не зарезали вашего сына, например. Это он еще легко отделался. Рубль за сто даю: он вполне имел более зловещие перспективы, так сказать. А вообще, у нас места суровые – могли и зарезать насмерть. У нас давно уже убивают без мотивов, как говорил Дракон в фильме про убийство оного. Особенно горожанина. Для них же своя жизнь копейка, а чужая и вовсе ничего не стоит, так, тьфу. Чужие здесь, как правило, не ходят.

            – Мы не чужие! Мы в гости приехали.

            – Незваный гость хуже татарина. – Парировал папаша. – Я без отрицательных коннотаций, просто народную поговорку привел. Может ваш сын сам спровоцировал местных ребятишек?

            – Он воспитанный мальчик! Он никого не провоцировал! Это уже какая-то уголовщина! Разбой! Грабеж среди бела дня!

            – Вам бы хорошо выпить корвалола или валерианы и успокоиться.

            – Я спокоен!

            – Да? А внешне так не скажешь… Кстати, а почему вы пришли ко мне?

            – Мой племянник указал на ваших детей.

            – Ну знаете! Даже так? Забавно… Возможно, вы исходите из ложных предпосылок. Не читайте по утрам газет, как писал ныне модный классик. Вы считаете, что у вас есть убедительные факты, но так ли это на самом деле? «Свежо предание, да верится с трудом», – как говорил Чацкий. Это вполне могут быть клеветнические измышления. Дерзкие облыжные и бездоказательные обвинения могут оказаться беспочвенными и обернуться полным пшиком. Я даже не почитаю нужным опровергать столь нелепую, изощренную и гнусную выдумку. «Блажен кто верует, – тепло ему на свете». И вообще, отбросив лицемерие – ваш племянник сам личность довольно асоциальная. Вы с ним еще хлебнете горя. Он известен всей деревне своими заскоками и угрозами такое учинить!

            – Какое?

            – Он постоянно пугает детишек – угрожает их зарэзать.

            – Мне подобные факты неизвестны. – Сухо процедил столичный сноб. – Не пытайтесь увести наш разговор в сторону – речь сейчас не о моем племяннике.

            – Зануды есть в наших столицах… Задали вы острую повестку текущего момента…

            – Гусена, немедленно иди сюда! – Грозно рыкнул папаша и ударил кулаком по столу.

            Я нехотя вышел из кухни, косясь на дверь на веранду и готовый в любой момент дать деру из дома

            – Этот уважаемый человек и ответственный гражданин, почетный гость, приехавший к нам из самой столицы, двоюродный брат самого Арчибальда Перепелкина, утверждает, что вы с Гогой жестоко избили его сынишку и вероломно отняли ружье. Духовое. Это вроде воздушки такая штуковина. Это правда?

            – Нет, не брал я никакого ружья и не бил я никого! – сказал я истинную правду и пожал плечами.

            – Странно, вроде как не врет, – папаша повернулся к жалобщику. – Вы как считаете, гражданин брат Арчибальда, врет или нет?

            – Вроде что и нет, – неуверенно согласился приезжий, пристально глядя на меня. Я не отводил взгляда.

            – Я тут не при чем. – Тут я слегка лукавил, но что прикажете делать?

            – А был ли мальчик? – Перехватывая инициативу, пошел в наступление папаша. – Точнее сказать, с чего это вдруг ваш сын шатался по моей деревне с ружьем? Ружья детям не игрушка! Это полный непорядок, когда несовершеннолетний с ружьем по деревне шатается!

            – Оно не настоящее! Это же игрушечное ружье! Это даже не монте-кристо!

            – Даже пневматическая винтовка способна причинить вред неокрепшему организму. – Нравоучительно изрек папаша. – Пулькой можно элементарно выбить глаз или нанести увечье в области лица.

            – Там не пулька, а пластиковая пробка! – Отец терпилы едва сдерживался, чтобы не начать кричать. – Она никакого вреда причинить не способна!

            – Ой вэй, не говорите так. – Папаша скорбно вздохнул. – Медицине известны случаи лишения зрения пробками от шампанского.

            – Это другая пробка и совсем другое усилие.

            – Самим ружьем можно больно ударить…

            – Оно пластмассовое!

            – Пластмассовое… Понятно…

            – Мне кажется, вы заговариваете мне зубы!

            – Извините, но я не темная бабка – знахарка, чтобы заговаривать зубную боль. – С достоинством парировал папаша. – Может быть, это ружье послужит делу окончательной победы над апартеидом. Или вы не желаете послужить благому делу? Я не слышу ответа!

            – Ну, знаете!

            – Стоит ли пластмассовая финтифлюшка таких трагедий?

            – Это подарок сыну от его бабушки, моей тещи! Он дорог ему как память!

            – Память – это святое. – Папаша задумчиво поскреб лысину, потом подчеркнуто вдумчиво изучил ногти – нет ли перхоти. – Тем более – о теще. – Выдал он. – Я рассказывал, какая у моего отца была история с тещей?

            – При чем тут это?! – Городской нетерпеливо взмахнул руками.

            – Вы правы, это к делу не относится. Хотя история, между нами, – доверительно подмигнул жалобщику, – презабавная. Практически готовый анекдотец. Забавнее, чем про попугая, шарманку и супругу профессора.

            – Мне нет дела до ваших пошлых анекдотов!!!

            – Ну да, ну да… – Удрученно покачал головой.

            – Если надо, – чужак демонстративно брезгливо поморщился, – я готов заплатить за возврат ружья.

            – Что вы, что вы, – в притворном смущении замахал ладонями папаша, – мы готовы трудиться на благо общества совершенно безвозмездно, то есть даром! Служить народу – лучшая награда для нас! Жаль, что пришлось познакомиться при столь тягостных обстоятельствах, но, увы, такова жизнь. Тут никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Вижу, вы не неотесанная деревенщина и не бесхребетник. Что ж, не будем уподобляться гоголевским Ивану Ивановичу и Ивану Никифоровичу и поддаваться эмоциям, а успокоимся и мирно сядем за один стол.

            – Гусена, где наш чай?! – Яростно посмотрел на меня. – Что, самовар у нас расплавился?! Или вода в колодце закончилась?! Мы получим сегодня чай или нет?! Долго нам еще ждать? Безобразие!!!

            Я, как ошпаренный, едва ли не бегом принес из кухни две чашки с чаем.

            – Хоть и не файф-о-клок, но и не шерсти клок. Отведайте, чем Бог послал – дивный грузинский чай. Мне его Шеварднадзе с оказией присылает.

            – Тот самый Шеварднадзе?

            – Конечно. – Не моргнул глазом папаша. – Прошу обратить внимание, чай заварен по всем правилам японской чайной церемонии. Люблю, знаете, позабавиться чайком в редкие минуты досуга.

            Они выпили по глотку чая.

            – Пряников было бы неплохо, но, увы, это не Париж и не Лондон, и даже не Мадрид, – извиняясь, развел руками папаша. – Китайских лунных кексов тоже нет. И даже по сусекам пытаться скрести бесполезно. Это в целях экономии народных денег, беспокоиться вам не стоит. Как говорится, чем богаты, то и варим. Лепешек и пирожных тоже нет. С другой стороны, это даже и хорошо – случаи отравления пирожными просто ужасны! – Сделала страшные глаза. Очень проникновенно. Даже я испугался неведанных пирожных. Москвич судорожно сглотнул. – Как говорится, раз пошла такая пьянка, режь последних поросят. Поросят резать не будем, а огурцов у нас нет… Понимаю, что сухая ложка рот дерет, но к сожалению, алкоголя предложить не могу, у нас тут не наливайка, не блат-хата и не шалман, ключница нам анисовую не делает, да и сам я непьющий.

            – Я тоже. – Пробурчал приезжий.

            – Весьма похвально. Жаль, не могу поставить вам послушать либретто авторства Феофана Брика.

            – Увольте меня от этого сомнительного удовольствия. Я здесь по делу.

            – Возвращаясь к вашему барану…

            – Сыну!

            – Я это и имел в виду. – Папаша добродушно махнул рукой. – Не сочтите за оскорбление, просто к слову пришлось. Народная мудрость, пословица и поговорка, как говорится. Слово баран тут без оскорбительной коннотации. Я просто вообще иждивенцев недолюбливаю.

            – Это мой сын! – Раздраженно сказал ябеда.

            – Но он же сам себе не зарабатывает на кусок хлеба?

            – Нет. – Нахмурился жалобщик.

            – Значит, с формальной точки зрения он иждивенец.

            – Хорошо, пусть будет иждивенцем! Какая разница, в конце концов?! Ребенок пострадал, ребенок лишился любимой вещи, был жестоко избит и ограблен! Он боится теперь выходить из дома! Мерзавцы должны понести заслуженное наказание! А у вас одни поговорки, лучше бы за порядком в деревне следили.

            – Я сам знаю, что лучше. – Лицо папаши слегка набухло. – И уж лучше чем я, за этой деревней за все ее тысячелетнюю историю никто не следил, милостивый государь. Следите, пожалуйста, за языком, иначе я просто вынужден буду потребовать сатисфакции и вызвать вас на дуэль.

            – Простите, я не хотел вас обидеть.

            – Прощаю. Идите с миром. Ничего личного, но выход вон там.

            – А ружье?

            – Понимаю ваше волнение, я же не Ден Сяо Пин. Вы меня вынудили это сказать, так и запишем в протокол! Я проведу расследование и непременно найду виновных!

            – Мы скоро уезжаем, и мне хотелось бы…

            – Можете быть стопроцентно уверены! Даже не сомневайтесь! Как коммунист коммунисту!.. – подхватил гостя под локоток и, негромко токуя словно тетерев, настойчиво вывел его за калитку. – Непременно! Благодарю за сигнал! Тут важно проявить деликатность, снисхождение и понимание дабы не травмировать детскую психику… Сейчас с людями нужно помягше, а на вопросы смотреть ширше. Гуманизм, он хоть и породил геноцид, но штука хорошая и местами даже дюже полезная. А тут как никогда важно проявить гуманизм. Воинствующий обскурантизм нам не к лицу. Даже Лаврентий Павлович Берия и тот бы в данном случае проявил гуманизм. Они, здешние трудные подростки, еще вполне способны воспринять разумное, доброе, вечное и впитать его и идти с ним дальше по жизни в ногу. Надеюсь, вы меня понимаете?

            – Я понимаю вас, но…

            – Это радует. – Перебил наушника папаша. – Ваша деликатность внушает уважение, – горячо прижал руку к сердцу, – и дарит мне надежду! Спасибо вам! – Поклонился. – Ступайте и не о чем не тревожьтесь! Меры будут приняты, виновные будут наказаны! Профилактикой дальнейших правонарушений я займусь лично! Но вы тоже должны понять: руки у деревенских детишек загребущие, глаза завидущие, но вы, столичные жители, должны быть выше этого. Не правда ли?

            – Правда, – стыдливо отвел глаза москвич.

            – А если их сейчас озлобить то тогда… Не хочется вас пугать, но последствия могут быть самыми кровавыми. У них же тоже есть родители, есть отцы – маргиналы, и ружья у их отцов отнюдь не игрушечные. Там уже не только ваш иждивенец, но и вы не сможете чувствовать себя в полной безопасности.

            – Вы меня пугаете?

            – Нет, что вы! – Папаша замахал ручищами. – Просто чисто по-дружески предостерегаю от необдуманных действий и поступков. Поймите, тут как в Америке: все, что вы скажете или сделаете, может и будет использовано против вас. Так что не суетитесь, а доверьте дело профессионалам. Я возьму ситуацию под личный контроль.

            – Так вы решите вопрос?

            – Непременно! Я искореню малейшие проявления беззакония! Я установлю верховенство Закона! Я железной рукой добьюсь тут железного порядка! – Пафосно и исступленно вещал папаша, краснобай просто примерный, прирожденный оратор редкостного демагогического таланта. Казалось, что он вот-вот не выдержит и метнется в спальню за плащом, ружьем и маской, а затем начнет карать пришедших, признав в них переодетых мутантов. – Остановлю вал криминала! Раздавлю здешний спрут! Отсеку головы местному дракону! Поставлю на место местную шваль! Не допущу безнаказанности и беззакония! Сами понимаете, вы, как несомненный дилетант в оперативно-розыскных мероприятиях, будете только путаться у меня в ногах. Здесь нужно давить жестко и я буду давить как тысячетонный пресс.

            – Вы же призывали к гуманизму? – Ехидно спросил приезжий.

            – Это вопрос дискуссионный, но тут, выражаясь метафорически, как в парламенте, не место для дискуссий. Паллиативные меры тут не помогут. – Я же говорю, папаша был редким по убедительности демагогом. – Тут действует зловещая подпольная организация кровавых темных дельцов! – Яростно встряхнул головой папаша. – Гуманизм в данном случае неуместен! Только массовые расстрелы спасут Родину! Если будут еще какие-либо вопросы, то милости просим. Я всегда открыт для диалога с гостями. Особенно для родственников досточтимого Арчибальда. Чопорность и чванство не для нас, у нас тут все по простому. А насчет Шпингельглаза поинтересуйтесь. А то как-то неловко даже получается, право слово. Вроде образованный человек и такое…

            – Да кто это такой, в конце концов? – Не выдержал столичный гость.

            – Не помним мы изобретателя сырокопченых коров и лимфо-мяса! – Папаша изобразил скорбную мину, от которой сразу же хотелось отдать ему все имеющиеся при себе деньги. – А ведь я был с ним в столице на «дружеской ноге», практически из одного котелка хлебал сырокопченоговяжий бульон. – Папаша величаво приосанился. – Да продлятся годы его великого учения!

            Это вогнало горожанина в окончательное изумление. Приезжий даже попятился от папеньки. Да и любой бы попятился от буйного психа.

            – Не буду больше злоупотреблять вашим вниманием и отнимать у вас время. Не смею вас задерживать! – Родитель сильнее подтолкнул жалобщика к Чертову Икару.

            – Арчибальд, проводи дорогого гостя до апартаментов! Да смотри, чтобы дорогой гость не упал или не вступил в лужу али говно. А то неудобно будет, понимаешь, перед столицей. Они к нам человека направили, а ты, стал быть, недоглядел за ним. – Погрозил Икару пальцем. – А я тут не просто так поставлен! Да накорми его по прибытии на место хорошенько, а то негоже голодным спать ложиться, когда кишки от голода вываливаются.  Не забывай выражать ему личную симпатию и свое, а также наше, почтение.

            Ошалевшие посетители поспешили свалить.

            – Где ружье? – Папаша тяжело смотрел на меня.

            – У Виталика, – угрюмо сознался я.

            – Принеси, посмотрю, – возвращаясь в дом, приказал он.

            Я нашел весьма довольных добычей Виталика и Моргуненка в саду, упоенно играющимися с трофеем – черным пластмассовым обрезом.

            – Виталик, приходил москвич, батя все знает. Он сказал, принести ружье ему.

            – Я домой пойду, – сразу засобирался Моргуненок. – До завтра, пецики.

            Мы принесли трофей папаше.

            – Ты почто московского боярина обидел и ружжо отнял? – Папаша грозными лохматыми гусеницами встопорщил брови. – Давай его сюда.

            – Я не отнимал, оно возле клуба лежало, – Виталик пугливо протянул родителю обрез.

            – Лежало? Хм… А чего брал ежели лежало?

            – Ты же сам говоришь, что если не своруешь, то где возьмешь? Вот я и своровал…

            – Не, ну в целом, оно, вроде и верно. – Задумчиво покачал головой. – Лежит – чего не взять?.. Даже и не знаю… А бил столичного жителя кто?

            – Моргуненок, – легко сдал друга Виталик.

            – Шурик? Ну, он из трудной семьи, у него отец шизофреник, ему простительно…

            – Каналья, – поддакнул Виталик.

            – Ты это, того, аккуратнее с выражениями, а то мамка тебе за такие слова глаз на ногу натянет.

            – Но приезжий сам виноват – Моргуненку на ногу наступил!

            – Это, конечно, нехорошо, но бить за это лицо? Ну, даже и не знаю. – Папаша скорбно покачал головой. – Это, скорее всего, уже перебор. Уж в глаза дрянь сыпать – явно перебор, попахивающий членовредительством и беспределом. Такого я допустить не могу!

            – Так ему и надо! – Запальчиво ответил Виталик. – Они там гамбербугеры жрут! Окорочка куриные! Кока-колой давятся! Буржуи!

            – Понятно, в тебе говорит классовая ненависть, Гога. Сытый голодному не товарищ, гусь свинье не адвокат. Социальное неравенство дело такое – жжет хуже кислоты и из-за него даже случаются революции и прочие социальные катаклизмы. Субсидиев тут у нас не дают, гуманитарной помощи тоже, поэтому мне отчасти понятен твой праведный гнев. С капусты с турнепсом знамое дело, что котлет, ананасов и рябчиков будет хотеться. И запить все это изобилие шампанским, как делают по утрам аристократы и дегенераты. Можно сказать, что я тебе даже соболезную. Отчасти. Тот, кто ест брюкву и турнепс, никогда не простит того, кто ананасы и рябчиков жует, пусть даже сытно кушающему приходит последний день. А если бы он ослеп?

            – Это Шурик ему пыль в глаза бросил. – Нагло клеветал на приятеля Виталик.

            – Пыль в глаза пустил, ха-ха-ха. – Папаша от восторга стукнул кулаком по столу. – Ай да молодец! Перебил, так сказать, столичные понты! Заполучи, так сказать, буржуй гранату! Но вы все хороши. Вы те еще прохвосты, братцы. Горазды вы на мелкие уловки. Д^,Артаньян и три мушкетера. Дюма-отец вертится в гробу.

            – А москвич еще и в носках длинных был, – продолжал Виталик, – и в трусах клетчатых.

            – Это шорты и гольфы, а не трусы и носки. Но ты прав, не для наших исконных мест такой наряд. Довольно вызывающе вырядился, как Лимонадный Джо. Будь я в вашем возрасте и на вашем месте, я бы и сам ему с превеликим удовольствием накостылял по шее. Обломал бы заносчивого городского повесу.

            – А еще Витя велосипед хотел украсть! – продолжал ябедничать ободренный братец.

            – Вы, тасманийские сумчатые волки, прямо как разбойники. Робин Гуды из коровника, – восхищенно хлопнул себя по коленям папаша. Из трико миниатюрными ядерными грибами поднялись два облачка пыли. – Так с этими задаваками московскими и надо!

            – Он у Лобаненка. – Поощренный брат стучал как Павлик Морозов.

            – У Лобаненка нехорошо брать, – укорил папаша. – Умные люди у соседей не воруют, а если воруют, то так, чтобы никто не видел. Поняли, пионеры?

            – А я не пионер, – пискнул Виталик.

            – Значит, дурак. Я бы тебя с собой в разведку не взял. Гусена вон тоже не пионер, но молчит, не признается. Бери пример с брата, а то так и батьку когда-нибудь выдашь. Всего-то? Ерунда какая-то. Из-за чего было весь сыр-бор разводить? – повертел в руках укороченное ружье. – Индюка, допустим, можно из этой ерунды оглушить?

            – Мы тут иголку вставили, – начал объяснять брат. – Думаю, что оглушим индюка.

            – Полезная штука. Гусь в сметане весьма хорош, – задумался папаша, – особенно трехлапый… Не, иголкой индюка не проймешь, гуся – тем более. – Папаша разочарованно зевнул.

            – Мы можем колик осиновый приделать и на кротов – вампиров охотиться. – Поделился смелыми планами брат.

            – Сопливым слова не давали. Мамке такое не ляпни, Гога, а то она тебе самому колик осиновый приделает, а точнее – засунет. И со всей жантильностью своей натуры не будет проводить с вами душеспасительные беседы и как я читать диатрибы, а все требуху сапогами из тебя выбьет за такие фантазии. Или говоря проще – пасть порвет. Спровадит в горы, как альпинистку мою, скалолазку мою. Зарубите себе на носах: вы мелкие плуты и воришки, такая дичь как кроты – вампиры, сиречь мутанты, вам не по зубам! И вообще, бы лучше ей этой истории не знать – уж больно она болезненно следит за своим реноме в глазах здешнего светского общества, особливо местных дам полусвета… Что я спросить то хотел? Пилили ружжо зачем, балбесы?

            – Там ствол поломался… – сознался я.

            – Отпиленный конец где?

            – В саду валяется, – подал голос Виталик.

            – Не умеете вы скрывать следы преступления! – Погрозил нам пальцем. – Учу вас, учу! А столичный делец вовсе не прост. Прикидывается тюхой-матюхой, разыгрывает лоха, а сам наверняка делец. Бык, стремящийся стать Юпитером… «Мундир английский, табак японский»… Хвата из себя строит прямо как Катькин брательник. А может он, субчик, даже и мутант?.. Еще наверняка и родственники в каких-нибудь министерствах или даже органах имеются. А может и в администрации Самого… Сейчас не знаешь, у кого и где родственники: пнешь походя иного гнуса – заморыша, а у него дядя вор в законе али даже целый генерал. Непонятные нонче времена стоят – не знаешь, откуда ждать подвоха. Но он будет непременно! Предчувствия на эту тему меня обманывают редко. Ты подумай: прямо как в «Ревизоре» – пришли две крысы, пришли, понюхали и ушли. Может все это и вовсе одна большая провокация, предпринятая в попытке меня скомпрометировать?

            Мы с братцем переглянулись и пожали плечами.

            – Ишь ты, хмырь болотный, раскомандовался тут! Сам даже Шпингельглаза не знает, а строит из себя футы-нуты, пальцы гнуты! Самодовольный дурак! Баран упертый! Тупой, как прораб, родившийся баобабом, а туда же! Он бы еще малиновый пиджак нацепил, фуфлогон столичный! Даже челобитную царю подавать не умеет, а уж гонору! Будто кум королю, сват министру и племянник дуче и каудильо в одном флаконе! Раздулся тут, как пузырь на болоте! Строит из себя ухаря! Нет, вы подумайте, каков наглец! Условия он мне ставит! Проклятый мажор! Мне, Черному плащу, такую чушь про охрану правопорядка сморозить! Да если бы не я, силы Хаоса – мутанты захлестнули бы и деревню и уже всю страну! Только я смог вырвать деревню из их кривых когтей! Только я смог остановить биологическую атаку! Я тут как великий кормчий, как местный Мао Цзэ-Дун! А он со своим мещанским ружьем пришел равняться со мной, скромным неизвестным героем невидимого фронта, беззаветным борцом с преступностью! Эх, попал бы он мне в темном переулке, я бы ему живо рога то пообломал, муфлону позорному, лосю пятнистому! Он бы у меня живо скукожился! Я бы ему устроил видение, как идет навстречу кто-то в белом и с косой! Баклан пятнистый! Гусак напыщенный! Пошлый кривляка! Гусь гапеевский! Гиена болотная! Петух гамбургский! Катьке про него рассказать – отличную бы пьесу написала. «Чмо в капусте», например. Да, день явно не задался… Пойти у него на поводу, значит создать опасный прецедент, что любой приезжий выскочка может качать тут права, мною вертеть, а это вовсе не так. Целесообразно выждать… Но и не отреагировать на этот незапланированный визит нельзя. И хотя потакать заносчивому выскочке не стоит, но меры принять следует, надо отреагировать. Но как?.. Не возвращать же им обрез и не отдавать же вас на растерзание?..

            – Не надо! – В один голос закричали мы с братцем.

            – То-то и оно. – Папаша удовлетворенно покачал головой. – Все ж родные кровиночки, хотя и бестолочи. Не могу же я вас кинуть на ржавые гвозди. Да и ежели так посудить: кто они такие, чтобы вершить тут суд и расправу? Это прерогатива Черного плаща, а не понаехавших! Что делать с городским жалобщиком? Он же может правда ментам заяву накатать. А у нас Гусена и так на учете состоит… М-да, ситуация… Положение действительно хуже губернаторского. Что пнем о скворца, что скворцом об пень, а все скворцу как-то не этак. Икар и сам по себе геморрой еще тот – одна кража пускача с ДТ-75 чего стоит, но родственник его похлеще будет, сразу видно, даже «невооруженным глазом», как говорит Зигзаг. Задача предельно нетривиальная и это факт, понятный даже для ваших неокрепших мозгов. Политически грамотно поступим мы с вами, дети мои. Убьем двух зайцев одной коровой. Короче, Гусена, завтра отнесешь отпиленный кусок московским пижонам. Предъявишь в качестве найденной мною при следственных мероприятиях улики. Скажешь, что я веду поиски преступников, и виновные вскоре будут изобличены и наказаны. Намекнешь, что я не лыком шит. Усек?

            – Так точно.

            – Ну и ладненько. Как я его ловко развел? А? Мощно? Внушает?

            – Внушает! – Кивнул я. – Мощно!

            – Принеси мне водки из бара – надо бы отметить, как мы ловко обставили тщеславных москвичей. Во как ваш батька надменного москвича отшил, – горделиво, будто павлин, оглядел нас. – Умище Черного плаща под лысиной не скроешь! И под маской не скроешь!

            Я принес бутылку, папаша налил себе стакан, неторопливо сделал бутерброд с салом.

            – А вообще, присматривайте за ними. И за Рашпилем с Чертовым Икаром – вполне возможно, что они мутанты. Не зря же Икар свои пропеллеры городит – явно для противостояния мне, Черному плащу!

            – Он сверху над тобой будет летать? – Заинтересовался Виталик.

            – Будет, но недолго. От заряда картечи никакой пропеллер не спасет. Как писал Александр Сергеевич: забью снаряд я в пушку туго. Но это сейчас не важно. – Одним махом проглотив водку, пристально посмотрел на меня. – Тоже мне, велогонщик рыжий. Хватит деревне и одного почтальона Печкина. Чтобы больше никаких велосипедов! Понял?

            – Так точно.

            – Смотри мне, а то самому ноги колесом загну! Будешь Гогу с Моргуненком на себе возить заместо велосипеда! Понял?

            – Да.

            – А вообще вы молодцы, дети мои. Правильное дело сделали – восстановили социальную справедливость под лозунгом: «Грабь награбленное!».

            – Экспроприация экспроприированного, – поддакнул я почерпнутым из отцовских агитаторских книжек.

            – Точно. Молодец. Так и есть. А то ишь ты, шашлык они мне не прожарили, – на дне мутного омута папашиных глаз метнулись смутные тени зыбких кулинарных воспоминаний. – Я им от чистого сердца спички для мангала, а они со мной так…

            – Кто? – заинтересовался Виталик.

– Молод еще такие вопросы отцу задавать! – оборвал папаша. – Ишь ты, дитя природы, Маугли, нашелся! Игрушку эту заныкайте понадежнее, пока эти цацы столичные не уедут. И мамке не показывайте – убьет сгоряча. Я в вашем возрасте всегда был не прочь стянуть у доверчивого соседа то, что плохо лежало. Другие дети еще в кулички играли, а я уже тянул все, что плохо лежало, стремился семье помочь. Когда слегка подрос, то брал и то, что лежало хорошо. Но, – он воздел указательный палец, – делал это с умом и немалой ловкостью, что не позволило ни разу, подчеркиваю, ни разу, не только поймать, но даже заподозрить меня! Учитесь, трилобиты, пока я жив!

            Назавтра, как и было поручено, я отнес москвичам отпиленный кусок ствола.

            – Батя велел передать, что ведет преследование преступников, и виновные будут наказаны! – без запинки отчеканил я.

            – Скажи, мальчик, – осторожно поинтересовался москвич, – а твой отец всегда такой?

            – Так точно. А что?

            – Нет, ничего. Бедные дети, – он вздохнул и протянул ладонь для рукопожатия. – Держитесь тут. Да хранит вас Бог.

            – Бога нет! Так отец говорит.

            Он молча посмотрел на меня, развернулся, и ушел в дом Чертова Икара. Столичные гости свалили из деревни на следующий же день. И правильно сделали – папаша вынашивал планы ночного налета под личиной ЧП на дом Чертова Икара, как он называл «приют убогого Икара» и расправу над потенциальными мутантами. Уж догадались они об этом или просто вняли предупреждениям Чертова Икара, но в итоге покинули пределы деревни живыми, хотя и понесли ущерб в виде синяка и похищенного ружья. А ведь все могло окончиться и гораздо хуже – родитель был настроен очень серьезно. А Виталик через пару недель поджег сеновал Икара, на счастье тогда практически пустой, что не принесло существенного ущерба хозяйству – пожар быстро затушили. Дождись братец заполнения сеновала, ущерб был бы значительно большим, а могло бы и все подворье сгореть. Вместе с домом. И его обитателями. Поджег он ловко свалил на белок – летяг, разбросав вокруг окурки и скорлупу от лесных орехов. И даже оставил из окурков и скорлупы след, ведущей за околицу в сторону леса. Это едва не спровоцировало новую войну с белками – летягами, но деревенские неожиданно здраво оценили свои шансы и от эскалации отказались. И хорошо, иначе неизвестно чем бы закончилась эскалация тлеющего конфликта между двумя разумными видами.

            – Зачем ты это сделал, придурок? – спросил я братца.

            – Я сжег насыщенного гусака! – Похвалился он.

            – А зачем?!

            – Затем, что ты Кайзера не поджег и батя подумал, что ты размазня! А я поджег Икара и батя знает, что я не размазня! – Пыжился братец.

            – Ты натуральный псих!!! Что ты, что батя – два сапога пара!!!

            – Ты мне просто завидуешь. – Кривлялся крайне довольный собой Виталик. – Теперь батя все наследство оставит мне, а ты будешь голодранцем!

 

            – Натуральный толлинг! Сраные инсайдеры! Ничего себе! Ну и братец у тебя! Полный форшмак!

            – Хитрый, как гиена.

            – Уже тогда норовил наследство урвать.

            – Было такое дело.

            – Истинно ваша кровь. – Мать ехидненько улыбнулась. – Длиннющий ДНК-хвост.

            – Родню не выбирают. – Кротко отозвался отец.

            – Вить, а откуда этот свинюк про историю с ружьем знает?

            – Так про сей случай вся деревня полгода потом судачила, а у Шендеровича всегда были ушки на макушке.

            – Понятно.

            – Отставить расхлябанность! На сегодня всем отбой.