Восьмой этаж (42-ая глава повести «Четвёртая столица»). Соавт. Марина Рыбкина

– Ну всё, последний бросок, – Лиза ощутила толчок в спину и услышала росчерк большого сильного крыла в воздухе. Вдруг небо зятянулось.

Если бы не подаренные Зандом часики на запястье – стрелки показали около двух часов пополудни – девушка подумала бы, что глубокий вечер опустился на город тяжёлой брезентовой кошмой, лишая улицы кислорода и гася крохотные костерки люстр в узких окнах. 

В сосед-них до́-мах окна жёлты, по вече-рам, по вече-рам скри-пят задумчи-вые болты... – выстукивалось в Лизиной голове в такт её шагам.

– Лиза, не отвлекайся, – пробился сквозь посторонние шумы чужих стихов голос ангела. – Уже рядом. Ты на углу? Сейчас сверни влево.

Лиза поскользнулась на раскатанной чёрной дорожке льда и поцеловала холодную твердь коленкой, на чулке сразу стало расплываться озерцо, оголяя кожу. Брызнули слёзы – у девушки появился законный повод заплакать.

– Прекращай, Лиза. Никаких "споткнулась" – ты ж не по Виа Долороза идёшь, не придумывай лишнего, не надо, – заговаривал девушку ангел, отвлекал от снова нахлынувших тяжких мыслей, которые, казалось, рассеяла недавняя прогулка. – Это обычная улица, посмотри: вон мальчишки дерутся. Дерутся не потому, что ненавидят друг друга, а просто им, мальчишкам, так положено – как вам, девочкам, хныкать. Вон бомжи оспаривают бутылку – глянь, Лиза, как весело сверкнул её стеклянный бочок, а ты говоришь, солнца здесь не бывает. А вон зобатые голуби хлопочут над рассыпанными семечками. Всюду жизнь, Лизок, всюду жизнь.   

Архитектура, глянь, – словно автор застройки обречённо пережидал за кульманом, когда жена прекратит его пилить, чертил и чертил одинаковые параллелепипеды, графил их на бесконечное число рядов – окна-окна-окна, балконы-балконы-балконы, подъездные козырьки. Подъездные, слышишь Лиза? Никаких парадных, парадные закончились при Хрущёве вместе с торжественной архитектурой сталианса. Ну и пусть, Лиза, невелика потеря, лучше эти вытянувшиеся в проспекты одинаковые коробки, опоясывающие город несвежими бинтами, чем "колючка" по периметру лагерей. Как слышно меня, Лиза? – плыл в ушах девушки непрерывающимся потоком густой и низковатый голос друга. Такой голос, как старая вязаная кофта с прорехами хрипотцы, в которую уютно кутаться в доме, когда ещё не дали тепла, на стыке холодного северного лета и сырой, насморочной осени.

– Я подхожу, но это ужасно, Занд. Какой тоскливый пейзаж! Представляю, какой безнадёжной кажется жизнь обитателям этих мест – как вид из их окон. Вроде, густо заселён район, много этажей, много подъездов, но здесь веет пустыней, чем-то потусторонним, я не понимаю, Занд, что тебя сюда занесло, – в Лизином голосе опять засквозили слёзы. 

– Стоп, – скомандовал ангел. – Притормози. Ещё полчаса, Лиза, и я заберу тебя в поезд, и он помчится – веришь мне, Лиза? – в прекрасный весёлый Свердловск, расцвеченный фонарями над Плотинкой и пунцовой россыпью рябины в рыжей листве. Всего полчаса – подняться на восьмой этаж, вставить ключ в замочную скважину, квартирка крохотная, до окна два с половиной шага, Лиза. И я заберу тебя, клянусь.

– Ты на лестнице? – спросил он минуту спустя.

Лиза ответила одышкой: – Сейчас на четвёртом уже.

– Умница, всё пучком, – поддержал ангел.

– Как здесь холодно, Занд. И лампочка выкручена. Я уже раза три на что-то напоролась. Синяк будет...

– Я подую – и всё заживёт, – пообещал невидимый спутник. И тут же услышал тяжёлый стон давно не открывавшихся, неподатливых оконных створок.

Лиза взглянула вниз. Чёрные проплешины асфальта сквозь рваное полотно серого снега. Где-то на уровне второго этажа болтает головой на хлипкой алюминиевой шее покалеченный пронизывающим ветром совсем не блоковский – и четверти века не протянет – фонарь. В его неверном свете мечутся какие-то тени.

– Не бойся, милая, – позвал кто-то женским голосом. Почему женским? Разве ОН – не Отец? – промелькнуло в Лизиной голове. Девушка крепко зажмурилась и... Встречные потоки воздуха холодным лезвием прошлись по ней. Но Лиза не успела испугаться. Вдруг она очутилась как бы внутри колыбельной, покачивалась в журчавшей внутри неё и вокруг серебристой мелодии. Радостно кружила балерина-ёлка, которую, наверное, пора было разобрать. Рыжий кот тёрся о девушку мягким боком, спрятав свои цап-царапки. Розовые банты струились в отросших Лизиных кудряшках. Она ощутила себя младенцем в материнских руках. Каким-то не здешним, не земным, покойным теплом обволокло девушку.

…Лиза прижалась щекой к тёплой, живой ладони. Открыла глаза. Занд, склонившись над ней, близко-близко к лицу, заботливо поправлял тощую железнодорожную подушку. На столике в стаканах подрагивал крепкий чай. Тонко позвякивала давно воспетая ложечка...