Из записок отдыхающего

­­­­Обветренные деревья, столбы, дома, какие-то речки, поля беспорядочно пролетают от одного края окна к другому. Глаза смотрят сквозь пыльное стекло и не видят. Уши реагируют только на перестук вагонных колёс. Нудный звук, будто из преисподни, кудахчет без умолку, он уже добрался до спинно-мозговой функции и с нарастанием надрывно долбит клетки серого вещества: тук-тук, бук-бук, бум-бум, бубух-бубух…

Мозг ещё дышит, но не думает. Он отключился давно, дней этак десять назад, когда я добрался всеми правдами и неправдами до Абхазии, снял комнату у бабушки Сильвы в двух шагах от моря, купил поллитры чачи за три сотни рублёвок у местного винодела по имени Ашот, соседа Сильвы и понеслась жизнь огненным колесом. Уже к вечеру первого дня мозг перестал воспринимать импульсы живого тела и внутри стоповые ограничители, типа: «это можно, но капочку во спасение печени, а вот это нельзя, потому что почки не того, шалят без удержу, а вот это вот вообще сбрось в каналию: съешь - сдохнешь». Работал он как бы урывками, выискивая двадцать пятый кадр, нещадно переплавляя во вторсырьё красоту моря, гор, лесов, прибрежных селений, советских заброшек. Помню отдельными мгновениями, как я бродил где-то в ущельях, переправляясь босиком через быстроногие речки, хлебал по ходу путешествий из бутылки чачу, закусывал переспелым инжиром и считал себя самым счастливым человеком на ближайшие тысячу километров. Но радость было только вначале и то недолгой.

В последующие дни абхазской развлекухи, по утрам, когда я, турист, прикинувшийся вдумчивым отдыхуриком, собирался к морю на пляжный искуп, по пути покупал у бабок, скучающих у дворов, благородную чачу, выпивал глоточек с мыслью, что он сегодня будет первым и последним, и двигался употелый жарой к морю, которое было от домика, как я писал выше, в двух шагах, но до него не доходил, а попадал снова и снова в крытый андулином двор, к Ашоту. Ашот, этот рубаха-парень, посланец абхазской души, всегда был словоохотлив, добр и уважителен, приглашал за столик и тут вся жизнь переворачивалась: шашлыки, салаты, вино, чача, соки из фейхоа, мандарин, варенья из инжира, персика, душ и самое главное – разговоры, разговоры и разговоры с Ашотом и другими пятью или тремя приблудившимися к Ашоту бедолагами как я, о жизни, бытии, сознании и прочих восточных мудростях под чачу.

И так все десять дней. По одному и тому же сценарию. Выпил и забылся. На десятый день Ашот, этот мудрый аксакал, философ с большой буквы, выведав у меня, когда я съезжаю с Абхазии и отправляюсь в мрачный Таганрог, погрузил мою душеньку с нерабочим мозгом и всем багажным скарбом в свои «Жигули», отвез меня к границе на реке Псоу, договорился с погранцами на проход без досмотра и паспортного контроля.

Причалив свой транспорт с моими с моими беспомощными руками и ногами к Адлеровскому вокзалу, Ашот препроводил к поезду мою грешную душу с телом, усадил в вагон, воткнул чемодан и сумку под низ спальных полок, вложил в руки кучи фрукт в пакетах с наклейками на абхазском языке, варенья, соки ( полторашек с чачей уже не было, видно, пожалел меня).

И вот я еду домой. Прихожу в себя после огненного отдыха. Мозг пока не работает, летает где-то в облаках, наслаждается небесами, но, чувствую, что он напрягается ищет слабое место для прорыва коллапсовой блокады, чтобы рекой выплеснуться в разумность и адекватность и заполнить их плюсами и восклицательными знаками.

Наконец-то меня посетила эта «чуда»! Мозг начал спрашивать кто я такой и куда я еду. Ура, заработало! К утру я начал понимать, что отдых, о котором я мечтал весь прошедший год, получился какой-то не такой. А мог бы пойти по другим культурно- развлекательным и познавательным руслам. Ну, думаю, если совесть крепко становится на ноги, то мозг мой полностью осложнился задачей выздоровления и стал посылать приветы этому кувыркающемуся как неваляшка миру.

Тут я впервые стал жалеть, что ни разу не окунулся в Черное море. Чувства так и били волнами о крутые изгибы мозга: я проклинал себя, страдал, но погладить меня по голове было некому.

…Ростов-на-Дону встретил мою грешную душу и подпорченную репутацию как обычно, - мрачными зонами досмотра багажа, по которым бродили в черной униформе с резиновыми палками на перевес недовольные полицейские, присутствие которых больше говорили о их ненужности и бесполезности в этом многолюдном, гудящем чреве здания вокзала. И тут, когда я начал всовывать обеими руками чемодан в камеру досмотра, проснувшийся мозг встрепенулся и изрек послание этому миру, от которого я вздрогнул и снова перестал соображать...

- А ты исполнил волю своей жены отрок?!
– Спросил меня он. - Где подарочный, эксклюзивный лукум-кале !?

От такой отрыжке мозга я опять замкнулся и впал в неадекватность... Какая-то сумбурная женщина в белых брюках и розовой майке на выходе из вокзала вырвала из моих рук сумку и закричала:

- «Она не твоя! Обалдел, алкоголик!?»

Я сбросил чужую сумку на пол, потому что мне было не до разборок. Думал только об одном: моя жена попросила меня купить в цандрипшском магазине «Успех» турецкие сладости щербет и лукум кале на развес. Жена так любит, прямо млеет от их вкуса. А я, бессовестный, даже не нашёл случая заглянуть в этот магазинчик. В

-Всё потеряно, я пропал! - Молнией блеснуло во мне.

Мучился я угнетаемой совестью немного. Мой мозг снова продемонстрировал свою связь с моей черепной коробкой. Он сказал быстро, будто отдал команду штурмовать Бастилию: «дурень, зайди в Пятёрочку, что рядом с твоим домом, и купи эту некому не нужную в Таганроге фигню, нашпигованные «ешками» и прочим химэлементами, там этого барахла полно, все полки забиты!»

… В дом я вкатился шариком в лузу, крепко сжимая в руке чемодан на колёсиках. Не успел я сбросить сумку с плеча на пол, как по комнатам поползли охи, ахи, «я по тебе соскучилась», «ну хотя бы позвонил, мне бы легче было переносить тоску».

Мой мозг, послушав всхлипы и плачи моей половины семьи, предупредил меня: с женщиной будь осторожен, меньше болтай, больше отмалчивайся. Может пронесёт и вечер пройдёт без залипух на скандал.

Последняя мысль меня содрогнула, захотелось куда-нибудь ушлепать или залечь на подвал и умереть на недельку-другую, а потом воскреснуть из кошмарных картинок отдыха, постепенно, шаг за шагом уходящих в мозговой отсек архива.

Жена не увидела моей паники и сразу полезла распаковывать чемодан. Полетели на пол нестиранные штаны, майки, следом - щетка и зубная паста, которыми я так и не воспользовался.

- Ищет презервативы. – Подумал я, похолодев от одной мысли – быть разорванным части.

- Шура, что ты там ищешь? – Спрашиваю я испуганным голоском.

Она подняла голову, одичалые без мужика глаза были наполнены злобой и ненавистью.

- А где мой любимый стамбульский кулум лаке? А щербет?– Комкая в руками мою пропахшую потом и чачей рубашку , спросила жена.

Я знал, что такой вопрос обязательно последует и вместе с мозгом приготовился к отражению атаки.

- Та где… вот здесь в пакетах с фруктами! – Указал я дрожащим пальцем на сумки с плетенными ручками, облепленные надписями на абхазском языке.

Вы представить себе не можете, как заблестели её зрачки, увидев драгоценные пакеты. Она схватила один из них, прижала к груди и с трепетом промолвила:

- Вот она любовь моя, истинная! -
Засунув руку в чрево пакета, она достала горсть сладостей и отправило его содержимое в свой рот.

Глядя на её вздутые и двигающиеся как жернова щеки, мозг выдал новую субстанцию мыслей:

- Много ли человек надо… ты  искал  счастье в чаче, а оно вот тут - во чреве желудка моей жены. Как ты ошибался! Судорожно ошибался!

Она ела лукум-кале горстями, я смотрел и дурел от происходящего, на мгновение увидел в дальнем углу комнаты лицо Ашота с бутылкой чачи в руках, оно улыбалось, а его правая рука манила меня к себе. Я тряхнул головой. Ашот исчез. Чача тоже.

- Фу ты! Опять мозг заглючил. – Оглядевшись, подумал я.

Видение больше не появлялось, а жена по-прежнему смотрела в меня и хрумтела челюстями.

- Ты представляешь, - заговорила она. - вчера в наших Пятёрке купила лукум, и он ни в какое сравнение не идет с тем, что ты привёз из Абхазии.

Я икнул и сглотнул слюну. Глаза нервно захлопали ресницами.

- Но я же для тебя старался, любимая! – ответил я, опуская обнзумевшие от страха глаза к полу. – Дорогая, если бы ты знала какую очередь мне выстоять пришлось! Вечером занял, всю ночь простоял и под утро был первым у кассы и отобрал самые лучшие лукум-кале! Турецкие! Как ты и просила!

Улыбка так поплыла по её щекам, одутлым, жующим.

- Сегодня же... Нет, сейчас, пойду в Пятёрочку и напишу жалобу, что ихний лукум-кале – некачественный, залежалый и не вкусный, принесу им для пробы твой, абхазский… Пусть ихняя совесть поговорит с ними...

Больше я видеть и слышать этого не мог, завалился на кровать и заснул сном богатыря.