Сказочник и сказки

Город Циммельгейн боялся леса и старался отодвинуть его как можно дальше. Дело даже не в том, что ему нужны были поля и луга, а в страхе перед врагами. 

Не перед другими людьми, которые могут внезапно напасть из леса. Человеческая логика понятна горожанам. Враг придёт грабить, захватывать, присоединять и править. Самое страшное, что сделает захватчик — возьмёт город в осаду и будет морить голодом. Неприятно, опасно и даже смертоносно, но так по-человечески. 

Настоящий страх ждал под тенистым сводом леса, в пятнах солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, в траве и кустах, в кронах деревьев. 

И это не о стрыгах. Те хищные твари подстерегают неосторожных путников на ночных дорогах. Пеший ты или конный, бойся ночного леса, бойся дорог. Твой слух, твоё зрение и сноровка не спасут тебя. Бойся, даже если вас двое или трое. Бойся, даже если в руке у тебя факел, потому что факел вернее привлечёт твою смерть. Ты не увидишь, как по ночному небу стремительно промчится тень, бесшумно взмахивая крыльями. А в последний миг жизни увидишь острые когти, что сорвут твою голову с плеч, словно кочан капусты с грядки. А после стрыга усядется пировать твоими останками. 

Но эти хотя бы не пытаются говорить и казаться людьми, ведь те, что способны говорить, ещё страшнее. 

Бывает, что выйдет из лесу какой-нибудь фавн, заиграет на флейте – и всё, жди лиха: или женщин уведёт, или ещё какая беда. 

Был один паренёк. Ушёл в лес на пир фавнов и пропал, чтобы вернуться через двести лет. Говорил, всего-то и прошла одна ночь, были танцы, пир, разные дамы и много музыки. А потом пир закончился. Кто же знал, что прошло так много времени? 

Но и это ещё не всё. Говорят, что в лесу есть королева и король фей, у каждого свой двор с подданными. Вот им-то все эти твари прислуживают. Потому город боится леса. 

Единственное не срубленное дерево вблизи города – это огромный старый дуб, растущий у развилки на выезде из предместий, напротив северных городских ворот. 

В этот летний день, когда солнце уже миновало зенит и покатилось к горизонту, словно из дорожного марева появились на дороге два путника. Мальчик и старик. 

Мальчик – увалень лет четырнадцати с круглым лицом – был несуразно обут, одет в серый домотканый дублет, серые же штаны и худ с длинным хвостом. 

Старик был в длинном чёрном балахоне, скрывавшем тело от макушки до пят, на руках у него были толстые войлочные рукавицы, а лицо замотано какой-то ветошью. При каждом его движении звенел колокольчик.

Парочка шла по краю дороги, и ни один встречный-поперечный не рискнул бы прикоснуться к ним. 

Когда они подошли к дубу, старик тяжело осел у его корней и опёрся на мощный вековой стол. А мальчик вынул из заплечной сумки миску для подаяния и, успокаивающе приговаривая: «Сейчас, отец, ещё немного — и нам обязательно подадут. Ваш талант обязательно накормит нас сегодня», — принялся готовить место для будущих слушателей. 

Старик жевал беззубым ртом, и если бы сторонний зритель мог заглянуть под тряпьё, то увидел бы, как изрытые куски кожи, бывшие когда-то губами, то и дело втягиваются внутрь беззубой пасти. 

Вокруг старика витал нездоровый запах гниющей плоти. 

Чем ниже опускалось солнце, тем больше людей проходило мимо дуба и полукруга, вытоптанного ногами мальчика. 

Но вот полукруг нужных размеров завершён, миска для подаяния установлена в центре – и над развилкой раздался голос рассказчика.

— Добрые люди, не оставьте брата своего без хлеба на сей день, а я поведаю вам истории, которые вы, может, и слышали, да не слушали. Подайте! 

Голос старика не вязался с его обликом. Обычно настолько больные люди говорят тихо и нечётко, да и возраст сказывается. Но этот голос был густой, приятно басовитый и мог принадлежать скорее мужчине в расцвете лет. К тому же чёткость, с которой произносились слова, могла вызывать вопросы: уж не лжёт ли старец? Не прячется ли под его рубищем прохиндей, желающий избежать королевских податей и жить на общий кошт?

Несколько женщин с корзинами в руках остановились подле миски. Одна из них, в зелёном шерстяном платье с белыми льняными рукавами, молодая и бойкая, спросила:

— Эй, старик, какие сказки ты знаешь? 

— Мно-о-ого разных, — протянул сказочник. 

— А сказку про любовь? — женщина хохотнула и с озорством глянула на товарок. 

— Чего проще. Только ты, красотка, старика не обидь.

— Ха-ха-ха, а он и правда слепой, — захихикали остальные женщины.

Молодка бросила гневный взгляд на подруг, порылась в своей корзине и бросила в миску пару зелёных яблок размером с женский кулачок. 

— Вот твоя плата, а теперь рассказывай сказку. 

Мальчик вынул яблоки из деревянной плошки, осмотрел. Одно было червивым, второе крепким и целым, но оба недоспели – видно, упали с ветвей и хозяйка прибрала, чтоб не пропали. 

— Отец, яблоки неспелые, она над нами смеётся. 

— Смеётся или нет, но уговор есть уговор. Яблоки — это еда, стало быть, с меня сказка. Может, другие добрые люди услышат мой рассказ, да и подадут нам ещё. Было это давно, так давно, что не было ещё этих крепостных валов и тех, что стояли до них, да и города не было. Были деревушки среди леса. Такие они были маленькие, что всё общее стадо пас один пастух, а полей у них было – одному хозяину на день вспахать. В ту пору жили люди и лес дружно, никто никого не боялся, потому даже тына вокруг деревенек – и то не ставили. Не было в ту пору оборотней, да и откуда им было взяться. Стрыги охотились на зверя больше человека, а эльфы и феи мирно пели песни, беззаботно проводя свои дни. Хорошее было время, золотое. 

— Что ж в нём золотого, что и еды-то вдоволь не было с такими посевами? — спросил разносчик сластей. 

— А то, что коли нет страха сгинуть без вести, то и живётся спокойнее. Но не только в этом дело. Жила близ деревни Дубравна — лесная нимфа, любимая дочка Лешего. Души он в ней не чаял, всё старался подарок побогаче подарить. Жила нимфа в священной дубраве на берегу ручья. Люди в праздники ей подношения носили, об урожае просили, да ежели кому от бремени легко разрешиться. Никому лесная царевна не отказывала, а всем помогала, да до поры всё больше исподволь, словно само собою так вышло. Любила она людей за одного парнишку-пастуха. Парнишка тот был собой хорош, высок, статен, в плечах широк, волосы светлые, как пшеничное поле, волною идут, глаза голубые, точно вода в ручье. А уж как возьмёт флейту да начнёт играть, так даже фавны, до чего мастера – и те выходили послушать. И несётся по округе песня, то весёлая, так что ноги сами в пляс идут, то печальная, так что слезы наворачиваются, а то нежная, так что девки сами льнут. И вот раз не выдержало сердце Дубравны, вышла она из-под священных деревьев и появилась прямо перед парнем, как из воздуха. Платье зелёного бархата, сапожки зелёный сафьян, сама так красива, что глаз не отвести. А парень и слова молвить не может. Протянула она к нему руку, и прочие девки для него словно исчезли из мира. 

— Так уж и исчезли? — спросила женщина в чепце, в синем платье с фартуком. 

— Может, и не исчезли, но словно бы отошли они в сторону и следа не оставили. А Дубравна смеётся-заливается. Взяла пастуха за руку и враз его перенесла во дворец отца своего. Накрыла стол богатый и потчевала гостя такими разносолами, которых тот и не видывал. А после спросила: «Хорошо ли тебе, Анорэ?» Парень и ответил: «С тобою мне везде хорошо!» Снова засмеялась красавица и говорит: «А коли так, сыграй песню, какой не знаешь». Заиграл парень песню нежную и чудную, какой сам не знал. И так складно лилась она, что Дубравна начала слезы рукавом утирать. Закончил парень играть, а она ему и говорит: «Это отца моего дом, ты в нём теперь любимый гость. За стадо не бойся, сам лес его обережёт». Взяла девушка пастуха за руку и тотчас вернула на то самое место, откуда забрала. Обняла и шепнула: «Приходи сюда завтра, под вечер ждать тебя буду».

Всю ночь парень глаз не сомкнул, никак понять не мог: сон ли, явь ли? Может, сморило его или одурманило? И всё торопил, торопил он петухов, чтобы утро прокукарекали. Вот настало утро, а пастух ходит сам не свой, всё на солнышко смотрит да зенита его ждёт – мол, как пройдёт полдень, так уже ждать недолго останется.

Родные да соседи глядят, признать не могут. Вот ещё вчера веселился, балагурил, на флейте играл да парней с девками скликал, а сегодня точно и не здесь. 

Вот минул полдень, солнышко медленно по небу катается, да зацепиться ему в небе краешком не за что. Вот уже и над землёй на четыре пальца повисло. 

Кинулся пастух на место, где его Дубравна ждать обещала. Прибежал, встал посреди луга, стоит, по сторонам смотрит, флейту к сердцу прижимает, да сыграть не решается. А сердце в груди само не своё, так и норовит выскочить. Вроде моргнул нечаянно, а красавица в зелёном платье уж пред ним. Взяла за руки и тотчас в дубовой роще оказались они. Да не роща это, а точно дворец с залами. Дубовые ветви, точно могучие стропила, над головами крышу сложили, дубы словно колонны, кусты да подлесок точно стены. Посреди самого большого зала стол накрыт, а на нём яства разные да кувшин вина. 

Взяла Дубравна вино, разлила по двум красным деревянным кубкам и сказала: «Выпей, Анорэ!» – и сама первой пригубила. 

Выпил парень вино. Нет в мире второго такого. Даже если собрать все вкусы: травы, листвы, коры дубовой, ягод сладких, цветов душистых, орехов, желудей и прочего — и то не сумеешь такое создать. «Это — вино жизни. Смертным такое вовек не испробовать, потому как каждый из вас пьёт его секундами. Нравится ли оно тебе?» Засмущался парень, закивал. «Священная роща – мой дом, приходи в неё как к себе. Нравится ли тебе тут?»

Только тут понял пастух, куда перенесла его фея. Смотрит, удивляется. В праздничный день не раз приходил он сюда, приносил подарки. Вот и дубы, и ручей журчит, и кусты растут, но никогда здесь не было дворца. 

«Я как хорошая хозяйка напоила и накормила тебя, а ты взамен спляши для меня танец, какого не танцевал».

Не оробел парень, встал и пошёл в пляс, словно на деревенской сходке, точно и гудки, и струны, и барабан – всё играет вокруг. Да так лихо пляс пошёл, что непонятно, когда и научился. Как закончил он плясать, взяла Дубравна его за руку и вернула на то место, откуда забрала. 

Да только не отпустил парень её руки, прижал к своему сердцу и промолвил: «Не уходи». 

Хохотнула лесная красавица, поцеловала его в губы и сказала: «Приходи сюда завтра вечером. Ждать тебя буду». Сказала и исчезла. 

А на пастуха такая дремота напала, что сил никаких нет, еле до дома добрёл, сени открыл – да так и провалился в сон, дверь – и то не запер. 

Утром проснулся молодец сам не свой. Ходит по деревне, всем встречным-поперечным улыбается, не то умом тронулся, не то пьян. Дивятся соседи да родичи: что с ним не так, ведь до осеннего пива ещё лето впереди, где и набраться-то успел? 

А парень ходит, с дружками обнимается, всем улыбается, всё на солнце глядит да в облаках витает. Счастлив, как дурачок. Насмешек парней не слышит, девичьих вздохов не слышит. Как подменили. Решили за ним проследить, куда это он вечерами пропадает.

Собрались парни и пошли, глядят из-за кустов. А парень на место заветное пришёл, встал на лугу и стоит, с ноги на ногу переминается, невесть чего дожидается. И как так вышло – неясно, то ли моргнули все разом, то ли отвернулись, но не поняли, куда он делся. Только что стоял – и нет его. 

— Уж прямо так? Никто не увидал? — спросил наёмник, подошедший с несколькими товарищами. 

— Истинно так. Никто ничего не углядел, — ответил сказочник. 

— Три шкуры бы содрал с ротозеев! — рявкнул наёмник.

— Вам, господин, виднее, конечно, да только вы уж не обидьте убогого, подайте корочку. 

— Хлеба нет, — тот полез в кошель, вынул медную монетку и бросил в миску. — Держи. 

— Благодарствуйте. 

Перенесла Дубравна парня в священную рощу, села под дубом, у корней которого звонко журчал ручей, и говорит: «Это сердце моё. Коли всё вокруг погибнет, но это дерево выстоит — я всё верну. Коли всё вокруг сгорит, а это дерево устоит — я всё  воскрешу. Умрёт это дерево — и я умру. Никому я этой тайны не открывала, только тебе». Тогда сорвался с дуба зелёный листочек, упал на водную гладь. Понесла вода листик: то через камушки перекатит, то в водовороте покрутит. 

Посмотрел пастух на лист, и так его сердце чувством наполнилось, что встал он и запел песню о любви да о счастье. А как закончил петь — замолчал, задумался. Заблестела в уголке его глаза слеза. И так сказал он Дубравне: «Коли умрёт это дерево, так и я следом умру. Нет мне жизни без тебя. Будь моей женой. Если надо, я тебя у отца твоего попрошу».

Хохотнула дочка Лешего, но согласилась. Обещала утром приехать с приданым.

Не пускал отец дочь к людям. Объяснял, что опасно это, что переживёт она мужа и не заметит, что не оценит он её, что он ей не ровня. Да где там. 

Утром прибыла к деревне процессия. Впереди красавица, следом волки дорогие шкуры в пастях несут, за ними медведи борти медовые прут, дальше белки орехи в лапках тащат. И до того чудная была картина, что все деревенские сбежались посмотреть. Приданого как за царицей, такие богатства сложили. Может, нынешним людям и небогато выйдет, а по тогдашнему времени говорили: «С мёдом как с серебром».

И зажила деревенька. Как в тот год, ни до, ни после не было. Летом добрые тёплые дожди землю питали, солнышко согревало. Ни града, ни поздних заморозков, ни суховеев, только теплынь. На покос привычного дождя не случилось. Зверье домашнюю животину таскать перестало, даже лисы курей не трогали. Кормов столько, что у коров бока шире себя были, а шкуры так и лоснились. Огороды да деревья урожаи дали огромные, хлеба родилось вчетверо против обычного.

А кроме того, коли какой бабе в то лето приспело от бремени разрешиться, так у всех роды лёгкие были и ни одна горячкой не померла. А уж малыши какие крепкие были! А чего простому человеку ещё нужно для счастья? Разве что пиво осеннее. Так ведь и оно в тот год удалось и было словно мёд стоялый, только королю под стать. 

Один лишь человек Дубравну невзлюбил. Свекровь не такую невестку ждала. Хотела она кроткую да послушную, а этой слова поперёк не скажи. Приличная-то невестка, когда к ней матушка обращается, должна очи долу держать да все наставления-поручения с благодарностью принимать. Как станешь свекровью, сама учить будешь, а покуда терпи и учись. А этой что скажешь, так она враз: «А у Лесного батюшки моего не так заведено». И что ей сделаешь? Оттаскать её за космы не выйдет, иначе в лес потом не ходи. И ведь не шьёт, не ткёт, порты не моет, хлебов не готовит. Негодная девка. Пустоцвет. 

День да через день жаловалась она сыну на сноху да по деревне её честила.

Задули северные ветра, пригнали слякоть. Начались дожди. Пришёл с этими дождями чёрный человек. Был он вроде как прохожий и шёл куда-то дальше, да занемоглось ему, вот и попросился на постой. Посмотрел он, что люди весело живут, и решил проведать, кому молятся, кого почитают. Как прознал про Дубравну и Лешего, пришёл в ярость, но давай про правильного бога рассказывать и что-де демоны сейчас их расхолаживают, чтобы земли лесу вернуть. Не поверили ему люди. Тогда пообещал он: коли от старой веры не отойдут, его бог всех накажет. И точно — пошла по деревне хворь. Никого та хворь не щадила, ни старого, ни малого. Кинулись деревенские за помощью к чёрному человеку, а тот им и говорит: «Чтобы от хвори избавиться, срубите священную рощу и дом бога на её месте поставьте».

А Дубравна в то время у отца гостила. Подошёл к ней Леший и говорит: «Чую, дочь моя, опасность для тебя. Уйди от мужа. Пусть приданое оставит, а тебя отпустит». А красавица и отвечает: «Не могу, батюшка, люблю я его». Надел Леший дочери на голову корону из золотых листьев, украсил её шею дорогими адамантами росы на нитках. И говорит: «Не бережёт он тебя, но погубит». А Дубравна и отвечает: «Любит он меня, говорил, что коли умру, так и он умрёт». Лесной хозяин всё свое гнёт: «Укрою тебя от погибли, попроси только». Но упёрлась дочь: «Не уговаривайте, батюшка! Нет мне его дороже!» На нет и суда нет. Отпустил Леший дочь. 

Пригнал пастух стадо вечером, а в деревне всё вверх дном. Люди с топорами в священную рощу идут. Он к ним прибился и спрашивает: «Куда вы, люди, идёте?» А ему и отвечают: «С лихоманкой бороться. Вот срубим дубы в роще, поставим дом бога – и не будет никто больше болеть». Сказал им парень: «Счастье вы своё рубить идёте». Тут же на него накинулись, мол, и он виноват. А мать при всех и говорит: «Видала я, сынок, как она по деревне ходила да шептала. И у которого дома пошепчет, так там все и захворают». Не поверил им парень, да деваться некуда. Пришли сельчане в рощу – и ну дубы рубить. А чёрный человек пастуху топор суёт и говорит: «Руби!» Глянул парень на дуб, а дуб-то тот самый, что у ручья растёт. Упал он на колени и взмолился. А ему уже родичи говорят: «Руби!» Как он их ни молил и ни упрашивал, да пришлось под их крики рубить. И дерево под топором точно не скрипит, а стонет. Рубит пастух дуб, а сам слезами обливается. Вот ударил он в последний раз — и рухнул дуб. Появилась перед ним Дубравна напоследок и пропала, точно и не было. Да… 

— А дальше что было? Победили болезнь-то? Что со злой свекровью стало? А пастух как же? — спросила молодая девушка с кувшином, подошедшая к середине сказки. 

— Лихоманку-то? Нет, не победили, кто выздоровел — по второму разу заболели, а некоторые так и померли от неё. Но сделанного не воротишь, вот и остались с новым богом. Пастух решил, что коли тела Дубравны нет, так стало быть, жива она, и пустился в путь, чтобы просить её о прощении. Где он теперь, один Леший ведает. А с матерью парня незадача вышла. Унесла её лихоманка-то… 

— А что же с Дубравной стало?

— Говорят, на весеннее равноденствие у кафедрального собора видят плачущую девушку в зелёном платье, а попробуешь её коснуться — она тает, как туман. Но сам я этого не видал.

— А почему у собора? 

— Так ведь там раньше роща Дубравны была. Вот, стало быть, чтобы намоленное место попусту не пропадало, решили собор построить. Только с тем собором история особая. Проклял Леший это место, ничего там построить нельзя было, церквушки деревянные сгорали часто или просто разваливались. Потому пустырь был. Но вот решили в городе епископию сделать. А какая епископия без кафедрального собора? Да никакая. Выписали зодчего издалека, состоятельные господа денег прорву собрали, мастер именитый приехал. Много он соборов, крепостей и замков возвёл. Нарисовал, как будет да как строить. Приступили к стройке. Две стены поставили — рухнули стены. На замковых камнях четыре стены под крышу подвели — так внутрь всё обвалилось. И что ни делают, всё не впрок. А заказчики требуют, шкуру сдерут, коли не выполнишь. Вот и порешили по древнему обычаю подпорщика поставить — положить в основание человека по жребию, чтоб держал на руках всю укладку. И уж так вышло, что пал жребий на жену зодчего. Делать нечего, раз так, то и в фундамент ляжешь. Только не таков был мастер. Решил он жену спасти. 

— Это как же? — спросила женщина в чепце, зелёном платье с передником и гербом господского дома на рукаве. 

— Решил он силу большую привлечь, к дьяволу обратился и такой договор с ним заключил: «Когда собор будет достроен, душа зодчего к дьяволу отойдёт». Вот с тех самых пор собор никак и не достроят. То тут, то там, то кровля, то стены. Лет двести уж как. 

Солдат с татуировкой волка на щеке осклабился, а после сказал, обращаясь к спутнику сказочника:

— Эй, парнишка! Не хочешь к нам? У нас и бабы, и деньги, и попутешествуешь. Чего тебе этот старый пень? 

Парнишка поднял взгляд на говорившего. Под худом было круглое лицо с носом-пуговкой и зелёными, почти кошачьими глазами. 

— Благодарю, господин доппельзольднер. Мне отца нельзя одного оставлять. Пропадёт он без меня. 

— Этот-то? Да он ещё нас всех переживёт, — ещё шире разулыбался наёмник. 

— Может, оно и к лучшему, — сказал мальчик в худе и странно посмотрел в глаза служивого. 

— Давайте-ка, сынки, я вам расскажу сказку про оборотней, — сказал Старик, обернувшись к наёмникам. 

— Да чего там рассказывать? Всегда они жили в этих лесах и теперь ещё живут. Но ненадолго это. 

— Ну, тут ведь как. Не сможете вы детей Лешего извести. Не по силам это людям. 

— Да с чего ты взял, старик? 

— Ну, что они дети Лешего, я знаю точно. Давно это было. Жила в этих краях красавица. Ростом удалась, в бёдрах широка, в талии узка, грудью высока, лицом красива, волосы в косу соберёт — коса до колен, распустит — водопадами струятся. Слава о ней повсюду шла. Как-то раз проезжал мимо благородный господин. Граф ли, герцог ли — кто его разберёт. Влюбился благородный господин в красавицу и решил жениться. Долго торговался он с родителями, но сторговался. Был он собой хорош, потому и полюбился красавице. Свадьбу гуляли в деревне. Пили мёды стоялые, какие и королю не подают. Ели яства дорогие. А после свадьбы забрал дворянин красавицу в свой замок. В замке том было чуднó. Всё есть, и постели стелены, и яства наготовлены, и печи протоплены, да кругом ни единого человека. Жила молодая жена, горя не знала. Да стала она ночами замечать, что просыпается одна на ложе супружеском, и решила за мужем проследить. Вот легли они, жена и притворилась, будто спит. А муж полежал недолго, встал, оделся и вышел из спальни. Тут и она следом. Он в главный зал, и она тут как тут. Он на улицу — и она тенью позади. Вот встал богатый господин против луны, хлопнул в ладоши, крикнул филином и оборотился в чудище. Ростом как три человеческих, весь из травы, кочек, коры древесной, ягод, грибов, костей, перьев, рога лосиные, лапы медвежьи, глаза разные. Испугалась красавица, рот зажала ладонью, да крика не сдержала. Тут и спал весь морок. Не сад, а чащоба, не замок, а бурелом, не красавец, а Леший. Принялся муж жену успокаивать, в любви клясться, рассказал, как увидел её однажды и не любил более никого, тело человеческое ради неё себе сделал. Поведал имя своё тайное, которое ежели назвать, то любое желание исполнит. 

Девушка Лешего по имени позвала и загадала, чтобы отпустил он её к отцу и матери. Что делать? Коли обещал, так слово держи. Отпустил он красавицу в родную деревню. А там священник сказал: мол, раз замужем не за человеком была, считай, незамужняя. Вскорости вышла красавица снова замуж. Родила мужу двойняшек, сына и дочку. Так и жили они семьёй. Но когда двойняшкам сравнялось тринадцать лет, стали деревню беспокоить два волка. Приходили ночью, скотину, которая не заперта была, резали и жрали. Испугались деревенские, послали красавицу к бывшему мужу с поклоном, чтобы, значит, от волков спасение найти. А Леший лишь рассмеялся и спросил: «Тебе ли, жена, детей моих не признать?» С этим ответом и вернулась красавица домой. Стали люди на ночь запираться и скотину прятать. Раз не заперла красавица двери, ворвались волки в дом и загрызли и её, и мужа. А дети их после того запропали куда-то. Так и неизвестно, то ли так Леший имя своё скрыл от людей, то ли жене отомстил. Да только с тех пор завелись в этих краях оборотни, и не по силам людям совладать с ними. 

Женщина в чепце и зелёном платье подошла к старцу. Склонилась, чтобы поставить деревянную плошку с травяным чаем, и чуть слышно шепнула: «Я вижу, что ты из наших. Я работаю на инквизицию и обязана рассказать о тебе. Это случится, когда я попрошу исповеди после вечерней молитвы. Выпей этот чай и уходи, пока есть время».

Прокажённый не подал вида, что услышал. Только ответил: «Спасибо тебе за чай, красавица».

Женщина удалилась. Остальные слушатели тоже подали сказителю и сопровождающему кто что мог и двинулись по делам, переговариваясь. Солдат кинул горсть монет со словами: «Извини, отец, еды нет!» 

Мальчик-провожатый неожиданно вырос за спиной старика. 

— Что мы будем делать, отец? 

— Ничего. 

— Но эта женщина… Она предупредила, что расскажет о тебе инквизиции. 

— И? 

— Может, нужно бежать? 

— Я думаю, нам стоит подкрепиться. Перелей половину моего чая себе. 

— Но инквизиторы!..

— Они жгут ведьм, колдунов и демонов. Ты ведьма? Колдун? Или демон? 

— Нет, отец. 

— Вот и я нет. Значит, нам нечего бояться. 

— Что же мы будем делать? 

— Выпьем чай. Закусим тем, что подали добрые люди. Потом я пойду к бродячим артистам, вон они сидят. Думаю, когда за мной придут, это будет чертовски весело. Только вот что. Постарайся тогда затеряться в толпе, ведь это мне не страшны пытки. 

— Хорошо, отец. 

После трапезы прокажённый подошёл к кочующим артистам и сел на землю рядом с ними. Это была даже не труппа, а горстка скитальцев. Во главе их стоял цыган, с ним были слепая девушка, самая обычная женщина, видимо, прибившаяся к бродягам недавно, и волк. Завидев пришельца, он припал на передние лапы, как в поклоне. Цыган внимательно осмотрел незнакомца. 

— Здравствуйте, уважаемый. 

— Здравствуй, везунчик. 

— Почему ты решил, что я везучий? 

— У тебя это на лбу написано. Цыганская магия на удачу. Бабка нашептала? 

— Мне кажется, ты не слепой. 

— Тебе бояться не стоит. Ты слишком удачлив. 

— Если ты так прозорлив, может, знаешь, как нам помочь? 

— Может быть. Смотря в чём тебе нужна помощь. 

— Эта чистая душа страдает от проклятия слепоты, — цыган указал на девушку. — Я хочу вернуть ей зрение. Ты можешь нам помочь? 

Старик почавкал беззубым ртом, провёл варежками по своему балахону. Казалось, он думает о чём-то своём. После некоторой паузы последовал ответ: 

— Знаешь, есть легенда, что если позвать Лешего по имени, он исполнит одно желание. Я знаю его имя.

— Это правда? Ты скажешь его мне? 

— Нет. 

— Ты не хочешь помочь?! 

— Хочу, но не могу. Леший проклял меня, сделал таким, какой я сейчас. Пока я не избавлюсь от проклятия, не смогу произнести его имя. 

— Что нужно сделать? Как снять проклятие? Я на всё готов. 

— Чистая душа должна подарить мне поцелуй любви. 

— О! Души чище в мире нет! Она всех любит, так что расколдует вмиг. 

— Смотри, ты пообещал! 

— Пойдём скорее, старик! 

Девушка гладила волка по голове и о чём-то беседовала с женщиной. На глазах её была белая повязка, обшитая кружевом и кисеёй. Она была хороша собой, одета в прекрасное платье и среди бродяг выглядела прекрасным цветком на куче навоза. 

— Дея, прошу тебя, подойди! 

Девушка встала и подошла к цыгану на слух.

— Этот человек может спасти тебя. 

— Это очень хорошо, братик. 

— Да, это хорошо, но взамен его нужно освободить от проклятия. Ты готова ему помочь? 

— Конечно! 

— Вот видишь, старик. Она готова на всё, лишь бы прозреть. 

— Что же, позволь, и я спрошу её? 

— Спрашивай.

— Дея, чтобы спасти меня, ты должна подарить мне поцелуй истинной любви. Ты готова? 

— Я готова. 

— Но если поцелуй будет неискренним, то ты станешь прокажённой, как я. Ты согласна?

Девушка отшатнулась, замерла, и из-под кружевной повязки потекли маленькие прозрачные капли. 

— Прошу вас, господин. Я и так слепа, не делайте меня ещё более несчастной. 

— Дея, остановись! Не отвергай этот шанс!

— Вот видишь, цыган. Она и правда чиста, но поцелуй любви подарит другому. Я не стану губить её. 

В стане артистов вдруг возникло замешательстве. Они отвлеклись от прокажённого и принялись что-то обсуждать, глядя в другую сторону. Их слова словно бы сносило ветром. 

— Отец, зачем ты солгал, что тебе нужен поцелуй? — мальчик, словно чёрт из табакерки, появился рядом со стариком. 

— Я не хочу губить чистую душу. Ты ведь знаешь, я не злой. И если ты планируешь не попадаться инквизиторам, то самое время уйти. 

Мальчик огляделся и ушёл в сторону шумного не по времени кабака. Благо, дорога была не пуста. 

Через некоторое время подошли двое гвардейцев церкви. Один был в штанах, куртке, берете без пера, с мечом и короткой алебардой. Второй был одет в парадные штаны двух цветов, дублет и шляпу с пером. По виду разряженный был командиром. На его поясе висели сумка, кинжал, меч и пистолет. В руках была бумага с сургучной печатью. 

Цыган было попытался спросить: 

— Что вам нужно от моего гостя? 

В ответ старший отчеканил: 

— Именем инквизиции! Ты, безымянный нищий, пройдёшь с нами!

Старик закряхтел и протянул руки вперёд. 

— Добрый человек, помоги встать. 

— Хочешь заразить нас проказой? Вставай сам! 

— Но я так стар и слаб…

— Я имею особое распоряжение убивать бегущих. Хочешь, чтобы я им воспользовался? 

— Нет, господин офицер. Уже встаю. 

Конвой держался на отдалении от конвоируемого. Могло произойти что угодно, но вышло так, как вышло. Старика не стали мариновать в застенках, а отвели напрямую к отцу-дознавателю. 

Представитель священного трибунала был худ, жилист и молод — не больше тридцати. Жидкие усики и бородка обрамляли его рот. Вокруг глаз и на лбу пролегла сеточка морщин, необычная для его возраста. Сутана его была белой, пелерина чёрной, на руках белые перчатки. Сей молодой муж был широко известен как судья справедливый и стремящийся проникнуть в саму суть обвинения. 

— Как тебя зовут, прокажённый? 

— Ваше преподобие, я не имею имени.

— Вот как? Почему?

— Когда мои соседи и родичи увидели на мне язвы, то по обычаю выдали мне этот балахон, рукавицы, колокольчик и миску для подаяния. На кладбище близ деревни провели все положенные обряды и зарыли пустую могилу, в которой покоюсь я, каким они меня знали. Так что у меня нет имени.

— Хм. Скажи, прокажённый, ты колдун, ведьма или чернокнижник?

— Нет, ваше преподобие.

— Но многие люди говорят, что на тебе лежит печать магии. Потому вновь задам вопрос: ты колдун, ведьма или чернокнижник?

— Нет, ваше преподобие, я не являюсь никем из перечисленных вами.

— Что ж, ты знаешь, что у нас есть три стадии дознания. Первая — когда я задаю вопросы, а ты запираешься и молчишь. Вторая — когда я спрашиваю, а ты отвечаешь. И третья — когда ты говоришь, а я записываю. Сейчас у нас первая стадия, но если ты будешь упорствовать, мы перейдём ко второй.

— Я понимаю это, ваше преподобие, но я не являюсь ни колдуном, ни ведьмой, ни чернокнижником.

— Что же, тогда проведём очную ставку.

Отец-дознаватель хлопнул в ладоши, дверь приоткрылась, и он властно крикнул: «Приведи сюда рыжую». Дверь закрылась. Спустя несколько минут вошла женщина, одетая в яркое кисейное платье, на поясе висела плоская сумка, на голове был повязан платок. 

— Скажи, на нём есть печать магии? — строго спросил инквизитор.

— Да. Он маг.

Слепой старик повалился на колени и, умоляюще сложив на груди руки, проблеял:

— Я не маг, ваше преподобие. Не маг я.

— А как же понимать слова специалиста? Хм? Может быть, ты врёшь мне? Или она врёт?

— Она не врёт, ваше преподобие, но и я не вру!

— Но как же это возможно? Ты говоришь, что ты не маг, а она говорит, что маг. Значит, кто-то из вас лжёт.

— Нет, ваше преподобие, никто не лжёт. Печать магии может появиться не только от использования магических искусств, но и от проклятия.

— Проклятия?

— Да, ваше преподобие! 

— Это правда? Проклятие может налагать печать магии на человека? — инквизитор обратил свой взор к женщине.

— Я раньше с таким не встречалась, но такое возможно, — неуверенно произнесла она, пристально глядя на прокажённого. 

— Ваше преподобие! Это проклятие! Я могу рассказать вам, как всё было. Я с детства любил сказку про имя Лешего. Говорят, если назвать Лешего его именем, он исполнит одно любое желание, каким бы невероятным оно ни было. Я долго искал его потомков и однажды поймал оборотня, который в обмен на свободу назвал мне имя своего отца.

— В самом деле? — поднял бровь отец-дознаватель.

— Да, ваше преподобие! Я призвал Лешего и загадал желание. Он посмеялся надо мной, говорит, мол, ты сгнил изнутри от своей жадности, так будь прокажённым, ослеп от жажды богатства, так будь слепым, душа твоя состарилась, так пусть и тело будет старым. А после добавил: «Быть тебе таким, пока чистая женщина не согласится возлечь с тобой». Да ещё и память об его имени запер, пока проклятье не сниму.

— А что если я решу тебя пытать?

— Пытайте, ваше преподобие! Только вы ведь знаете, что прокажённые боли не чувствуют. Вы можете мучить кого-то на моих глазах, но я слеп и не увижу этого.

— Тогда, может, мне тебя сжечь? — усмехнулся инквизитор.

— Я пробовал умереть, но проклятье слишком сильно, даже огонь не убьёт меня.

— Хм. Чего же ты хочешь?

— Отпустите меня, ваше преподобие. Как только я сниму проклятье, обязательно выдам вам имя Лешего, чтобы вы поквитались с ним.

— Хм… Интересное предложение. Готов ли ты произнести молитву и поклясться на Священном Писании, что не исповедовал тёмную магию и чернокнижие?

— Готов, ваше преподобие!

— Произнеси молитву.

— Какую, ваше преподобие?

— Ты должен знать её наизусть.

— «Отче наш»?

С молчаливого согласия священника прокажённый принялся читать молитву. Сам же отец-дознаватель извлёк из шкафа Священное Писание. Он внимательно слушал, в его проницательных глазах светилась какая-то мысль.

— Положи руку на Священное Писание. Да не так, сними свою рукавицу.

— Как прикажете, ваше преподобие.

— Постой, лучше я сейчас тряпку подложу, а то ты всех заразишь.

Священник накрыл книгу тряпицей и приказал прокажённому положить ладонь поверх.

— Повторяй за мной. Клянусь, что не совершал в своей жизни тёмных ритуалов, магических практик, чернокнижия, не поклонялся демонам и Сатане.

— Клянусь, что не совершал в своей жизни тёмных ритуалов, магических практик, чернокнижия, не поклонялся демонам и Сатане.

— Пусть испепелит меня гнев Божий, если я даю ложную клятву.

— Пусть испепелит меня гнев Божий, если я даю ложную клятву.

— Хорошо, пойди к секретарю, пусть он выдаст тебе патент на имя Отто Шмидта. 

— Слушаюсь, ваше преподобие.

С патентом в руке слепой нищий вышел с церковного подворья. Красные лучи заката светились над крышами. Мальчик-сопровождающий оказался тут как тут. Он осторожно взял старика за рукавицу и молча повёл к воротам. Времени на разговоры не было, требовалось спешить — предстояло преодолеть ещё поля и добраться до леса. Добрались они в свете последних солнечных лучей. 

Слепой уселся на кочку, подобрал ноги, выпрямил спину и замер. Казалось, он глубоко уснул. Сумерки сгущались. 

Мальчик снял с головы капюшон, под которым обнаружились два круглых кошачьих уха. Ладони его уменьшились и округлились, на руках вместо ногтей появились длинные когти. Через минуту на его месте сидел большой манул. Кот осмотрелся вокруг и вспрыгнул на ветку ближайшего дерева.

Рядом с неподвижным человеком неожиданно оказался огромный исполин из ветвей, коры, кочек, листьев, травы, костей, перьев, шкурок, ягод, грибов и прочих лесных мелочей. Он погладил старика по голове.

— Отец, зачем ты всё это делаешь?

— Что?

— Это омоложение твоего человеческого тела?

— В этом теле вся моя человечность. Пока это тело живо, я буду любить людей, как и всех в моём лесу…