Брак

Ау! Здесь есть кто-нибудь? Люди! Темно-то как, хоть шилом в глаз. И уши закладывает. Кстати. Раз, два, раз, два. Вроде слышу. Порой лучше бы оглох. А то такое прилетает извне, что всё тошнит внутри. Рвёт, скребёт, выворачивает наизнанку. Но со временем привыкаешь. Это становится частью тебя. Случайно подогнанной деталью из чужого прогнившего мира.

Голос у меня какой-то странный. Точно не мой. А какой тогда мой? Вопрос. И что такое этот «мой»? Здесь должна, тут посмотри, а там, вообще — потрогай. Они сказали, я воспроизвёл. Мои ли это мысли?  Могу ли я себя после этого осознавать своим?  Так, так, так! Давай разбираться.

Вчера пошла в клуб. Тыц-тыц. Парниша — кошелёк! Виски кола и обратно. Ко мне домой. А дальше? Вот же чёрт! Кокаиновая пропасть.

Я показал ему свои мышцы и удочку, которую прикупил у одного рыбака-алкоголика на прошлой неделе. Тот долго сопротивлялся, но похмелье взяло верх. Сдался за бутылку. Вывалил сома с предплечье и леща. Хлёстко бьёт. Аж лысина горит.

Но постойте! Лысина? А как же мои шикарные каштановые волосы? Позавчера только в салоне пять косарей отвалила. Жорж волшебник. Плясал вокруг меня часа два. Любовника своего ядом обливал. Точно! Потом десять метров до такси. И ветер, паскуда, довершил композицию. Перформанс, а-ля безумный доширак. Таксист ещё со своими богами привязался. «Верите?» — спрашивает. У самого вся машина иконами обвешана. Хоть без рук катайся. Киот на колёсах. А что я ему отвечу? «С нами Бог!» Мало ли прирежет. Он так кому-то по телефону и прокричал: «Пырну, сука, видит Бог!» 

В целом неплохой парень оказался. Футбол, тачки, тёлки — всё с ним перетёр. Даже Дзюбу вспомнили. «Накинулись, как шакалы на барана, а у самих ладони в пуху», — негодовал водитель Дилдорбек. В конце поездки мы так сблизились, что он мне бутылку вина домашнего «от души» подарил. «Ты, брат, бухать любишь, я знаю, — говорит, — Такая уж нация твоя». И с таким сожалением это произнёс, что втащить ему захотелось. Ну, так, я и втащил по его смуглой роже. И пять звёзд ему поставил. За приятную беседу.

Я так-то не шовинистка, но когда мне чебуреком по душе скребут, могу и глаза выцарапать. Какая я гадкая! Ай-яй-яй! Нельзя так! По губам меня! Хм, а губы-то пухлые, как Можайские сардельки. Мои ли? Или тот потный, с огромным животом, подарил? Фу, как вспомню его, вся идентичность трясётся. Где я только «таких»  нахожу? Все, как на подбор. С озона. На картинке Аполлоны, на жопе панталоны. 

Уйди! Уйди! Давит-то как. Обжигает раскалённой кочергой. Не надо! Не надо! Я всё сделаю, только не говорите маме. Она меня убьёт, если узнает, что я потерял волю. Вы точно не расскажите? Ну, хорошо. Дядя Миша?! Нет! Что вы делаете? Больно…

Твою мать! Откуда это во мне? Что за урод, этот дядя Миша? Надеюсь это всего лишь сон. А то я его за гаражом присыплю. Будет мне рассада для червей. 

У меня ведь такая нежная кожа. Ухоженная. Крем, лосьон, массаж, колечки. Острый маникюр. Зрачок на раз выкалывает. Так-то я ласковая, как лиса из берёзовой рощи. Хвостом махну. Прищурюсь соблазнительно. И тот в полосатом костюме уже у моих лап. Меж пальцев пыль слизывает. Слабовольный. А им этого и надо. Снаружи мускулы, внутри тускло всё. Перекаченное эго. Псевдобрутал. 

Самое страшное, это не показаться идиотом в глазах окружающих, а невозможность снять маску даже у себя дома перед зеркалом. У твоего «Я» терпение не безграничное. Держи его на привязи. Игнорируй. Бей по рылу. Но рано или поздно оно непременно сорвется с цепи и разорвёт тебя к чёртовой матери.

Соку бы сейчас свежего. Берёзового. Да самогонки ледяной под сало с огурчиком солёным. Аккордеон звонкий. Растянуть меха, да запеть на всю рощу: «Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить».

Кстати, а где я живу? Неужели здесь, в кромешной тьме? Как все мои соплеменники. Рождён ворами. Вскормленный ложью. Таковы уж базовые культурные настройки. Устроился на работу — своруй!  Иначе не вырастишь. Чем больше украл, тем выше поднялся. Чем изящнее твоя ложь, тем больше у тебя власти. Главное чтоб не обличили. А для этого существуют липкие ручки. Бежишь — догоняют. Бросил часть — она к «догоняющим» прилипла. Те и отстали. На время. Потом заходят иногда. Спрашивают: «Есть чё?» Будет! Цикл замкнулся. И всё сначала. Такова уж социальная пирамида. Честные сидят у её подножия.

Чёрт, да что же это? Я же за правду всегда. За справедливость. Не укради! Интересно, а если я украла у вора и отдала нищему, это во благо? Или срок? Вчера только у любовничка своего стянула пачку «зелени». С него не убудет. Он у народной кормушки сидит. А я бомжу в переходе сотку подкинула. Грешок замолила. Бездомный, как увидел бумажку, на колени рухнул. Лбом об оплёванный асфальт бьётся. Плачет. Благодарит. «Недавно только стыренную краюшку чёрного хлеба жевал. А теперь такое», — рыдал бедняга. Неловко мне стало. Ушла. 

Такая жизнь. Одни воруют, чтобы выжить, другие  — чтобы пожить. Вот только за хлеб дают больше, чем за народный бюджет. Видимо «Бородинский» — национальное достояние. 

Что за ментальная карусель? Я села и пошёл. Раскрутился и упала. Голова кружится. Нутро рассыпается. Не могу удержать ни одной запчасти. Всё такое зыбкое и противоречивое. Хочу любить, но выходит лишь себя. Обожаю людей, но желательно, чтоб остались кошки. Вода — это здоровье, но лучше ей разбавить спирт. Детей бить нельзя, пока они покорны. Я вам так рада, а вы надолго? Мне так смешно, что хочется реветь.

А-а-а. Остановите этот поток! Заткните его! Оборвите! Тьма, тьма забери меня! Хочу жить, а не думать. Радоваться, а не в экран телефона. Свободы, а не обязательства. Жизнь, как детская рубашка — короткая и обосранная. Жир…

…Пётр Степанович пристально посмотрел на свою ассистентку, которая стыдливо убирала взгляд.

— Гм. Ольга Михайловна, похоже, произошёл конфликт сознаний. Слияние наших   матриц свело его с ума. Если хотите, я…?

— Да, пожалуй. — прошептала она. По её щекам текли жгучие слёзы.

Пётр Степанович выбрал несколько файлов. «Delete». Засвистели кулеры. Система ушла на перезагрузку.