Алтея Ферн

- Третий раз за день. Вы уверены? - спрашивает высокая женщина в защитном костюме, протягивая Флоранс ключи. Та сделал кивает: слова при виде служащей прячутся и разбегаются. Они боятся её ещё сильнее, чем белого листа ворда с одиноким заголовок "Поэтика верлибров Алтеи Ферн". Этот заголовок вот уже неделю черным айсбергом плавал посреди белого моря, и ни единая буква не омрачала его покой. 

"Алтея Ферн - величайшая... одна из величайших... известнейшая..." Слова варились в противную вязкую кашу, которой преподаватели давно уже наелись досыта. Флоранс подозревала, что, прочитай Алтея Ферн её труд, она бы сгорела со стыда.

"Есть доля хорошего в том, что она уже умерла". Мысль вспышкой проносится в голове Флоранс. Девушка замирает. Холодный электрический импульс пробегает по её телу, шевеля волосы на руках, как помертвевшее дыхание осеннего ветра приглаживает ещё разнеженные от лета полевые травы. "А что, если она слышит?" Служащая с неодобрением Костя на Флоранс, и та торопится взять у неё ключ. Узкие стены коридора, которыми девушке предстоит пройти третий раз за день, давят на бока холодными пластинами, будто в рентгеновском кабинете. Казалось бы, она уже должна была выучить эту дорогу наизусть - но нет, извивающийся червём коридор без опознавательных знаков кажется ей таким же чужим, как и в первый раз. Осторожно ступая по хрустящей старинной плитке, Флоранс чувствует себя так, словно была проглочена чудовищем, и теперь катится по его горлу в полный кислоты и смерти желудок.

"Характерная черта поэтического стиля Алтеи Ферн - хаотичность, используемая ей как в средствах художественной выразительности, так и в орфографии с пунктуацией. "Случайное" чередование строчных и прописных букв, кажущиеся неуместными метафоры создают у читателя неуютное ощущение зловещей долины, которое при погружение в стихи Ферн постепенно усиливают чувство фатпльной предопределённости, нависшей над лирической героиней".

Железная дверь кабинета брюзгливо лязгает, когда Флоранс закрывает её на замок. Это не её строки. Абзац, который она вспомнила - из статьи одной старшекурсницы, которая учтиво разрешила девушке почитать свою работу. "Только не сильно заимствуй", - сказала она на прощание, и лицо Флоранс зажглось негодующим светом, словно под её щеками разлили вино. Она хотела сказать, что и не собиралась, но слова сжались внутри стайкой трусливых кроликов. Какое они имели значение, если она не могла выразить на бумаге свои мысли об Алтее Ферн - загадочной, литературной, прекрасной, далёкой и мёртвой?

Контактная кабина напоминает ванную. Флоранс подрагивает от холода, последовательно снимая с себя ботинки и носки и становясь на ледяной пол комнаты. Невольно пытаясь уменьшить соприкосновение с холодом, она привстаёт на мыски, так что в висящем напротив зеркале её фигура отражается почти целиком. Флоранс ненадолго замирает, разглядывая себя и пытаясь представить, что зеркало - это не зеркало, а портрет, в котором навеки замер её фотографический или живописный отпечаток.

Будет ли кто-нибудь приходить в эту комнату ради неё, как она пришла сегодня ради Алтеи Ферн?

Флоранс погружается в ледяное нутро кабины. Обтекаемые борта снова оформляют её тело, как портрет рамой. Прикрывая глаза, она ждёт, когда автоматическая крышка закроет её собой, пряча им внутри кабины, как прячут серьгу в шкатулке. На серебристо-зеркальной внутренности крышки отражаются лишь смутные очертания её облика. Самое яркое, что осталось от неё - рассыпанные по плечам татуировки цветов, как будто существующие отдельно, и рыжее пламя волос, похожее на блуждающий огонёк.

"Я поле".

"Я поле".

"Я блуждающий огонёк в ночном поле".

Строчки из стихотворения Алтеи Ферн сами собой приходят на ум. Но, несмотря на уговоры, Флоренс не может проглотить ледяной комок, застрявший у неё в горле, при мысли о том, что единственная живая душа на весь корпус Центра экспериментального исследования поэзии - это охранница из приёмной, выкованная из той же стали, что и её ключи.

"Решающим фактором в формировании стиля Алтеи Ферн стало одиночество..."

Тёплый ароматный воздух, покалывающий, как содовая вода, заполняет собой всё пространство кабины. Флоранс не верится, что она наконец решилась. И, хоть на ней мягко облегающий защитный костюм, она думает, что не отказалась бы от ещё одного слоя кожи или ткани. Интенсивные запахи ткут вокруг неё новую реальность, от неизвестности которой невольно хочется укрыться. Собственное лицо, плавающее в отражении крышки, смешивается с аскетическими чертами из учебника по "Новой поэзии".

"Поэтическое восприятие мира, формировавшееся в уединении и тишине..." Эта и предыдущая мысль - её собственные. Они не принадлежат никому, но Флоранс и себе не хочется их присваивать. Приходящие на ум строки напоминают перекромсанные учебные пособия, не имеющие ничего общего с теми короткими лоскутами текста, которыми она уже давно привыкла питаться в жизненных паузах, словно крошечными глоточками воздуха.

"когда-нибудь всё будет Хорошо,

и Хорошо будет нам,

и хороши будем Мы,

и хорошо будет Быть нами,

и хорошо будет быть"

Перед тем, как взаимопроникновение с заряженным поэзией воздухом заставляет её потерять сознание, Флоренс ощущает прикосновение чьей-то руки. Оно мало похоже на человеческое: ладонь легче и мягче самой крошечной руки ребёнка, а суховатая кожа по ощущениям напоминает меренгу. 

"Пойдём", - говорит ей голос, выкристаллизовывающийся из воздуха, и, открывая глаза, Флоренс обнаруживает себя посреди широкой пустоши, покрытой вереском и какими-то голубыми цветами, названия которых она не знает. Ей страшно поднять голову, но краем глаза она видит трепещущий на ветру подол чёрного платья. "Была - ни была..." - решимость внезапно поднимается откуда-то из глубин души. Девушка садится, протирая глаза. Она всё ещё не видит стоящую перед ней фигуру, но чувствует взгляд, скользящий по ней, как солнечный луч вдалеке.

Внезапно Флоренс хочется податься ей навстречу. Хочется рассказать, что жизнь в монастыре и жизнь в съёмной комнате университетского общежития не так уж разнятся. Что одиночество одинаково и в девятнадцатом веке, и в двадцать втором, и спастись от него можно только в поэзии и любви. 

Но, когда взгляд девушки встречается с тёмными, задумчивыми глазами, ей становится ясно, что говорить об этом не стоит. В изумрудно-зелёной радужке поэтессы вобрано столько печали, столько передуманного и переосмысленного, что любое слово кажется избыточным.

Всё дальнейшее: несколько часов, проведенных в тесной монастырской комнате с узкими окнами и прошлогодней веточкой сирени на столе, чтение книг и огромный всклокоченный кот, трущийся Флоранс о колени, одновременно тянется вечность и пролетает в одно мгновение. Алтея не рассказывает о своей жизни. Они вообще не говорят - только читают стихи, но из них Флоранс узнаёт больше, чем из всех литературоведческих трактатов. "Хорошо" и "Мы", выделенные в стихотворениях, как догадывается Флоранс, первые буквы имени адресата стихотворений мисс Ферн. Любила ли она его или её? Кем они были: друзьями, возлюбленными, родственниками? Флоранс не решается задать эти вопросы, но восхищение и грусть, рождающиеся внутри неё, с трудом удерживают её от слов: "Пока вы печалитесь о них, не скрасила ли бы я вашу вечную грусть?" Но вместо того она берёт перо и пишет в тетради Алтеи Ферн несколько строк. Её рука ещё скользит по бумаге, когда окружающий мир расползается по швам также редко, как он был воссоздан.

Флоранс лежит в кабине обессиленная, не решаясь пошевелиться. Над её головой горит оранжевая надпись "симуляция окончена", и девушке хочется со всей силы ударить по электронному таблу, заставить его замолчать, заставить его проглотить обидное слово "симуляция". Но вместо того она глотает собственные слёзы. 

Разве кто-то, кроме неё самой, виноват, что её единственный близкий человек - замкнутая полупоэтесса-полумонахиня из давно ушедших времён?

С этими мыслями она возвращается домой.  Ни длинный коридор, ни опустыневшая к вечеру улица больше на кажутся ей тесными - в душе у неё приятная пустота, как после долгого и крепкого сна.

Возвращаясь домой, девушка долго пьёт чай и гладит Болиголова - большого старого сфинкса, привезённого ей из родного города. Он не умеет мурчать - только неловко прижимается ближе, и Флоранс думает, что могла бы прожить так всю жизнь: с Болиголовом, чаем, своими стихами и стихами Алтеи Ферн, и исследованиями её стихов, которых никогда не прочитает и не увидит автор.

После сеанса Флоранс думает, что теперь совершенно точно знает, о чём писать...

... пока на страницах поэтического сборника ей не встречается стихотворение, озаглавленное "Посвящается Ф."