Тетрадь

 Тетрадь, на которой значился такой древний год, что обложка местами выгорела как военная куртка, а пыль - мертвые мгновения – покрыла солдатским серым одеялом.

Страницы исписаны просьбами к Богу. Я ждала пока желание не обретет жирную жизненную плоть. Вся сложность была в языке на котором нужно обращаться.

«Я хочу, чтобы он увидел меня среди других и выбрал…»

 Когда он шел, то чуть отводил правое плечо назад, словно замахиваясь для удара. В нем было что-то от покорителя пространства – будущего или прошедшего, меня это так завораживало, что я сама ожидала покорения как Америка ждала Кортеса. Он казался конкистадором с настолько темной кожей, что на ней не видна кровь ранений.

Мы целовались в подъезде и через его руки я чувствовала отзывчивость своего тела. Он дарил мне новое существование среди стен перекрашенных столько раз, что отвратительная грязно-зеленая краска лопалась как обожженная кожа дракона, показывались слои грязно-синей краски, а еще глубже следы таких красок, что никогда не производились на земле.

- Ленок, мы в Сочи чилить будем, Мейкуне, - говорил он мечтательно, навалившись на перила, отправляя в будущее благодарность за только что полученное опустошение.

- Чо за Мейкун? Это кот вроде?

- Может и кот… - Улыбался он мечтательно.

Много позже, когда интерес к его обрюзгшему телу угас и я перестала выслушивать рассказы о грядущих переменах, которые несомненно когда-то произойдут (воровство не приносило дохода), я все же стала свидетелем преображения.

 Железную, из блестящего волнистого профиля бытовку в которой он жил на дачном участке, обложили хламом - собранным им за много лет  - подожгли, подперев дверь. В крохотном окошке, «вор не пролезет», мелькало его лицо. Он трубил как слон на случке, неистово сопротивляясь смерти. Среди криков я слышала свое имя, он обращался ко мне как к единственной. Но помочь я ему ничем не могла.

Потом, на пепелище, на черном от копоти теле не видно было крови, и кожа местами лопнула как краска в подъезде.

«Пусть он останется со мной»

Целые спектакли разыгрывались только для меня, он показывал любовные пантомимы, где дорогие букеты - обыденность, а плохие стихи обещали честные намерения. Хотя какой честности я хотела?

В постели он напоминал трогательного младенца, вся прелесть  - поощрять его неуверенные действия.

Он остался со мной, даже когда я со злости привела в дом другого мужчину, а чавкающие звуки из ванной были признаком жадного взаимного поглощения. Запомнилось, что шампанское тогда было теплым и выдохлось, а на бокалах оставались следы от жирных рук. Казалось, что у меня на ляжках остаются такие же следы. Слишком много желания научилась я забирать себе.

Его потребность вернуться в материнское лоно обратилось ко мне, что было смешно физически, а метафорически - не хотелось иметь там свидетеля тайной жизни.

Он начал что-то употреблять, отправился в далекий и очень тревожный мир где обещания превосходят возможности настолько, что полет с двенадцатого этажа показался ему пустяковой реальностью…

«Я хочу его»

Он был похож на цезаря - небольшая бугристая голова, вбитая в могучие плечи. Подходил ко мне походкой штангиста готового взять вес и насаживал на скипетр власти до тех пор, пока я не исчезала в волнах царского могущества. Так я представляла нашу близость.

Мы остались вдвоем в маленькой комнатке с обоями вялого желтого цвета. Он так тщательно задергивал шторы, что заподозрила неладное. «Неладным» было, то я должна стать хозяйкой «верного пса», получила ошейник и поводок. Коровье брюхо его провисало, а слегка фиолетовый, с красными кратерами прыщей зад, шевелился при ходьбе на четвереньках. Было скучно, но ему нравилось. Он подарил мне кольцо, которое определяло свежесть продуктов магазине, камень на нем загорался, то красным, то фиолетовым светом как его задница от шлепков.

Когда он величаво шествовал по улице, а его прохожие знали в лицо, люди расступались и мне это льстило.

Еще он любил мотоциклы и однажды влетел на полной скорости под цистерну с молоком.

Тогда камень на кольце вспыхнул оранжевым и погас навсегда.

«Я устала и не хочу ни под кого подстраиваться»

У меня четыре кошки; одна изумрудная ловеласская; кастрированный кот Матвей; две абрикосовые, выученные приносить плохие и хорошие новости поочередно.

Матвей пытается покрыть кошек, мучает их, навалившись грузным мохнатым телом, кусает за уши, но не приносит удовольствия, они орут истошно, требуя новой попытки.

Я лежу в постели вечерами как когда-то в детстве ищу руками наслаждение, оно уводит меня в такие дали, где нет ничего человеческого, только похотливые звери рыщут во тьме роняя розовую пену. Мне хотелось бы взять туда своих кошечек, но барьер сознания отвергает все постороннее.

В один прекрасный день я не вернусь оттуда. Просто забуду, что была здесь, работала на уборке укропа, таскала тяжелые ящики вдоль пахучих грядок на июльской жаре. Меняла размер груди, цвет глаз и тесноту «норки» в зависимости от пожеланий моих мальчиков.

Будут другие страсти и другие заботы.

Птицы замолкли в середине лета, я заметила это не сразу - шорох листьев стал главным звуком на зарастающей березами вырубке.