Этик любил Клару

С Кларой оставалось только драка. Всё остальное Этик перепробовал. Болезненно раззнакомиться, как с бывшей. Разгородиться домом и огородом. Со взаимными матерками через забор и заколачиванием в заборе «кошачьего лаза». Но теперь конец. Этик так и сказал сам себе: «Конец разговорчикам!» Орать: «А какого хрена твоя кошка шляется по ночам в моём палисаднике?» Слышать ответный вопль: «Ты сначала собачонок своих научи не повизгивать круглыми сутками!» Разлад. Нырнуть и погрязнуть, расцеловаться с вразжопицей. Только так оставалось поступить Этику. Кошки кошками, а собак надо кормить.

Прощание затянулось хронически. Прощанию не было видно края. Эти двое будут стоять на перроне, пока не уедет вокзал. Эта любовь твёрже тряской джазовости Дейзи и Гетсби. Шекспировские страдашки — тьфу просто, рядом с этой роковой страстью. Милан Кундера уходит в лёгкий, невыносимый запой бытия от такой любви. Лолита взрослеет на пять размеров от такой любви. Этик встаёт на коньки от такой жизни. «Сводит с ума улица Роз», — признаётся Ария в наушниках. И режет Этика без ножа.

Наспех глотнув чаю, он вбил себя в плащик и — сама решимость — шагнул из дома. В мучительность дня без привычной любви. Прямиком на лестницу. К седой толстой соседке.

Одухотворенный лик Этика оборотился в квашеную капусту с клюквой. Настрой, сговорившись со ступеньками лестницы, рухнул в безнадёгу крыльца и ангажировал на выход. А на выходе стояло всё: бодрые дедушки, цыгане и их цыганские дети, медведь, гопнотические корточники, немолодые женщины, потрёпанные женщины, списанные со всяких счетов женщины, женщины, рождённые с лицом «Галя, у нас отмена», женщины, рождённые с лицом, вмонтированным в кассовое окошко сберкассы, женщины, рождённые без лица, но с руками. Этик даже взял в перекрестье своей панической атаки городскую лису-одиночку, которая вроде, как и бежала, но всё равно сильно не отрывалась.

Статусная должность заведующего хозяйственной частью, одаривала Этика радостью собственной подсобки. Но не тут-то.  Офисок находился непростительно близко с Кларой. Последняя же, ежесекундно праздновала. Гости не успевали выходить. Про себя Этик нарекал их не иначе как — мрази. Мрази всегда пили очень весело. Но. Курили с огоньком. И как бы ни хотелось несчастному Этику, это утро в подсобке тоже выдалось мразотным.

Вот где смех! Смех-то грубый, страшный. Юмор через порог, сквозь голову. Встреча выпускников команды КВН «Кирово-чепецкофф». Мрази и есть. Этик сжимается в ком гнева и принимает грозди возбуждения, не покидая торжественности собственной подсобки.

Работа здорово отвлекла от фильдеперсовых фантазий. Написать полезным, взять веник, перезвонить нужным, поставить веник. Не поменять лет двадцать шпингалет на затрапезной двери коридора. Позвонить, взять, переписать, поставить. Прослушать «Наше радио в пересказе бабы Фисы». Там опять нафталиновая хитяра: смотрю в тебя, как в зеркало, до головокружения. Кружение любви.

А завтра началась слежка. Этик приметил их ещё за ларьком, практически перед домом. Две Клары, с нечеловеческий рост. Оживлённо что-то обсуждали, пока не увидели его. Две? На всех собак не хватит. Свернул за гаражи, подобрал пару бездомных.

Клары делали вид, что ничего особенного не происходит. Ну-ну! Давайте! Издеваются. Этик смотрел сериал про денацификацию, поэтому включился в слежку с бесшабашным азартом. Рванул по дворам несвойственным для себя путём. Купил краковской не в привычном для себя хлебном. Запетлял их огородами. Закружил – сбил с толку. А потом шагнул из-за собачьей будки. Изневесть.

И пошел танец, и пошла поза лотоса за позой тигра. Волосы в разные стороны. Ватой повылезла подкладка плащика. Не первая свежесть. Брань. Фырк. Кряхт. Всю свою былую прыть вложил Этик в эту схватку, всю заколосившуюся мощь, весь спектр обиды на собственность. Сломал одну, испинал вторую. А потом вернулся и заболопанчил третью. Остались? Нет? Посмотрим.

Весь район следил за противостоянием толпы Клар и Этика. И болел за последнего. Русская народная любовь проступила зарплатой. Выигрыш. Этик кинул монеты в прохладное нутро праздно курящим счастливцам. Этику хотелось кричать. Дико, страстно и неукротимо. Как турецкоподданному: криком конского мата. Но под плащиком он был в маминой кофте и, как следствие, выросшим из неё на 7/8 суши, интелегентненьким. Лишний раз провоцировать лицо общественности не решился. Любовь в бесконечность. И без того наломал за год. К тому же, Этик никого бритвой не полоснул. Напротив, воскрешал в себе человека. Со свечами. В полночь. Человека кривых зеркал. Заново.