Паша, Ося, я

“В Америке тяжело первые десять лет,” - говорил Паша, мой мехматовский одногруппник. Он эмигрировал в конце восьмидесятых. Железные дверцы тогда едва приоткрылись, и он смело скользнул в них. Его приняла еврейская община Нью-Йорка. Помогла снять первое жильё, купить первую машину, найти первую работу. А дальше - сам, и община ждёт теперь твоей помощи, Павел.
Первым Пашиным апартаментом стал бельэтаж над пивным залом “Рогулька”. Бельэтаж был отделён от пивной практически бутафорской стенкой и имел свой собственный вход со двора, но шум, вонь и уныние проникали через дешевый гипсокартон.
- Паша, не будь скучным, - говорил Ося, владелец “Рогульки”. - Народу нужно щасте. И воще. Не знаю, какие там бывают у вас химические или физические законы, но только при полном неумении плавать я выплыл наружу. И щаслив теперь. И ты выплывешь. И будешь щаслив.
Ося же подогнал Паше Кадиллак. Кадиллак был абсолютно настоящий, немерено жрал бензин и масло, но ни разу не встал. Паша продал его по дурости через год, чтобы купить десятилетнего Форда. Форд заглох на выезде из парковки. Пока он судился полгода за те триста баксов, что стоил “лимон” - так официально называются машины, принципиально неспособные проехать больше мили за ворота продавца, Паша купил двадцатилетнюю Тойоту у слепого пенсионера, которого тоже нашёл Ося. Пенсионер проехал на Тойоте всего десять тысяч миль. “Отбил таки старик свадебное путешествие,” - шутил Ося. Потом старик ослеп, и его стало возить государство, а именно программа Медикейд, помогающая инвалидам. “Я нем и слеп, шо там у них за бизнес, - как бы намекал Ося. - Мусорке такого и не снилось.”
Первой Пашиной работой было мытьё посуды в “Рогульке”. В принципе, в пивной была посудомоечная машина, которую звали Маня. Маня ломалась каждую пятницу и до минимум среды не чинилась. В субботу не работал Женя-сантехник-иудей, ибо Бог отдыхает в шаббат. В воскресенье не работал Ахмет-православный инженер по моторам, поскольку “воскресенье Богу отдано”. В понедельник не работали оба - бухали, ведь сказано, понедельник - день тяжёлый, ещё по Афгану помнили. Во вторник похмелялись в “Рогульке”. А в среду… если Вася-чеченец не привозил халяльного барашка, таки приходили посмотреть на посудомойку. В четверг с утра Женя прочищал Манины трубы, а Ахмет продувал патрубки. К обеду Маня сияла “бюрократическим восторгом”, “пусть живёт, пусть работает, труд есть жизнь машины“, - говорил Ося, выпускник филфака МГУ.
Он много знал Ося-то. Добрый был мужик. Мечтал на потолке “Рогульки” нарисовать слова «Физический труд помогает забывать о нравственных страданиях». Но хотел, чтобы шрифт был индусским, а где тогда такой найти. Даже в Нью-Йорке. Хотя, “В Америке можно легко купить всё, что угодно. А вот продать хоть что-нибудь, ой, как сложно,” - любил повторять Ося.
Паша уже ушёл из “Рогульки”, когда Ося исчез. Что и как?.. Опрокинь рюмку, поставь свечку и думай о своём бизнесе.

В конце девяностых Паша помог мне. Нашел работодателя, заинтересованного в моих чрезвычайных программистских способностях. Поселил у себя дома на три месяца, пока я получал нужные бумаги по иммиграции, по работе, по налогам, пока я брал уроки вождения и уроки английского, открывал банковские счета и искал квартиру в аренду и машину, чтоб не дорого, но поездила бы ещё.

Теперь я прожил в этой стране двадцать лет. Мне легко. Я стал американцем.
“Хей,” - улыбаюсь в магазине неизвестной тётке, которая улыбнулась мне. Кажется, улыбнулась, а может и нет, просто нос зачесался.
Мы, американцы - наивная деревенщина. Мы живём в пригородах, а кому повезёт в деревнях.
Да, есть мегаполисы, типа Нью-Йорка, Лос Анджелеса, Чикаго. Но там живут иммигранты, миллионеры и государственные чиновники.
“Хей”, - машу рукой знакомому. Это одинокий мужик из моего… как это по-русски… коттеджного посёлка. Он регулярно гуляет с собакой.