5 марта 1953

Это было давно…

-Агафеев, с вещами - на выход!

Металлическая дверь глухо лязгнула за спиной и я, в сопровождении двух охранников, застучал каблуками штиблетов по пустынному каменному коридору. Где-то капала вода, откуда-то доносились едва слышные стоны, позади о чем-то перешептывались конвойные. О чем – я не слышал, но запах оружейного масла их, ни разу не стрелявших, винтовок чувствовал отменно.

Щенки! – крутились в голове обрывки несвязанных мыслей, - Молоко на губах не обсохло… а все туда же!

А те, что позади, совсем не думали о впереди идущем…

-Агафеев Иван Елистратович!

Тычком в спину заставляют сделать шаг навстречу сухому прокуренному человечку. Троеперстие сжимает деревянный черенок пера, острое металлическое жало терзает пожелтевший лист бумаги. Печатный код, какие-то буквы…

-Радуйся, - говорит мне он, - Если бы не это прискорбнейшее событие, ушел бы за остальными…

«Приказ №667 от 5 марта 1953…»

Невольно вспоминаю Гриху. Он тоже не сдавался. Последняя записка дошла до моей камеры спустя неделю после того, как его расстреляли. «Должен же остаться хоть кто-то, прочитавший все Наши книги. Знающий куда идти…»

…Ноги ступают по замерзшей колее, проложенной напрямик через болото. Благо, зима не спешит отступать, дает возможность уйти, не замочив ног. Последняя сторожевая вышка скрывается за очередным ухабом, однако лай собак будет провожать меня до самого леса. Мелкие комья земли забавно крошатся под подошвами, крупные же приходится переступать – промерзшие насквозь, они тверже самых крепких камней. Солнце, ярко-оранжевая яичница в небе, слепит. Бессмысленная рябь снега, торчащие из болота невысокие антенны редких осинок и дорога в ставшее призрачной мечтой светлое будущее.

Затягиваюсь цигаркой. Едкий самосад, завернутый в клочок «Известий» царапает горло. Захожусь приступом кашля – курить я так и не научился – и заодно хлопаю себя по груди. Туда, где во внутреннем кармане убогой зэковской телогрейки спрятался горчичник заветной справки об освобождении. А впереди еще несколько километров перелеска.

Австострада встречает сухими колючими вьюнами. После каждой проходящей машины они взмывают в воздух и царапают мои щеки множеством острых, будто металлических, крошек.

Через несколько минут потребность завернуться во что-нибудь теплое буквально съедает меня целиком. Иду, едва выдерживая направление, из последних сил стараясь не ступать по проезжей части. Машины проносятся мимо и мимо. Особенно страшны те, что вылетают из-за спины. Их я не вижу, а слышать не дает оглушительный свист ветра. Вот уж не хотелось бы умереть под колесами одной из них. Слава Богу, серая будка автобусной остановки наконец-то выныривает из обретающих плотность сумерек.

Безопасность и тишина.

До костей продрогший, устало падаю на бетонную скамейку внутри. Тело словно раздроблено, руки отдельно от ног, но слушаться не хотят ни те ни другие. Глаза смыкаются – спать хочется так, что мороз, терзавший меня весь путь, разом куда-то пропадает. Рано или поздно, усталость все же возьмет свое, благодатная теплота горчичника начинает растекаться по телу, но перед этим хотелось бы узнать, когда придет автобус…

… апрельская оттепель оттает закоченевшее тело, вокруг соберутся люди. Но не привлеченные фактом смерти одиноко скрючившегося сутулого человечка. Им нужно совсем другое, кому - телогрейка, кому - справка-горчичник, кому – штаны, сапоги… Предпоследний брезгливо поморщится и стащит с меня трусы. А последний заберет портянки. Следующая зима накроет труп километровым слоем снега, а весной земля с радостью заберет в себя. Впитает через трещины в бетоне.

А остановка так и останется. Последним, покосившимся от старости гнилым клыком в беззубой полости равнины. Ветер о чем-то воет, слушать его некому. А к остановке так и не подходят автобусы. И я ведь об этом знал.

[но все же надеялся…]

24 июля 2011 г.