28 No digas a tu prójimo: Vete y vuelve de nuevo,
y mañana te daré,cuando tengas contigo qué darle.
Мы не собаки, - хотел сказать Николаич. Но не сказал.
Старый он. Брезглив стал к словам.
Ползают под языком. Чего ползают.
А на языке-то его что только не было. Прости господи.
Всякой жизни попробовал Николаич-то, за его пятьдесят девять.
Шестдесят не пробовал, - шипит он. На брата шипит, такой мерзОта.
Рядом сидит и шипит. Слушает, как я об нем сочиняю.
Если б он мне жизнь не спас, так и не знаю, как такого крыса стерпелось бы.
Тем болле он майнор. Мне-та шесть десять един.
Я-то умным должен ходить, разводяшим. А вот.
Студентами мы были.
Представь. Никалаич и я, твой любезный, - скубенты.
Так в древности говорили - скубенты.
А мы древность-ту застали. Давно живём.
Учили нас математике, дифурам и анализу.
Первое, оно под грифом, извини. Дадим реакторам пару.
А второе в перчаточках. Первую производную возьмём. Вторуйу. Всё по полочкам. Где у вас тут разрыв первого рода, где втораго, а где и непрерывность произошла. Всё раскажем и помажем.
Потом, конешна, наука расслабон требует.
Мехматы ходили в горы.
Кавказ-та не за горами.
До Нальчика-то рукой поддать, если тихо.
Ходили мы в горны. Туристами. Это вам не альпинизм-то еуропейский какой. Карабинчиком подвесился к стенкке и кукуешь как демократ.
В туризме палатку на десять давай поставь. Дерево, а то три завали на надью. Эти ошлёпки, ране званные носками, просуши. А не то. Николаич спать не в пустит.
Подошли мы под ледовое поле.
У горных туристов три интереса.
Uno - перевалы. Эта наш маршрут от “единички” до “шестёрки” по степеням сложности и вероятности невозвращенции, для тех кто тервером заинтересован. Такая вот регрессия наблюдается.
Dos - ледники. Типа метра в триста ширина, полметр снега поверху. А чё там под снегом. Таки - да. Господь ведает.
Tres - ледовые поля. Это самый отпад, даже сказал бы падельник. Это то, по чём звонит колокол.
Километры ширины (оба X & Y), метр снега поверху, а чё там под снегом. Таки - да. Господь ведает. А тебе надо-то на другую сторону. Даже скажу так: на ДРУГУЮ сторону. За РЕЧКУ.
Estudia, hermanos y hermanas. La dias veve.
кОЛОННА ТУРИСТОВ СТРОИТСЯ ПРОСТо
Первый - командир, которого одни не выбирают, а другие приходят только к нему.
Последний - замполит, самый сильный - ментально и физикой. Его выбирает командир.
(Таки да. Последний и первый никогда не совпадали.)
Между ними - пехота. Ледоруб в левой, правая понадобится для другого. Вокруг ледоруба повязана верёвка, протянутая от командира к замполту.
Если кто валится, тянем все. Или как командир прикажет.
Раз, два, много - так считал наш полковник военного дела.
Это был Азау. Кажется, Азау. Господи, пусть это был Азау.
Подошли мы нормально. Часом в одиннадцать. Весь день впереди. Перейдём.
Перейдём, - думали пока не огляделись.
Тогда сидишники уже распространились. А я-то уже подсел на джаз. Николаич опять же влияние влил.
Эллингтон там, Дюк-то и вся джазова королевская рать - Князья, Графья.
И Птица эта тоже, Кортасарова, - ой, не пойте мне про латинов, эти ещё одна безсонная вселённая. Столяры одинокие, столетние.
Слушал я тогда роялти - Oscar Peterson & Count Basie - Jumpin' At The Woodside
Как вчера было, сегодня помню.
И мы пошли. Вашего непокорного последним поставили. Сами-то Николаич поставили.
Снег хрустит. Свежий, как булка на Мосфильмовской.
Пианы хрустят бело-чёрным на сидишке.
Морозец вам и день чудесный.
Снег хрустит.
Снег хрустит. Снег хрустит.
Снег хрустит. Снег хрустит. Снег хрустит.
Иду, думаю: приколоться? стих такой сотворить? Не распнут? На литсайте-то?
Ступил.
И понял.
Не поднять мне ноги.
Не. Не поднять.
НИКОГДА
Со стороны себя увидел. Типа, душа вылетела и меня осматривает.
Стоит я и нога приклеена, там, к чему-то под снегом.
Не двигается. Только глазами воротит из стороны в сторону.
- Матерится я глазами, - хотел было сострить. Но не сострил. Холодно.
Ну. Ситуация почти штатная, не раз разыгранная на тренировках. Всё по книжке делаем. Ближние в стойку, ледорубами укрепились, не поедут, верёвку спасательную натянули, ноги напрягли. На меня смотрят.
Командир подходит. По книжке. Очень, очень. Весьма осторожно. Ещё за предпоследним от меня остановился. Ему полететь теперь никак нельзя. С кем пехота останется.
- Чего? - спрашивает.
- Ччччего? - отвечаю.
- Стоишь?
- Стою.
- Крепко?
- … Не пробовал.
- А то… Ну, попробуй.
- Я ослабил силу давления на правую конечность, где в последний раз не хрустнуло, - говорю.
- Чево?
- Гад же ты, Ньютон, со всеми твоими тремя законам. Ногу поднимаю. Ничё.
- Вот и, - начал командир. Однако услышать продолжение мне не удалось.
То, что было подо мною, значительная, в любом случае часть, провалилась. Звука падения я не услышал. Что в целом, похоже, не было к добру.
Да и оказался я по грудь в ледяной дыре.
- Чё? - услышал я командира. - Висишь?
- Вишу, - прошептал.
- Это ничё. Бывает. Ну, бывает, - услышал я командира. С вида он пропал, отошёл дальше, по книжке.
- Чё теперь, - шепчу.
- Это ничё. Бывает. Ну, бывает, - услышал я командира.
- Холодно.
- Бывает. Ну, бывает, - услышал я командира. - Лето теперь-то. А ты мерзлОТа! Братишка.
Зубы стучат. Молчу.
- Ты каких девок больше любишь? - слышу командира.
Зубы стучат. Молчу.
- Вот и я - рыжих. Рыжая, рыжая! Ты на свете всех милей! Рыжая, рыжая! Не своди с ума парней…
Тень навалилась на меня. Я глаза поднял. Командир. Весь обвязанный. Ледорубчиком аккуратно пробует вокруг.
- Ты чего? - говорю.
- Стреляли, - улыбается.
- Зачем?
- Будешь должен. Бери. Твой конец пришёл, - командир протянул мне верёвку.
Но ведь, смешливые мы-та, поцаны-то. Про конец-то и разсмеялись.
А поле, поле, оно, цука, смешливых не очень. Что в алгебре, что в туризме.
- Что это было? - спрашивает командир.
- Дыра. Расширилась.
- Твою мать. Кто разрешил?
Оглядываюсь.
- Чево? - шепчу.
Коммуникация с командиром теперь наладилась в виду физической близости.
“Но. Ой, блин, - думаю. - До двадцати пяти не доживу, если он узнает о моих последних словах”.
Тут скорбный сарказм доходит и до меня.
Братишки, будете умирать - вспомните про скорбный сарказм. Апхахочитесь.
- Чапай думать будет, - говорит командир.
Мы с ним пузом к пузу оказались. Но если что, я не при делах, Анхела, твоего эспозу не я совратил, век волю…
Командир закрыл глаза. Слышу, дыхалка в сто процентов, то есть каждые три секунды вдох и выдох , типа сейчас уснёт, или спал он уже тогда.
И мне захотелось. Тепло даже стало.
- Не спать! - шепчет командир. - Умрёшь, дура.
Не сплю.
Не сплю.
Не сплю.
Голова Рытхеу показывается. Он якут, на биофаке, будет деревья на ЧУКОТКЕ САДИТЬ. Да.
- Чо? - говорит.
- Ничё. А у вас, - отвечаю
- Мёрзнем, - говорит.
Я глазами сигналю на (спящего) командира.
- .Не сплю, - говорит командир (не открывая глаза), - готовность пять минут.
Рытхеу отползает.
- Ты на спасалке, - говорю, - тебя вытянут, если без меня. А со мной не вытянут. Знаешь сам. А я полечу. Чё там в ледниковом пузе узнаю.
Командир поморщился, ус почесал.
- Ну. Давай, - говорит. - Чё надо?
- Софие скажи… типа… любовь, морковь… Навсегда… Не забуди. Это сам знаешь. К маме заходи. Ножками. Ей надо потрогать... И…
- И?.. Слушаю.
- Ты это...
- Это?
- Несчастный случик...
- ?
- Пукнул. Ну, пукнул, чё, с тобой не было?
- Эммм…
- А там похоже жидкое было.
- И?..
- Нук, чую, примёрз ко льду. Аж не полечу.
- Ох, братец…
Командир стал вокруг меня виться, подход к заду найти.
Чё уж теперь, я-то отпетый, кто теперь узнает.
А мне будет легче лететь.
Короче. Чтобы отморозить, пришлось командиру примёрзшее слюной увлажнять и подогревать. Отклеилось.
И он на меня верёвку тут и накинул, и затянул. Правой меня под грудку. Чтоб не соскочил.
Где он учился? Господь знает.
- Якут, тяни, - крикнул.
Вытянули нас всех тогда.
- Мы ж не собаки есть с пола, - говорит Николаич, - Да и дышим нежнее.
- Sofia, cosa sei? - говорит Николаич, - Cos'è Beatrichi?
Представь, Ричинька
-------
Qui dove il mare luccica
E tira forte il vento
Sulla vecchia terrazza
Davanti al golfo di Surriento
Un uomo abbraccia una ragazza
Dopo che aveva pianto
Poi si schiarisce la voce
E ricomincia il canto