Божьи коровки

Джульбарс

                           Джюль Верн

                                                      Жюльен

                                                                             Джули, Джулия,

                                                                                                               Джули, о-о-о…

                                                                                                                                            Jules Larose

                                                                                                                                                                    жульен

рислинг, щи

— Идиотка! Я кому сказала! Выбрось сейчас же!

На кухне жарко, мать варит щи. Я тороплюсь в школу. Десятый класс как-никак. Быстро докуриваю на балконе.

Бац! Железная поварёшка, управляемая материнской рукой, попадает прямо по темечку. Подло. Сзади. Когда я уже и сама собиралась выкинуть хабарик.

— Ещё раскрасться, как Спас на Крови.

Я машинально трясу головой, стряхиваю варёную капусту. И пусть волосы закроют лицо, белый воротничок. Только бы не заплакать. Не дождётся. И раскрашусь. Главное, чтобы кожа быстро не закончилась.

От боли мозг проваливается в желудок. А куда ему ещё? В белом веществе пятьдесят процентов липидов, в сером – тридцать. Нажористо.

Господи, да бейте уже по ногам, чтобы мозг улетал ближе к небу, как ангел.

Аперитив

                  Бодипозитив

                                             Фартук

                                                              Живот

                                                                             Резать, жрать, резать, жрать, резать, жрать

 — Харакири? Да через такой слой сала ни один нож до внутренностей не достанет.

Сижу на стуле, колени закрывает живот, как фартук, а в старое потрёпанное кресло я уже не умещаюсь. Режу живот. Омерзительные жёлтые куски кидаю в приготовленный пакет для строительного мусора. А Ольга права, до внутренностей не достанет. Вообще, до моих внутренностей уже ничего не достанет.

Хорошо ещё, что приют забирает это дерьмо. Животные жрут и ждут.

Кстати, про дерьмо.

— Да ты вспомни, как хезала в штаны с первого по третий класс, — напоминаю я тонкоспинной однокласснице.

— Завалила бы ты личико, жиртрест. Или как теперь по повестке – жиртрестка? У меня это психологическое было. Любой фрейд тебе скажет.

— Оль, да ладно, с твоей фигурой можно в мужиков дерьмом с размаха кидаться, — шепелявлю, кромсая живот, — а с моим жиром даже копрофилы меня манали. Они бы и гроша ломанного не дали, чтобы намазать себе хер моим говном.

Ольга оглаживает себя по скрипичному боку: «Кстати, приютские ветеринары звонили, сказали, возьмут партию, только при одном условии – если ты начнёшь жрать глистогонное».

— Пиздят, — ответила я и вытащила из глаза земляного червяка, — вот это что ли? Так они полезные.

— Ты пять раз пыталась бросить жрать, — закурила Ольга.

— Четыре.

— И ведь тебе же дарили цветы, сама говорила, — струя жемчужного дыма вырвалась из нежно-розового рыбьего рта от-кутюр.

— Ты имеешь в виду детскую пустышку с цветком? Ну всё! Как я тебе? –  спросила Ольгу, оборачивая разверзшуюся плоть широким скотчем.

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                             it is

          ты-ры-рыз

                                let it be, let it be, let it be, let it be, let it be, let it be, let it be, let it be enough

Каждую субботу моя однокурсница Светка ездит на Апрашку и скупает там всё, что дешевле пятидесяти рублей, ну, плюс-минус. Я называю это перхотью. Перхоть на первый взгляд никому не нужна, но существует. Звёзды зажигаются. Светка искренне любит перхоть, от которой другие избавляются годами, поскольку Светка награждает ею всяк сюда входящего по каждому поводу, иногда даже без торжества, просто в Светкино удовольствие. Одноразовые носки. Контейнеры, которые никогда не закрываются, но ещё бонусом рассыпаются с первой минуты обладания – именем китайского пластика. Колготки. Четвёрка. Вообще я ношу двойку. Какая Светке разница. Чёрного цвета, в жутких бабочках. Такие только и может надеть сильно пьющая мать – и то не на себя, а на неопределившегося ребёнка лет пяти. И то под шорты, а лучше под спортивки. И то если с абстинентки не нашла детские колготки в розовых единорогах.

Чёрт его знает, но раньше перхоти не было. Был мусор, его использовали. Наклейки с портвейна отмачивали полдня, чтобы налепить на облупившуюся краску туалетной двери, как мушки на прыщи. Газеты годами собирали, а потом клеили под обои, будто надевали подштанники под брюки.

Но есть и плюс. Среди перхоти я нашла машинку для закручивания банок. Улитку.

Я ставлю бегунок в начало спирали и кручу к середине – центростремительно. Смотрю, как бодро завинчивается пространство. Мне кажется, что именно так Перельман доказал гипотезу Пуанкаре. Да, именно так. Гипотезу понимают от силы человека три из живущих сейчас на земле. Это если вместе с Перельманом.

Но не всегда Перельман. Бывает, что буквы моего имени трещат под бегунком, как улиточная раковина, пока не уткнутся в слизь на последней букве «а», но хуже, когда бегунок не находит последнюю букву «а» и соскальзывает. Заново. И последняя уже «р». А она издаёт жуткий звук – как будто её волокут железными крючьями по асфальту. Это невозможно слышать. Тогда я собираю все пять букв и запираю в спичечный коробок, как божьих коровок. Какое-то время они шебаршатся, а потом затихают. Долго не живут без еды.

Или вообще в голову лезет всякая центростремительная фигня. К примеру, что секс или паста с горгонзолой — это реальное удовольствие, если, конечно, шеф-повар хороший. Отрицать это не только глупо, но и бессмысленно, даже перед лицом смерти. Становится страшно ничтожно.

Я начинаю крутить обратно – центробежно.

Раскручивать. Развинчивать. Распылять. Разбегаться.

Когда центробежно можно просто взять за ручку, наплевать на этот бегунок и вращать.

Из центростремительной точки разгонять новую вселенную с новыми морями, деревьями, травой и котиками. С новым богом. С новым годом. С новым именем. Пусть всё будет новое.

И только мёртвые божьи коровки в коробке будут старыми. Это как сундук с наследством – надо же с чего-то начинать на новом месте:

«Божья коровка,

улети на небо,

Там твои детки,

Кушают конфетки.

Всем по одной,

А тебе ни одной»