Новогодняя квартира

В доме напротив всегда новый год. Я узнал это, поглядывая в окна. Когда своей жизни нет, ты всегда пытаешься урвать хоть кусочек чужой. Поэтому я знаю что на четвертом этаже дома номер девять в одной из квартир всегда стоит ёлка и всегда развешаны гирлянды. Вот уже много лет, как в доме напротив никогда не заканчивается Новый год. 

Часто, возвращаясь с работы домой холодными зимними или душными летними вечерами я задавал себе вопрос: что же такое происходит в загадочной квартире, в окнах которой никогда не гаснут разноцветные праздничные огни? Пасха ли, майские праздники, начало школьного года: маленькое кухонное окошко и большое окно гостиной всегда украшены снежинками, вручную вырезанными из тонкой рисовой бумаги. Круглый год, пока столица в ритме вальса бросается то в лихорадку, то в озноб по воле стихий и сезонов, в загадочной квартире на четвертом этаже всегда зима и холод, пусть даже вырезанные из бумаги и прилепленные на стёкла ароматным крахмальным раствором. 

"Может быть, хозяева квартиры просто ленятся?" - размышлял я, гоняя носком ботинка листвяную труху по серой земляной пыли, пока приглашенная на свидание девушка запаздывала на часик-другой. Пока она "торопилась" я видел, как чьи-то руки в окне загадочной квартиры бережно сняли с окна все старые снежинки и принялись расклеивать новые, а после заменили гирлянду из белых фонарей на другую, из розовых цветов. "Значит, - сказал себе я, собираясь домой с так и не состоявшейся встречи, - хозяева квартиры не ленятся и не умерли. Может быть, у них какая-то секта Нового года и Рождества? Может быть, они меняют гирлянды каждый раз, когда им удается принести новую жертву Сразу Карачуну и Снегурке?"

Мне некому было ответить. Дверь одной квартиры приветственно скрипнула мне, как дождавшаяся хозяина собака, а коридор обдал затхлостью, пылью и запахом развешанного под потолком сушёного укропа. Его подарила мне деревенская подружка матери, тётя Зина, со словами "на праздники". Тогда близился новый год. Но, раз уж в квартире напротив Новый год встречают двенадцать месяцев подряд, разве кто-то мешает мне поступить также?

"Не была ли она Снегурочкой?" - подумал я о девушке, приоткрывая окно. С улицы потянуло свежим асфальтом, гнилыми листьями, свежими котлетами и несвежими носками с балкона напротив. Но из вечно зимнего окна в доме напротив струился целительный холод, и на мгновение я готов был проверить, что девушка, скомкано извинившаяся передо мной и после этого добавившая меня в ЧС, и в самом деле была помощницей Деде Мороза, которой срочно понадобилось отлучиться по каким-то семейным волшебным делам. 

Укроп хорошо подошёл к солёным огурцам, а солёные огурцы - к хранившейся несколько месяцев бутылочке коньяка, продававшейся в "Семёрочке" рядом с кассой. Новый год посреди осени - что может быть лучше? Я запивал огурцы коньяком и пытался представить, что за окном кружит снег. Я щёлкал каналы, но вместо пустых и праздничных "огоньков" там крутили воспалённые огоньки из горячих точек, и праздник рассыпался в моей душе, как кленовый лист, хрустнувший под ботинком. 

"Что же там такое?" - размышлял я, и, чем дольше смотрел на проклятое окно, тем сильнее грызло меня любопытство. Может быть, там хронический пьяница, которому, однако же, совесть не даёт пить без повода? Может быть, там живёт современная мисс Хэвишем, которую жених бросил в Новый год, и теперь у неё Новый год всегда? Но у мисс Хэвишем было старое свадебное платье и гнилые фрукты, а от загадочной квартирки за версту веяло хозяйственностью и чистотой.

Может быть, там живут сумасшедшие, которые очень любят праздники? 

А может быть, сам праздник живёт там? 

Чем больше я размышлял, тем больше чувствовал, что сам потихоньку схожу с ума. 

Моя жизнь, тем временем, в отличие от стабильно праздничного окна, всё время куда-то катилась, будто отвалившееся от телеги колесо. Жилетка кассира, подсобка охранника, возвращение из академа, диплом, дипломы для других студентов (за деньги). Господи боже, и сдалась же мне эта аспирантура? Но, глядя по утрам в зеркало, я с мрачной усмешкой отвечал себе, что если мне и суждена была невеста, то только она - холодная, но справедливая. Способная оценить меня за таланты, а не за деньги. И не за романтичную болтовню. 

Другая, на А, здоровалась со мной при встрече, даже не подозревая, сколь многое связывало меня и её в моих фантазиях. Она уже и забыла про чёрный список и неудавшееся свидание. Теперь она была одной из моих учениц-первокурсниц, но я чувствовал, что она скорее начнёт встречаться с девяностолетним завкафедрой, чем со мной. 

Она была как то новогоднее окно - такая же далёкая и праздничная, и я был почти также ей одержим. В нашей переписке в Вотсапе было всего лишь обсуждение сроков экзаменов. Но я заходил туда каждый день, отмечая, в какое время она была онлайн. Сохраняя её аватарки в бесценной папочке на телефоне. Если бы у меня был друг, то, наверное, он сказал бы, что я окончательно чокнулся. Но у меня уже давно не было друзей. 

Последнего, самого близкого, стёр из моей жизни переезд. Тогда не было ни мобильных телефонов, ни соцсетей, а его новый адрес я то ли записал с ошибкой, то ли у него больше не было желания или времени мне отвечать. Спустя много лет, когда я вырос, я попытался найти его дом, но узнал, что мой друг давно уже переехал снова, а куда и зачем томная молодая парочка, вселившаяся в его квартиру, не имела ни малейшего представления. 

Единственное, что я знал наверняка - если мой друг остался тем же человеком, которого я знал, он вместе со мной бегал бы поглядеть на новогоднее окно. Он приходил бы к нему рано утром, ночью, в перерывах между парами, и мы бы вместе строили предположение, почему в этой проклятой вечно освещенной квартире никогда не заканчивается праздник. 

"- Как думаешь, Сень, а чего у них там такое круглый год? 

- Не знаю, Макс. А что, они так целый день и не выключают свет? 

- Не выключают. И гирлянды не выключают. 

- Это же им сколько за электричество накапает? Богатые, что ли? 

- Видать, богатые. 

- А чего тогда в хрущёвке ютятся?

- Да кто ж их разберёт..."

А потом они с Максом наверняка решили бы пробраться в дом и поглядеть на загадочную квартиру. Хоть на дверь её поглядеть. Может, там и двери никакой нет, а сияющий портал в новогодне-праздничное пространство? 

Но Макса рядом не было. Никого не было. Только старинный телефон в прихожей два раза в месяц выдавал скупые звонки от родителей. Я и так разочаровал их - ни своей фирмы, ни денег, ни командировок заграницу. Если бы я рассказал им про окно, они бы послали меня к чёрту.

Новогодняя квартира так и оставалась моим личным бременем. 

Несколько раз я пытался спрашивать про неё в районном чате, но сообщения удалялись ботом-модератором. Я даже пытался разговориться с соседями, но, каждый раз, когда я подводил их к окну и, замирая от волнения, указывал на соседний дом, они в нём предательски гасли. Соседи пожимали плечами ("дом как дом, квартира как квартира") и закономерно смотрели на меня, как на идиота. 

Ближе к весне я решился показать новогоднюю квартиру А. "Ты знаешь, - говорил я ей в своих мыслях, шагая по направлению к университету, - а у нас в городе есть квартира, в которой всегда новый год. Хочешь на неё посмотреть? Даже сейчас, в начале марта, там гирлянды и ёлка. Я покажу тебе..."

Но тем же днём я узнал, что А. уехала на стажировку в другой город. Уехала со своим парнем, в чём не было ничего удивительного, но внутри меня словно погасла лампочка гирлянды. Навсегда ли? 

Может быть, вся гирлянда разом погасла во мне? 

Тем вечером я до последнего откладывал возвращение домой. Я выпил три чашки кофе, проверил контрольные, безотчётно считая все треснувшие лампочки у меня внутри. Мой старый кот Клошар, которого подарили соседям, потому что мы переезжали, а переезжать с котом было неудобно. Первые друзья на новом месте. Новый переезд и забытые телефоны. Известие о смерти прадеда. Ещё один телефонный провод, который навсегда оборвался между нами. 

Незнакомки в толпе, которых я больше никогда не встречал. Бродячие животные, которые следовали за мной по улице и смотрели в глаза, пока навсегда не исчезали за закрывшейся дверью моей квартиры. Случайные знакомства - не судьбоносные и не глубокие, но запоминающиеся. 

Первое тяжёлое расставание. Много эпизодических друзей, исчезнувших в никуда. 

Чашка кофе и одинаковая столовая МОРГУ - Московского областного радиотехнического государственного университета. Список пар на завтра с номерами групп, которые теперь, без неё, ровным счётом ничего мне не говорили. 

Следующий Новый год я снова отмечал в одиночестве. В ещё большем одиночестве, чем раньше: в тот день у меня не было пар, и, приехав на новогодний концерт в университет я ощутил себя ещё тоскливее, чем раньше. Всем этим людям не было до меня дела. Я сидел незамеченным в дальнем ряду, и мысли лениво тянулись в моей голове сонным караваном призрачных всадников, не знающих, откуда они идут, и направляющихся в никуда. Я думал, что, может быть, стоило бы пригласить на праздник соседей - но я никого из них не звал. Да мне и нечего было им предложить: зарплаты и цены обитали во всё более и более отдаленных реальностях, а ставить на стол одни бутылку и чайник не хотелось. Когда концерт кончился, я был почти единственным, кто оставался в зале. Чувствуя на себе недоумевающие взгляды, я поторопился уйти, отряхиваясь от конфетти, которое во время одного из выступлений бросали в зал. В тот вечер мне отчего-то сильнее, чем обычно, хотелось увидеть новогоднее окно. Наверное, потому, что единственный день в году в этом окне (как и во мне самом) не было ничего необычного. 

Трясясь в вагоне метро и уворачиваясь от ёлок, подарочных пакетов, пакетов с продуктами, тубусов, рюкзаков и даже лыж, я мысленно перебирал телефонную книгу. А может быть, позвонить Петьке? Ну, тому, который сразу после девятого подался на северный полюс. Да ладно, говорят, он давно женат, у него двое детей - нафиг ему сдался школьный недоприятель? А может, позвать Маринку? Если она тоже ещё не замужем, или не дай бог чего. Или мне стоит написать в чат коллегам. Не мне же одному, в конце концов, некуда деться под Новый год...

Каждая моя мысль, однако, безвольно гибла под колесами вагона. Да ладно тебе. Никто же не может. Не хочет. Не ждёт. В дальнем конце вагона раздавались тихие всхлипы девушки, и я подумал, что, наверное, она завалила сессию, или её парень не вернулся из горячей точки. Но мне уже было всё равно. Новогоднее окно ждало меня - единственное во всём городе, и я следовал за его зовом, как дети за крысоловом. 

***

Новогоднее окно покрыто бумажными снежинками. Они наползают друг на друга, наклеенные криво и будто в спешке. За ними почти совсем не видно квартиру - только льющийся изнутри мягкий свет. 

И я иду на него. 

Я проникаю в подъезд вместе с курьером. Он поднимается наверх медленно, и я вынужден так же медленно идти за ним, глядя, как колышется розовый рюкзак за его спиной - нелепый, будто верблюжий горб. Ступень за ступенью, этаж за этажом - я всё ближе и ближе к моей странной цели, а волнение моё всё сильнее сжимается внутри в тугой комок. Ради чего это? Что я там увижу? Чего ожидаю увидеть? Может быть, ещё не поздно повернуть назад? 

Дверь мне открывает женщина. Высокая, статная, с алыми волосами, волнами льющимися по её стройному стану - она похожа одновременно на всех моих возлюбленных разом, и от неё пахнет специями и теплом. 

- Что же ты стоишь? - говорит она, вынимая изо рта длинную сигарету. Клубы дыма летят мне в лицо, обволакивая плотным туманом. - Проходи.

Она жестом приглашает меня внутрь, и я прохожу. Крысолов (или, вернее, крысоловка), радостно улыбается, и лестничная площадка, будто край обрыва, остаётся за моей спиной. 

Я лечу в темноту. 

***

У темноты красивое лицо - томное, мягкое, одновременно мужское и женское, сочувствующее и самодостаточное. Теперь хозяйка новогодней квартиры напоминает мне мать - не мою, абстрактную, китчевую уютную маму, которая только что закончила печь пирог с яблоками и стрихнином. 

Почему я думаю о стрихнине? Потому что в каждом её движении сквозит скрытая, но такая глубокая печаль, что я больше не могу сопротивляться. Я проваливаюсь в неё, как в стекловату. Я теряю остатки воли и разума, становясь одной из лампочек в гирлянде. Становясь частью новогодней квартиры. 

Мы и Хозяйка чистим наперегонки мандарины (как когда-то с родителями). Мы едим их с коркой (как с первыми школьными друзьями), и в какой-то момент, приближаясь ко мне, она целует меня горькими мандариновыми губами, как это делала... а, впрочем, неважно. 

Запахи в кухни - тёплые и дразнящие, бормотание радио - бессвязное, как пение русалки. Растворяющиеся остатки сознания кричат мне, что этих песен не существует - но я узнаю их, вспоминая, как тысячи раз провожал старый год и тысячи раз умирал. 

Облик красноволосой хозяйки становится строже. Скулы заострены, под глазами - густые чёрные тени, нарисованные бессонными ночами и тоской. 

- Отчего ты не приходил раньше? - спрашивает она губами, дрожащими так, будто умирает от холода. Пышная искусственная ёлка из магазина превращается в чахоточное деревце в треснувшем ведре. На нём несколько свечей и расколотые стеклянные шары - тусклые и покрытые пылью, как и мои воспоминания. Я не знаю, приняла ли новогодняя квартира свою истинную личину, или выбрала из всех возможных ту, что могла сильнее всего меня впечатлить, но, впервые за много лет, пазл складывается, и я чувствую, что и я, и моё существование, имеем смысл. 

- Трудно было подняться, - бормочу я, стирая с рукавов грязь раскисшей земли. Сколько лет мне пришлось лежать на бывшем поле боевых действий, чтобы воссоединиться с той, кто так и не смогла меня дождаться? В битом шаре, который я держу в руках - вся моя разнесчастная жизнь институтского преподавателя. Я улыбаюсь, собирая по крохам его скудные воспоминания. Трудные родители. Переезд. Потеря единственного друга. А. 

Холод из разбитого окна летит мне прямо в лицо вместе с хлопьями снега. В каждой снежинке я чувствую странствия, которые прошла моя душа. Все места, где я был, и все лица, что видел - все они сейчас здесь, в отражении потемневшего цветного стекла, и я ловлю их руками, опасаясь забыть снова. 

Я хочу сохранить их все. 

Мандариновые губы приближаются ко мне. Теперь они пахнут иначе - но всё ещё горько-сладко. Тонкие пальцы, обнимая, играют на моих рёбрах прощальную мелодию, будто на струнах арфы. До, ре, ми, фа, соль, ля, си... Дальше следуют прочие ноты, мне неизвестные. Тонкие пальцы, пахнущие землёй, пытаются сложить из нот моё настоящее имя. 

- Кажется, я множество раз видел тебя в толпе, - шепчу я, с трудом размыкая губы, ставшие тяжелее камня. - Отчего ты не появилась раньше? 

- Потому что ты должен быть узнать их. Твоя душа износилась бы без новых встреч, новых чувств, новых имён, новых мест. 

Тёмно-вишнёвые губы выдыхают это признание прямо в моей раскрытый рот, и я с готовностью ловлю его, чувствуя на языке кровавую сладость настоянных на разлуке слов. 

Она берёт меня за руку и ведёт к столу. За ним мои друзья: боевые и школьные товарищи, университетские знакомые, соседи по двору. Здесь или отец и мать, многочисленные родственники, двое дворовых псов крутятся возле ног и приветственно машут хвостами. Я не спрашиваю, кто они, откуда взялись, кто накрыл стол - всё происходящее кажется мне настолько родным и правильным, что я молча, обводя всех сидящим любящим взглядом, дрогнувшим голосом произношу:

- Ну, вот и свиделись...

И понимаю бокал, в котором плещется багровая сладость. 

За спинами встающих следом за мной людей я вижу многих других: Макса, А., студентов, коллег, кого-то из совсем другого мира, кого я пока не могу вспомнить. Вместе с вином я вбираю в себя их всех, растворяя в его спирте ту жалкую, бледную тень, которой я прожил на земле целых тридцать два года. 

- С наступающим, - произносит хозяйка, протягивая мне бокал, и мы чокаемся так крепко, что тонкое стекло даёт трещину. В её глазах ночует чёрное, беззвёздное зимнее небо, а волосы, как я только теперь замечаю, красны от крови, стекающей из глубокой раны на лбу.

***

В ночь с 31 декабря на 1 января преподаватель Московского областного радиотехнического государственного университета Арсений Хронин был найден в заброшенной квартире в доме номер 4 по Бесконечной улице замёрзшим насмерть. Обстоятельства смерти выясняются.