Я ваших условиев не принимаю.
Повадился дед Андрей смотреть “Семнадцать мгновений” каждый Божий день. Кашей не корми, но дай на Штирлица поглядеть. И даже не поглядеть, а хоть бы лишь послушать, ибо образ штандартенфюрера у Андрея теперь был выгравирован в зенице ока.
Бабка Нюра, супружница, конечно, недовольная, что же это депендность такая нам на голову. Был дед как дед, а тут - штирлицемания.
Баба Маша, из дома напротив, наоборот - позитивная. “Зато по бабам не бегает, - говорит. - Цани!”
А дед Андрей - он ещё тот дед. Из перестроечных, из хотящих перемен, из тех, кто по Белому дому стреляли, хоть и холостыми. Но факт-то остался фактом - стреляли. Хоть и холостыми.
Дед Андрей музыку любит. Когда Нюра спрашивает:
- Ну,что ты в ней, в этой пиафе нашёл, хрен ты старый”.
Дед Андрей, не тушуясь, отвещает:
- ЛюбЫ.
- И что ж? - Нюра подымает градус конфронтации, - Тоже мне. ЛЮбы- нелЮбы.
А дед Андрей смиренно:
- Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится,не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
- Это ты Тарковского насмотрелся, неудачно, надо сказать, - уличает его Нюра. - А сам-то лох. В любАх ни звиздени не понимашь.
- Поговорили, - смиренно думает Андрей. - Вот промолчу, и пусть баба себе торжествует.
А “Семнадцать мгновений” тем временем продолжались, Штирлиц, насладившись музыкой Микаэла Таривердиева и видом гусей-лебедей, уничтожив немецкую древесную почку (её запах напомнил запах весенних рязанских лесов), проследовал к своему “Мерсу”.
“Почему я такой циник? - спросил себя дед Андрей.”
