Воскрешение мертвых

Вошел он по-корабельному прямо, грудью как килем рассёк пространство, держал черную бороду торчком как бушприт и даже заметный живот придавал надежную бочковатость коммерческого судна.

            Но выпив, потерял остойчивость, навалился на стену рядом – я ждала, когда освободится туалет - как на причал, так что затрещал розовый гипсокартон.

            - Я к вам… - начал он, пытаясь изобразить игривость.

            Знакомства на закрытых вечеринках будили во мне трепет юношеской неопределенности, когда россыпь возможностей казалась безграничной, а пустое фантазирование волновало больше, чем завтрашний ужин.

            Теперь мои грузные ухажеры напоминали скорее каботажные теплоходики, чем стремительные «Катти Сарки» молодости. Но отголосок переживания будил во мне чувственность, я тоже тяжелела, брала трюмом лишнюю воду, но - нравилась себе!

            - Удиви меня, my friend! – шепнула я, стараясь поднять голос из самого «машинного отделения», зная, что тон и тембр важнее смысла слов.

            Его зацепила моя решительность; глаза - круглые как иллюминаторы - отражали штормящее море.

            Он сделал жест «отверзания уст», закрыв рот ладонью сдернул невидимую пелену.

            - Я, это – оживляю мертвых. – он сильно понизил голос.

            Мы стояли в узком розовом коридоре «квартиры для встреч». Рядом, за дрожащей дверью в туалете сопели двое, я не обращала внимания.

Справа коммунальная кухня раннесоветских времен, с огромным старинным рыжим самоваром простреленным французской картечью, серой синтетической паутиной в углу и электрической лампой замаскированной под керосиновую.

Слева, с небольшой спортивный зал комната.  Напряженный розовый цвет стен отсылал к нездоровой наготе рисованных поросят. Впечатлял суровый минимализм - в центре низкая, обтянутая белой кожей кушетка.

            Несколько молодых пар, вызванных мной для массовости, появлялись и исчезали, подолгу занимали три туалета и две ванны, вываливались оттуда сбросив то лишнее, что мешало «плыть прямо».

            - Знаешь, ты мне нравишься. Меня прикалывают такие.

Ух, как мне хотелось поймать его на «такие» и потребовать, по школьному - развития темы. Но я знала все ответы наперед: «…ну, я не могу описать» и последует вертикальный волнообразный жест в воздухе.

- Про мёртвых. – напомнила я сухо и провела рукой по скользкой ткани короткого платья.

- Да… да. – он опять «отверз уста». – Я веду аккаунты мертвых. Личные странички. В соцсетях, в мессерах …  Типа, жизнь их поддерживаю, пишу посты о путешествиях, трипах, генерирую фотки, мысли всякие, типа, какие они могли бы подумать…

            - А зачем это поддержание суррогатной жизни? Кому это нужно?

            - Хрен его знает. - он посмотрел на протертый темный ламинат. – Я стараюсь не думать об этом. Родственники, любовники и любовницы. Кто-то алиби себе заказывает. Иногда это с виноватостью к умершим связано. Типа, им продлевают так жизнь…

            Говорил он, продираясь сквозь заросли путанных мыслей, смыслы приходилось достраивать самой.

            Ленка, моя подруга, тезка, мы не виделись лет пятнадцать. Когда-то в школе, влюбленные в одного долговязого гитариста, решили организовать фанклуб его имени, гитарист уже умер, - отравился выхлопными газами заснув пьяным в гараже - а мы продолжали дружить.

Я уехала с Сахалина, а она так и осталась вблизи крабового браконьерства и угрюмого Охотского моря. Пропала на несколько лет, от кого-то слышала, что она умерла. Но потом неожиданно возродилась, напомнив о себе ранней школьной фотографией, где я стою в спущенных гольфах, а она держит «фонтан» из гладиолусов. Мы стали оживленно делиться накопившимися впечатлениями от мужей и любовников, она присылала фотографии дочери, племянника … Накануне мы переписывались пока на Дальнем Востоке не зашевелилось солнце.

            - Все может быть поверхностно, сиськи помять. – хихикнул он. – Регулярные посты с котиками. С неопределенного теплого моря. Новогодний вензель с ожиданиями прелестей от будущего. А можно и с глубоким проникновением. – опять смешок. -  И фотографии детей можно сотворить. И на дачной грядке рачком. Небольшие рассказики о жизни, они стандартные, я набрал двенадцать сюжетов: плохой муж, успехи детей, проклятье работы, успех предпринимательства и так далее ... Но самое замороченное это вести живые переписки – нудятина. Но каждая опция за отдельные деньги.

            Я, слегка пораженная масштабом псевдосуществования, даже нарушила привычную стойку отдыхающей львицы, напряглась и оторвалась от стены.

            - А музыку заказывает? – все больше волновал меня вопрос.

            - Кто? – он обернулся, чтобы убедиться, не стоят ли за спиной новые знакомые хотя это было совершенно излишне, пьяный смех слышался далеко из розовой залы. – Я веду хренову тучу аккаунтов бойцов…ты поняла? Они, вроде как, должны быть живыми. С глубоким погружением. С ответами на сообщения, с перепиской. Я ночами как проклятый отвечаю, переписываюсь с родственниками, с бабами какими-то. Напоминалками все стенами увешаны, таблицы, когда днюхи, кто любит худых, а кто толстых, кому чего… сложная кухня. От френда мне вся эта история досталась. Он забухал. Мне – подмоги! Потом втянулся, втянули - точнее.

            Заинтересованная и немного растерянная потащила его за собой. Он зашагал пьяно, по-матросски раскачиваясь, тяжело осел на табуретку с облетающей белой краской.

            Чай пили из чашек в частую кобальтовую сетку с отбитыми ручками, удерживая их по-восточному, снизу.

            С в сумраке поблескивал простреленный самовар, ярко освещенная розовая комната вдали казалась театральной сценой, мы - в темном амфитеатре за колонной.

            Глухо стуча пятками, Наташка наш стажер, пробежала в одной майке в сторону ванны.

            - Кто они, хер знает. – Продолжил он, мучительно подбирая слова. - Иногда - родственники. Их прикалывает, что виртуальный образ дитятки продолжает существовать, что-то вроде улыбчивого портретика на кладбищенском памятнике, только анимированный. – Он усмехнулся. – Вискарь тут есть?

            - Есть, наверное, не может не быть. А кроме родственников? – Я знала, что запасы алкоголя в таких квартирах в избытке.

            - А кроме… - он театрально «запечатал уста». – Просто присылают пароли, указания в каком ключе поддерживать сетевую жизнь – список приложен, ну и все. Сама понимаешь, переписки, что я веду – читают, проверяют, дают указания. Спроси -то, спроси - это. Какие предпочтения в сексе и бухле? Ну, и деньги, разумеется, хорошие.

            - И много вас таких?

            Окно на кухне было загорожено куском старого холста с изображением что-то вроде «побережья Баунти» – черный силуэт канабисовидной пальмы на фоне красного заката напоминал взлет межзвездного корабля в негативе.

            Обнаруженное виски настолько отдавало дегтем - показалось, что я закусила начищенным ваксой армейским сапогом.

            История с ленкиной перепиской стала поворачиваться другим бортом.  Слишком много вопросов о моих пристрастиях: какое вино я люблю, почему выбрала эти таблетки, что такого привлекательного я нахожу в кривоногих мужчинах?

 Однажды, случайно получилось, но я поняла, что она не знает имя моей кошки, хотя играли с ней много лет. Ленка пыталась наряжать ее в кукольные чепчики и укладывать в чемодан, заменявший игрушечную кровать. Меня удивило это, а на моё замечание она отреагировала холодно – подумаешь, забыла! Кошка в итоге попала под машину, и мы хоронили то плоское, что от нее осталось, плакали навзрыд.

            Нагрузившись спиртным, он то запечатывал себе рот рукой, то резко срывал пелену молчания.          

            - Знаешь, я оставляю признак, что аккаунт веду я. Такая договоренность, но и мне удобней. Забываю кто я и от какого лица пишу. Ну, пароль такой что ли… или – копирайт, авторский знак.

            - И твой какой? – Я задала вопрос так тихо, но таким тоном, как женщина спрашивает у мужчины в самый трогательный момент. – Хочешь, кончить в меня?

            Он обмяк, замялся.

- Ну…  - Этой элементарной частицей я часто вскрывала мужские тайны, нужно только уметь ее произнести на выдохе.

 Приятно обменять полный блаженного обещания голос на что-то неопределенное, уже потерявшее смысл сейчас, в данную секунду.

            - Многоточие после слова с мягким знаком на конце, если в предложении три слова.

            Я решила развлечь его -  квартиру сделали из коммуналки, перегородки снесли, покрасили стены в цвет вывернутых внутренностей, обставили в духе жесткого минимализма,  что не касалось санузлов -  как на вокзале, с избытком. Оставили нетронутой только кухню, связь времен, как египетские пирамиды напоминают нам о тайнах прошлого, хотя Каир требует расширения.

Я посмотрела на фальшивую паутину, где механический паучок перемещался взад-вперед и семафорил красными глазами – запись идет.

            Пахло холодным жиром, тряпками для вытирания столов и чужой жизнью. Казалось, что призраки теток в клеенчатых фартуках обступили нас и внимательно слушают.

            - Я не уверен, что это люди. – Вдруг выдал он решительно. – Ну, мысль такая приходит. Кто они? Я проверял их аккаунты, там бесконечные знаки вторичности. Ну… типа моих многоточий… У всех они разные, но я многие знаю, а где-то догадываюсь. Тот, кто присылает мне заказы и деньги работает через них – фальшаков.

            - Но деньги же присылают?

            - Присылают, биткоины и подобное. Которые сами же и генерируют. – Он глотнул «сапожного» виски и поморщился.

            Мне захотелось коснуться его грузного матросского тела, убедиться - он плоть, а не бородатая голография в сумраке коммунальной кухни.

            - Сон как-то приснился, - продолжал он, молитвенно глядя вверх на самовар, - что я трюмный матрос на каком-то грязном пароходе. Огромное механическое сердце - стучит машина. Страшит - однообразие и безысходность. Я не знаю куда плывет корабль и зачем, но я навсегда в этом темном брюхе и что самое смешное, знаю, что смерти нет. Такой подарок – смерти нет и грязный трюм с блеском воды перемешанной с мазутом - навсегда. Откуда-то сверху, мне выкрикивают команды – имена оживляемых людей. Кидают еду, пельмени внутри которых вареные человеческие уши… На вкус они как петушиные гребни, чуть похрустывающие хрящи… В сметане, про сметану даже не хочется вспоминать…

            Заканчивался август, горячий воздух затянувшегося тепла как во фритюре скручивал и зажаривал павшие листья конских каштанов.

            Я сидела перед экраном компьютера, касалась мышкой свежего ленкиного сообщения и не решалась открыть, медлила, рассказывала себе, что фантазия, помноженная на подозрительность, рождает призраков.

 …она устает, дети просят нового папу, старый им надоел, а себя чувствует как простреленный самовар. И в конце как-то по-мужски: «Обнимаю тебя, мать…»