Гоголь прав

Тамила поливала галушки сметаной, когда кто-то вкрадчиво кашлянул за дверью хаты, шумно вздохнул, топанул и затих. В горницу не зашёл. Эдик замер с галушкой на вилке, уставившись на входную дверь. Ничего. Собака брехала за околицей, да кошка во сне мяукнула и залакала лунное молоко. Кто же ей коровье даст? Самим не хватает.

— Это она! – взвизгнула Тамила, — говорила тебе – в печь сразу всю надо было, Боже сохрани.

— Да ничего, мать, ты в голову не бери, у тебя там и так не протолкнуться, — Эдик подошёл к дверям, приложил ухо и взялся за дверную ручку.

С той стороны вдарили. Навалились. У Эдика соскочила галушка с вилки и завертелась юлой под ногами, оставляя сметанный след. Он рефлекторно отпрянул, но, глянув на побледневшую бабу, надавил всем телом на дверь в отместку. Ничего. Дверь стояла мёртво.

— Я сейчас выйду – всех шашкой порубаю, — взревел Эдик, — отхватите по роже.

— Боже мой, боже мой, боже мой, —забожемойкала Тамила, отступая к печи, — явилась окаянная, креста на ней нет. Погоди, отведаешь руку мово казака, отведаешь, тварь.

— Да не к добру старое вчера помянула, беги к дитям в спальню, буди – да в подпол мигом.

За входной дверью широко, обидно, страшно шуршало страницами.

— Серденько моё, слышишь, как она снаружи? Не впускай побирушку эту. Ну вырвала я стишок из книги, так и за копеечку книжку продала. Как брак.

— Говорил тебе: живи на пенсию, хватит шылыгаться с книгами по рынку, как престарелой хиппи. Литература до Киева доведёт, чёрт, до цугундера, в смысле, — Эдик навалился всем телом. Мало тела, мало. Позавидовал жене.

Войдя в спальню, Тамила взяла оглушительно высокую ноту. Кошка взяла карниз для занавесок.

Эдик вбежал за женой, взглянул в колыбели и окаменел с нечеловечьим лицом. В них лежали неживые дитяти.

— Кто этот злодей? –  вставив в рот люльку, схватился за сердце.

— Серденько моё, да почём я знаю, я весь день куколок шью, где мне за дитятками приглядать? – панически вертела в руках тряпичные лоскуты Тамила, — а откуда у нас дети? Со страха, что ли, примерещилось?

— Цыц, баба!  Давай в подпол с тем, что есть, потом всё, потом.

Натиск на дверь ослаб. За дверью стояло неправдоподобное, ледяное безмолвие. И ничего, кроме него.  Эдик рванул навстречу тишине и быстро запер дверь на коромысло.

— Срочно телефонувати! Полковнику. Никто не пишет… вай-фая в хате нема, — напоследок шумнула Тамила, грузно опускаясь в подпол с корзиной грязного тряпья.

— Толку? Он какой день горло горилкой полощет. Бобика бросил в посадках, ребятишки того и гляди угонят, если бензин найдут... — казак держал дверь обеими руками.

Крышка подвала захлопнулась, Эдик остался один с погасшей люлькой и гипертензией.

— Иди ты сама! Знаешь куда? В чёрную дыру японскую – там и шути свои шуточки, — казацким криком провёл рекогносцировку на местности, но наткнулся на стену игнора.

— Немедленно отвечай: что тебе от нас надо? – забился, заматерился Эдик в дверь.

Тяжесть лёгкого дыхания не удостоила казака ответа.

— Окно, – Тамилы выглянула из-под пола, – в окно сигать надо, тикать.

Эдик на цыпочках отошел от двери. Ни единого движения, ноль реакции. Хоть бейся неистовой казацкой головой в дверь, хоть галушки ешь со сметаной. «Нож – всё не с голыми руками», — перочинный ножик утонул в побелевшем эдиковом кулаке. Главное — до сарая пять метров проскочить. А там уже и серпы, и косы, и топор. Есть даже кувалда. Отцовская. В конце концов, кругом огороды, а там бабы картоплю копают. Только моя дура всё кукол шьёт да иголки в них втыкает – бедного тельца кидалачка. Довтыкалась, что народ сам втыкать начал, кто их изводит. Эх, ствол бы.

Вырезал ножиком на двери 18+. Так надёжнее. Сам на полусогнутых к окну. Остановился. Раскатистая тишина обвалилась, хлопнув тяжеленной книгой в кожаном переплёте. Кто-то вздохнул. Страницы веером перелистнулись сначала влево, а потом вправо. Зашуршали, зашаркали к окну.

Эдик смекнул: значит, дверь-то…

Бросился к выходу, скинул коромысло – хрен там, намертво.

– Танцювала рыба з раком... А хто мене не полюбить, трясця его матерь! – подвывала в подполе Тамила.

Кукол, из которых торчали иглы, она кружком рассадила на бочке с квашениной.

— Не зря Боженька дитяток не дал. Ой, не зря. Оно без разницы куда тыкать в кожу ли, в бархат ли. Куколки – наши детки. Послушные, молчаливые. Сейчас батя разберётся, сидите тихо.

Загрохотала в пол пятками беготня, буркнуло, звякнуло, вдарило. Рассыпался звон бьющегося стекла. Кошка взяла люстру.

— Это кто творит с нами, ети вас в душу! — заорал наверху Эдик, — Кто это творит?!

— Мамо, мамо, - заплакала светлая куколка, — страшно-то как, давай почитаем стихи про душу: душка, побл…

— Ах ты сукина дочь, понабралась от этой задверной – чтобы всё потомство её не имело на земле счастья … – Тамила осенила себя восемнадцать раз крестным знаменем и бросила оторванную голову к банкам с огурцами.

— Давай, мамо, почитаем про душу, самое время, это же она за своей, отобранной, пришла, – хором заголосили оставшиеся в живых куклы.

Участковый по кличке Полковник вылез из недельного запоя на белый свет и не сразу его узнал. Зато себя в отбитый кусок кривого зеркала – сразу. Умыл рожу в садовом умывальнике. Пнул пса, попавшегося под ноги. Закурил.

Затянулся и затянул:

— Владимирский металл в трубах северных… Этапом твари шли, не поверите… Служу Советскому Союзу!

Сговорчиво откликнулся петух. Три раза.

Шумно матерясь, сморкаясь и почёсывая задницу, Полковник ввалился в свою хату. И уже падая на продавленную кровать, услышал, как кто-то шаркнул уличной дверью, зашуршал книжными листами на веранде и затих.