Красный Кабачок
Мы сидели с ней в Красном Кабачке, хотя я не вполне уверен, что это был именно Красный Кабачок. Я не успел прочесть ни названия, ничего. Государыня впрочем сказала, что это он и есть, и этим надо бы гордиться и вообще какое чудо и просто фантастика, что мы сюда попали. «Ты должен обязательно увидеть Амалию Ивановну - предупредила она - как увидишь, обязательно поклонись ей и поцелуй ручку». Высокая старуха, бывшая прусская гренадерша, прямая и длинная, как трамвайная рельса, прислуживала нам. Это и была знаменитая Амалия Ивановна Кессельринг, между прочим видавшая Наполеона. «Вот прям как тебя, голубчик - прошамкала она, беззастенчиво разглядывая меня - я в него стреляль, а он говорит мне «не стреляй в меня, Амалия Ивановна, я бессмертен».
Я, как и советовала государыня, поцеловал ей сухую и жилистую обветренную руку, пропахшую табаком и порохом, и Амалия Ивановна расцвела от счастья.
«Ишь, какой сладенький - прохрипела она - у нас в полку таких не было».
«Вот еще не хватало - подумал я - на меня положила глаз столетняя старуха, вроде как баба-яга».
«Он небесный начертатель» - промолвила государыня.
«Небесный начертатель... - восхищенно промямлила Амалия Ивановна и снова бесцеремонно и придирчиво оглядела меня с головы до ног - небесный начертатель... небесный начертательных... чудно... чудненько... а что это такое?»
«Я прокладываю морские и небесные маршруты - представился я - от сих и до сих».
На всякий случай я неловко шаркнул ногой, добиваясь старухиной благосклонности.
«Небесные маршруты - сообразила Амалия Ивановна - это, стало быть, где ангелы летают. Я люблю это дело. Ну, тогда милости просим».
Амалия Ивановна усадила нас за стол, на котором пыжились и возвышались, наподобие гренадерских шапок, твердые наутюженные и накрахмаленные салфетки.
«Нам тогда пива и крендельков, Амалия Иванна - попросила государыня - и чудесной вашей красной капусты, пышной, как лисий воротник, огненной, как хвост кометы, мокрый, как украденный поцелуй. И сладкой, как у меня, на далекой, далекой родине».
Амалия Ивановна улыбнулась, будто припоминая чего-то.
«О, майн гросс Фатерлянд...»
«Княгиня Дашкова таковую тоже любила» - присовокупила она, подразумевая, очевидно, красную капусту.
«У Амалии Ивановны просто необычайная, волшебная красная капуста, у нас так не умеют. И еще холодный расплющенный колотушкой картофельный салат - похвалила ее государыня - со сладким-сладким немецким уксусом».
Амалия Ивановна милостиво кивнула, крякнув «Картоффельнзалат!» - и удалилась на кухню, поскрипывая механической деревянной ногой, чтобы сделать необходимые распоряжения.
«У Амалии Ивановны ногу отгрызли волки, пока она зимой ночевала в открытом поле, где-то под Малоярославцем» - объяснила государыня.
«Чудесно» - подумал я.
«А вторую она на всякий случай приберегла» - сказала государыня.
Вот интересно – для кого?
Через минуту, впрочем, Амалия Ивановна вернулась, чтобы принародно озвучить весьма важную новость. «Пива и крендельков у нас более нет - доложила она – сосисок нет. Красной капусты тоже нет. И не будет. Капуста - капут». И Амалия Ивановна сотворила жест рукой, как будто хотела вздернуть кого-то на виселицу.
«Это что же? - осерчала государыня - почему это - капуста капут?»
«Государь наш батюшка, законный супруг ваш, воспретил красную капусту, також и пиво и все скоромные немецкие кушанья - пояснила Амалия Ивановна - чтобы не смущать ваши некрепкие умы и желудки».
«Вот те на - подумал я - мой желудок вполне устойчив и крепок». И тут же вспомнил несчастного офицера в трамвае, исторгающего на пол содержимое утомленного живота своего.
«Не угодно ли в таком случае квасу и щей - предложила Амалия Ивановна - у меня очень хорошие щи».
«Что ж, несите тогда квасу и щей» - промолвила государыня - и опечалилась.
За соседним столиком безобразничала и паясничала компания молодых гусар. Один из них, самый плюгавый и дерзкий, все время посылал государыне воздушные поцелуи, видимо не узнавая ее.
«Добром это не кончится - подумал я - зря это мы сюда зашли. Мы так хорошо, между прочим, ехали и катались на трамвае».
Амалия Ивановна, взойдя в комнату с горшочком дымящихся щей, спасла положение. Все внимание теперь переключилось на нее.
«Амалия Ивановна, сыграй, сыграй нам на гармошке!» - закричали разгоряченные гусары.
«На гармошке играль ихь нихьт!» - рассердилась Амалия Ивановна, вдруг переходя на какой-то тарабарский акцент.
«Сыграй, Амалия Ивановна, сыграй, мы знаем, что ты умеешь - потребовали наглые гусары, позвякивая саблями - а не то мы тут все в щепки разнесем твое дурацкое басурманское заведение».
«Ну хорошо - согласилась тогда Амалия Ивановна - я вам сыграю песню моей молодости».
«Спой нам, дорогая Амалия Иванна!» - попросила государыня.
«У нее голос как у соловья» - шепнула она мне.
Амалия Ивановна достала откуда-то старую гармонику, пробитую пулями, и стала петь.
«Биль у меня това-а-ришш, какова не сыскать» - пела она гнусавым и немного надтреснутым старческим голосом.
Израненная гармоника издавала стоны и всхлипы, как будто бы неприкаянный ледяной ветер вперемешку с голодными и злыми волками бродил кругом да около по бескрайнему снежному полю. Гусары охотно подпевали:
«Был у меня товарищ
Какого не сыскать,
Под песни боевы-ы-е
Любил маршировать!»
В перерыве между солдатскими песнями Амалия Ивановна почему-то все называла государыню «доченькой», а та ее - «мамашей», а то и вовсе - «муттерхен». Уж и не знаю, что это такое. Иностранные слова в моей мудрой голове не очень-то долго держатся.
«Ах моя доченька - говорила, обращаясь ко мне, Амалия Ивановна - она очень любит бегайт».
«Я очень хочу в Шлезвиг-Гольштейн, матушка» - сказала государыня и расплакалась.
«Шлезвиг-Гольштейн очень далеко отсюда - со знанием дела ответила Амалия Ивановна - ты должна служить своему законному православному государр...»
«Ну, если не в Шлезвиг-Гольштейн, ну тогда хотя бы в Монголию!» - крикнула несчастная государыня.
«Зачем тебе Монголия? - отчитала ее Амалия Ивановна - ты должна быть здесь и служить... ты должна рожать зольдаттен!»
«Ах нет!» - воскликнула государыня.
В это время злополучная ледяная комета, о которой я упоминал выше, с ревом и грохотом пронеслась над самою крышей Красного Кабачка. Огонь и пламя мелькнули за окном. Ветхие стены и стекла задребезжали и зазвенели.
«Это летит сюда мой небесный заупокойный супруг!» - крикнула ни к селу ни к городу взволнованная Амалия Ивановна. И ткнула длинным костлявым перстом прямо в низенький закоптелый потолок.
Через мгновение где-то на севере бабахнуло. Красный Кабачок вздрогнул, взлетел и подпрыгнул в воздухе вместе со всем своим хрупким содержимым. Тарелки, вилки, столы и стулья, старая гармоника - все взвизгнуло и опрокинулось, попадало абы куда и перевернулось. Гусары, как по команде, вскочили со своих мест, вышибли табуреткой окно и ловко, один за другим, выпрыгнули и улепетнули на улицу.
«Мы - на Шпалерную!» - донеслось оттуда. Вскоре их и след простыл. Тьма и глушь поглотили их.
«Интересно, зачем им Шпалерная?» - подумал я. Ну, кто их знает.
«Вишь ты, пружинки к ним что ли прикручены» - сказала на все на это Амалия Ивановна.
Далекое зарево, хорошо заметное через отверстые окна, разливалось на горизонте. Наверное, там и шлепнулась, и приземлилась огромная ледяная комета, небесная странница. Ну, а может и не там.
Амалия Ивановна выглянула в пустое окошко. «Песочки... Песочки, наверное, горят...» После чего вооружилась веником и, как ни в чем не бывало, стала прибирать черепки и осколки, разбросанные там и сям под ногами.
«Они не заплатиль...» - только и проворчала она прискорбным голосом, прикидывая в голове стоимость отгремевшего гусарского обеда.
«Три рубля с полтинником!» - наконец сосчитала она – и немного приуныла.
Не успела она это сказать, как в дверь яростно забарабанили. «Открывайте! Открывайте немедленно!»
«Зачем выламывать дверь и орать дурным голосом – подумал я – если можно просто войти».
«Это мой супруг пришел за мной сюда взять меня на небо! - воскликнула Амалия Ивановна – а я, дура старая, свой гусарский мундир в ломбард заложила. Ну да бог мне судия. До скончания дней своих буду я кувыркаться в преисподней. Прощайте, голубчики».
И выронила веник. Потом, на всякий случай, торопливо расправила и пригладила довольно ветхий фартук цвета слоновой кости. «Кто вам теперь кашу-то приготовит?»
Ну никто, наверное.
Она подбежала к дверям, подумала и потопталась на месте секунды две или три - и вдруг распахнула их настежь.
На пороге стоял обер-фурьер с устрашающей физиономией. Сабельный удар перечеркивал ее по диагонали. Чудовищные усы топорщились в обе стороны, как коромысло.
«Здесь ли промышляет кабацким промыслом госпожа Амалия Ивановна Кессельринг?» - сурово спросил обер-фурьер, играя аршинными усищами.
«Она самая я и есть» - отрапортовала Амалия Ивановна, немного смутившись.
«Ах, это за мной - пролепетала государыня, прячась за моей спиной - за мной прислали, чтоб я возвращалась домой в свою золотую клетку и рожала солдат».
И она побелела как чайная кукла.
Но обер-фурьер не обращал на нее ни малейшего внимания.
«Амалия Ивановна Кессельринг! - прогрохотал он - собирайся немедля. Государь наш призывает тебя к себе исполнить твой воинский долг!»
«У меня... у меня деревянный нога!» - запротестовала Амалия Ивановна, опять вдруг коверкая слова. «Вот она!» И Амалия Ивановна, несколько задрав свои целомудренные юбки, внешние и внутренние, показала свою механическую ногу, в недрах которой поскрипывали и позвякивали хитроумные пружинки.
«Плевать мне на твою ногу» - ответил обер-фурьер – и еще разик крутанул усы.
«Можно мне взять хотя бы гармошку?» - спросила Амалия Ивановна.
«Нельзя!» - отказал обер-фурьер. После чего сгреб Амалию Ивановну в охапку, словно березовый веник, выволок на улицу и швырнул в казенную тележку.
«Гони прямо в крепость!» - повелел он вознице. И казенная тележка, громыхая костями, ускакала черт знает куда, за Кудыкину гору.
«Ах, майн либер Муттерхен!» - всплеснула руками государыня.
Я вышел на опустошенное крылечко. Моросил дождик. Далекое зарево, полыхавшее на севере, погорело, погорело еще чуть-чуть, дрогнуло, моргнуло - и вдруг погасло. Наступила кромешная темнота.
