На рассвете

У тебя глаза цвета похмельной осенней мути, которая застилает взгляд с утра и сильнее заволакиаает к вечеру, перед тем, как я окукливаюсь в одеяло. Старая скомкавшаясч вата тяжёлая, как мои мысли. Тяжёлая, как твоя поступь. Тяжёлая, как сердце, набухшее воспоминаниями.

Твои речи - словно шёпот осенних листьев. Все бормочут, бормочут, а не поймёшь о чем. Но от их болтовни лежать становится неуютно. Хочется вылупиться из одеяльной скорлупы, выскочить на крыльцо и застать их в расплох. Гаркнуть во все горло, как на мальчишек: "Эй, вы! Прочь отсюда! Замолчите! Ваше время кончилось, теперь пора умирать. А ну-ка, легли на землю, раз-два!" Только я знаю, что если листья облетят, то тебе будет не в чем прятаться. И я позволяю им точить лясы, сглатывая болезненный ледяной комок в горле. 

И чего ты все ходишь, ходишь, ходишь ко мне? Из двери тянет холодом, холод болотным туманом стелится по полу, холод заползает ко мне в голову, превращая остатки мыслей в замёрзшие лужи. Я и раньше-то умом не блистал, а с тех пор, как ты ко мне наладилась, потерял остатки покоя. Я же нарочно печку не топлю, чтобы тебя не тянуло к человеческому теплу. Восемь лет уже к ней не притрагиваюсь. В доме пахнет глиной и сыростью. Может быть, это наоборот тебя манит? Может быть, если я наконец затоплю, то всё кончится? 

Что-то одобрительно ухает за окном. Дрожь пробирает меня до последнего волоска на голове. Утыкаюсь в подушку, стараясь не глядеть. От неё, как от печки, тянет сыростью и глиной. Интересно, там у тебя пахнет так же?

"Пригласи - узнаешь"

Тихая мысль капает в разум холодной каплей, будто сорвавшейся с язычка умывальника. Ледяное стекло окна, побелённое луной, глыбой ложится мне на грудь. Вот засела ты в моей жизни, язва. Разве я виноват, что тогда лодка перевернулась? Захотел показать тебе осеннюю Ли́стаенку - а что вышло... Сам же лично пытался вытолкать воду из лёгких, звал на помощь - да только чайки откликались глумливыми голосами.

Пытаюсь спать, но лоскутки сна все не вяжутся в одно целое. Каждый лоскуток все отрывочнее другого, все темнее, все больше из него торчит ниток. Во рту пересохло, мне бы воды глотнуть, только чайник стоит на столе, а стол прямо перед окном. Обойдусь. Безнадёжно облизываю разболевшимся от сухости языком липкие губы. 

Ближе к утру вместе с рассветом тревога не отступает - наоборот входит в душу глубже, словно гвоздь в ногу. Кусок неба в решётке рамы белесый, как дохлое рыбье брюхо. И такая тоска нападает, что понимаю - не жить мне. Даже если бы не плескался твой взгляд за стеклом тинистою водой - все равно не жить. Не придёшь - сам себя загрызу, как свихнувшийся пёс в заброшенной конуре отгрызает сам себе ногу. 

Одним махом выпрыгиваю из кровати. Холод пронзает внезапно, через пятки пытаясь достать до сердца. Наспех пихаю ногу в сапоги, рву с крючка куртку.

- Ну, где ты? - начинаю кричать, ещё не подойдя к крыльцу. - Выйди, покажись! Кровь мою хочешь высосать? Сердце вырвать? 

Опадающий сад перепуганно замирает при моём появлении. Онемев, я смотрю, как два омута становятся ближе. Не без дрожжи чувствую на шее прикосновение мокрых рук. 

- Ты скучал без меня?

- Очень...

Слово срывается в пустоту, как подгнившее яблоко с ветки.

- Бедный...

В горле у меня колет, на щеках - слякоть, словно и я сам превратился в лужу. Страх в моей груди тает, уступая место безвыходной волчьей тоске. Как воронка, она разверзается у меня между ребёр. Я без страха смотрю в глаза, без страха смотрю в улыбку и думаю, как я мог все эти годы бежать от неё.

- Я не сержусь на тебя. 

- Правда?

- Правда...

Отяжелевшее сердце вдруг легчает, на минуту замирает, думая, не упасть ли и ему в посеревшую грязную траву, и, словно одумавшись, ускоряет шаг. Прикрывая глаза, я чувствую на себе порыв ветра: он недолго задерживается на моих плечах, словно приобнимая рукой, и тут же исчезает, оставляя за собой ощущение робкой мягкости, словно от ненароком коснувшихся женских пальцев.