Чудеса продолжаются (28-ая глава повести «Четвёртая столица»). Соавт. Марина Рыбкина

Предыдущая глава по ссылке litcult.ru/prose/41136 

Из его ладоней потёк мягкий свет, Серафим зашептал Лизе на ухо быстро, наговором:

– Ты вбирай этот свет, да не дуй на него – не остынет,

Принимай в своё русло и нянчи в своих берегах

И расти исполином, и он изольётся в пустыне,

Поелику недолго же ей оставаться впотьмах.

Назови его сыном, а встанет на ножки босые –

Вьются волосы стружкой, к рубанку приучит отец.

Да не плачь, всё по-книжному будет, не бойся за сына:

Куст не сбросит шипы, и да не расплетётся венец...

Потом в другое ухо:

– Милая, милая, печаль да минует тебя. Да помилует

Жизнь тебя, милая, как пожалела и Смерть.

Я на крыльце и крылом начертаю: Ал-ли-луйя.

Радуйся, милая. Боль не приблизится впредь.

Радуйся, бедная. Вынем занозы из стоп твоих,

Хочешь – приникни, поплачь у меня на плече.

Даром ли наши с тобою дороги истоптаны?

Лишь бы белое платье всё пело и пело в луче.

И если совсем истончится дрожащий лучик,

А корабли покинут казавшейся тихою гавань,

Всё же не плачь, родная, а тихой улыбкой лучше

Мы приобщимся к одной наивысшей Тайне.

– Улыбнись же, Лиза!  Ну вот, другое дело! – Взял под руку растерявшуюся хозяйку и подтолкнул её к зеркалу, обнаружившемуся в простенке под многолетним слоем пыли, слившемуся со старыми, утратившими цвет, обоями.

Лиза испуганно зажмурилась. Серафим повелительно гаркнул:

– Смотри! – и встряхнул писательницу.

Отражение лгало. Не как кривое зеркало, нет. На Лизу глядело растерянное совсем юное создание из потёртого фотоальбома. Она сама. Лет девятнадцати. Лиза не поверила отражению. Взглянула на руки.

Вместо сосисочных мозолистых пальцев с обгрызенными ногтями она обнаружила тонкие пианистические пальчики с аккуратными чистыми ноготками. Кожа подозрительно гладкая. Ощупала лицо – шелковистая юная кожа, не раздутый отёками овал. И главное, она наконец продышалась, кто-то снял с её изношенного сердца давно лежавшую там глыбу, заставлявшую задыхаться при каждом шаге.

Неужели она и вправду на сорок лет моложе той себя, что легла спать накануне – полная забот и разочарований и тяжкой необходимости жить ещё сколько-то? Так подшутить над ней мог только он. Не зря же вечером его ухмылка показалась Несветаевой особенно шкодливой. 

И вот он здесь, рядом с ней, держит её за плечи, что-то говорит, как всегда, командует. Бесконечно любимый Занд, на которого она даже обидеться толком не могла.

Занд щелкнул пальцами – на щеках поюневшей Несветаевой заиграли ямочки. – Ну, теперь всё на месте, – удовлетворённо заметил он. – Тебе всегда шли эти ямочки, Лиз. Не зря Пакса в них, как в омут, затянуло.

При звуке знакомого имени Лиза болезненно дёрнулась.

– Ох, чуть не забыл на радостях. Момент! – Серафим щёлкнул пальцами и провёл правой ладонью где-то в области затылка, левой – солнечного сплетения Лизы. Девушку бросило в жар.

Она произнесла изменившимся юным голосом с почти исчезнувшей хрипотцой, удивляясь сама этому новому звучанию:

– Серафим, мне всё это точно не снится? Боли больше нет.

– Нет. Я убрал всю боль.

– Всю не надо.

– Ах, это… – Занд-Серафим недовольно наморщил нос. – Ты до сих пор, что ли? Ну ты даёшь!

– Верни, пожалуйста. – Лиза умоляюще посмотрела на отражение юноши в зеркале.

– Как знаешь.

Боль, годами иглой ковырявшая Лизино сердце, вернулась. Это была цена памяти, которую Несветаева платила не торгуясь. Она хотела помнить каждую минуту, проведённую с тем, кого уже не вернёшь. Занд сразу понял, о ком речь: Пакс. Она потерпит, ничего.

– Ну а теперь пора и отметить встречу нежданную! – Занд-Серафим, лицедействуя, торжественно вытащил из кармана бутылку и по-свойски скомандовал: – Марш на кухню готовить закусь!

***

Через некоторое время потеплевший от произошедшего и выпитого, Серафим втолковывал Лизе:

– За тобой приехал. Ну и не только. Дело есть. Но нужен ещё один – третий. Мужик, конечно. С вами, тётками, много дел не наворотишь.

– За мной? – Лиза вычленила только важные для неё слова.

– Ну да. Я тебе такое покажу. Но вначале дело. Итак, есть из нормальных мужиков кто? Любовников и мужей не предлагать!

– А то ты не знаешь!

– Знаю, и это тоже знаю. Пошутил неловко, извини. Так есть кто на примете?

– Так сразу…

– Пошевели мозгами. Ладно, кто первый на ум приходит? Или давай лучше так: кто последний тебя по имени называл – того и выберем.

Лиза совсем растерялась. Кто? Бывший, вроде? Конотоп… Нет, был же ещё кто-то… А, Чеков! Она неуверенно произнесла:

– Ну, Чеков.

– Тот самый отвратный писателишка, Гудрон?

– Зато человек нормальный, – посуровела Лиза. Ей претило, если кто-то, пусть даже и Серафим, нелицеприятно говорил о её друзьях. А Гудрон – теперь она точно это для себя определила – был ей другом.

– У него и жена хорошая, – совсем не к месту добавила девушка.

– Ну если жена, – со смешком протянул Серафим, – это меняет дело! Звони!