Москва – Утюжки

Лёха решал как ехать - поездом или на автомобиле?
Можно на поезде и нажраться.
Можно на автомобиле и как стёклышко.

В последнии годы судьба выбирала очевидное.
Немудрена была Лёхина судьба в последнии годы.

Валька грозилась. Опять напьешься, в койку не пущу.
Да, ладно, не пустит.
А может.
Характер стервенный.
Но формы.

Лёха решал.
Ладно. Ну, не нажрусь. Зато в койку попаду.
А потом нажрусь.
И скажу. Иди ты в. С твоими Утюжками. Как в анекдоте, - подмигнул Лёха сам себе.
Вся жизнь твоя - анекдот, - хмуро ответил Лёха.

Лёха зашёл в гараж.
Было тепло, как в яслях. При деде здесь жили ягнята.
Старенький “Жук” Кэфа мирно спал.
Блондин, фольксдойч, пасынок Мерчи.
Дед его с войны привёл.
Умру, ты - за маслом смотрящий, - сказал дед.

Кэфа, что там с маслом? - спрашивал Лёха.
С маслом норм, алес ин орднунг, - отвечал Кэфа.
Так бы и с остальным. Подлил и норм.
Нун, я. Натюрлиш.
Ну, ладно. Чюс.
Чюс.

За маслом Лёха следил, но будил Кэфу редко.
Только если в Петушки.
И только раз в голубую луну.

В темноте Кэфа светился.
Дед даже ободья колёс белым красил.
Однажды позвал, смотри - светится.

Лёха вдруг вспомнил Машу.
Маша в темноте светилась.
Маша была блондинка и любила загорать.

Что там у Бунина было про это?
Лёха забыл. Полез в телефон.
Или это Куприн?
Сволочи эти, гении эмигрантские. Поди их разбери.

Лёха вспоминал.
Там царица была.
Точно. Была.
И что-то про груди.
Точно.
И про свечение.
Песнь песней, вспомнил Лёха.

Дед его ещё пацана водил в храм.
Храм тот на Ордынке, один такой.

На войне дед убил немца и от демобилизации до могилы отмаливался.
Рано утром они будили Кэфу и отправлялись.
Сначала в храм, а потом за мороженным на Арбат.

В храм ходила семья.
Девочку звали Лёля.
В белом платье, белых гольфиках и белых туфлях.
Сама вся тёплая. Вспомнил Лёха.
Вся такая тёплая и розовая.

Откуда? - подумал Лёха.
Ну откуда я это знаю?
Я ж с ней даже не заговорил.

Лёхе стало скушно о его непрожитой жизни.
Говнюк, - сказал Лёха сам себе.
Бывает, - ответил ему Лёха.

Лёха зачем-то вспомнил, как, однажды нажравшись на Кропоткинской, пошёл подглядывать в бассейн “Москва”. Окна были открыты. Жарко там, наверно, было. Женщины и раздевались. Он подумал тогда - на Давида, через дорогу, все пялятся - и ничего. А тут? Я что ли окна открыл?

Дед порол за это, - заметил Лёха.
Поделом, - согласился Лёха.

А правда жизни есть правда.
Её не обманешь, не договоришься с ней.
Её не взять силой, и не поддастся она.

Лёха мог вспомнить больше.
Но не хотел.
Надо было ехать.