|
Здесь опубликованы все рассказы авторов ЛитКульта.
Для удобства пользования разделом доступны рубрики. Работы расположены в обратном хронологическом порядке.
2330 |
- Ты чо моя?! Это ж твой родной город!
Павлову показалось, что по нему прополз слизняк: раздражали и эти слова, и то существо, что их произнесло и особенно то, что оно посмело обратиться к нему. Он нехотя оглянулся. Женщина неопределённого возраста, неопределённых форм, с размытыми чертами лица пыталась выразить мимикой возмущение. Выглядело это довольно убого. Поймав его взгляд, она демонстративно наклонилась, подняла кинутый им огрызок и отбросила его с дороги в кусты (урны в обозримом пространстве всё равно не было).
И надо же было в одной короткой фразе ляпнуть две мерзости, и так вовремя…Павлов сунул руки в карманы куртки и свернул к ларьку за сигаретами. Особенно он и не торопился.
Выражение «Ты чо моя» (иногда - «ты чо моятка»), имеющее для читинцев такую же площадь поражения, как у ракеты «земля-воздух» – с детства вызывало у Павлова приступ бессильной злобы. Мужик ты, девочка, мальчик или женщина – всё равно «моя». Как это объяснить? Упал и разбил колено – тебе воспитательница с жалостью тянет: «Ты чо мойаааааа! Пойдём пожалею!» Размозжил камнем жабу на дороге – тебе отец строго: «Ты чо моя? Ремня захотел?» Ущипнул за задницу однокурсницу – а она визжит восторженно: «Ты чо моя!» - тьфубля, дура. Павлов поперхнулся дымом и принялся смаковать вторую часть сказанного: «родной город» Куда уж роднее? Чёрная яма посреди сопок, триста шестьдесят четыре дня в году здесь светит солнце, освещая всю убогость жизни, покрытой копотью от унылых котельных. Ни дождей, ни снега толком, идёшь в минус пятьдесят по серой улице и думаешь: ну и нафига здесь это солнце, если под ним не искрится снег?
Павлов стряхнул пепел на ботинок, провожая взглядом знакомый чоппер (и как чоппер мог быть незнакомым в таком маленьком городе, тем более – ему, Павлову?) Байки он любил. Они и музыка были ангелами, которые упали в эту демоническую яму откуда-то свыше. Сама по себе музыка родиться здесь не могла – в этом Павлов был уверен. Проклятый ссыльный город –обитель зеков, их детей и внуков – новых поколений воров и убийц. Уехать бы куда-нибудь далеко… Но он был сыном унылого рецидивиста и добродушной тюремной поварихи – и эти зло и добро, бродящие в его генах, как брага, готовая взорвать флягу, были чуждой для всего остального мира природы – это Павлов понимал и в лучшие места не стремился. Раньше ему нравилось выхлапывать с корешами товарняки на «сортировке», и умудряться выхватить маломальски ценные вещи, разбивая арматурой толстые стёкла пассажирских вагонов транзитных поездов. От звона этих стёкол за грудной клеткой начинали взрываться торжествующие пузырьки, и кровь наполнялась самым высоким градусом свободы. Отмечали удачные набеги традиционно –«молоком» (если везло – то из чуйской травы), или просто брали ящик портвейна и «делали» на троих, четверых…какую-нибудь триперную шмару. Но какие-то человеческие гены внутри мешали Павлову наслаждаться таким примитивным счастьем, и всё это ему быстро надоело. К тому же, после того, как отец по пьяни забил мать и снова пошёл по этапу, Павлов разлюбил бессмысленный деструктив и потерял всякий интерес к насилию. Если раньше в любом беспределе ему казалось, что великий воин поднимает его руку с мечом над миром тьмы, то теперь стало очевидным, что это всего лишь бухой отец с налитыми кровью глазами пытается его рукой сделать мир ещё более безобразным. «Родной город»…
Другими глазами он смотрел на Читу только в мае, когда цвёл багульник. Город превращался в огромного дремлющего зверя, который лежит в яме и вот-вот проснётся после долгой спячки, раскроет слипшиеся веки и увидит, что по сопкам стелятся прекрасные, лилово-розовые облака… Багульник цвёл долго, но ветер раздувал его лепестки до того, как зверь успевал проснуться.
Павлов свернул с Ленина на Смоленскую, где по большей части стояли не каменные, а деревянные – еще более безобразные закоптившиеся домишки. Вон ленкино окно с цветастыми занавесочками. Она сейчас на работе, конечно; учит детей нотной грамоте, возможно даже дорийскому минору. Ленку он ненавидел – просто за то, что больше не мог любить. Она всегда казалось ему особенной, - не тёлкой, не овцой, не блядью, а именно девушкой. Ленка читала Кафку и Джойса, не носила блестящих кофт и заплетала волосы в косу. Быть с этим умным эльфом вдвоем против целого мира было уютно. Но, однажды она не удержалась – и переспала с заезжей рок-звездой. Рокер улетел следующим утром, а Ленка выла под дверью. Её всхлипывания перемешивались в голове Павлова с запахом жареной соседской селёдки, вызывая Тошноту. «Если ты не можешь меня простить – значит, ты не любишь меня!» - сказала она потом по телефону. «Значит» – не спорил Павлов.
Вдали забряцали по асфальту лошадиные подковы. Оглядываться даже не стоило: было понятно, что на лошади восседает усатый казак в наглаженном кителе - не по погоде; а подъедет ближе – так будет слышно, как позвякивают неведомые медальки. Когда-то казаки основали Читу. А теперь их потомки, очевидно, считают себя теми же бравыми наёмниками, находящимися на службе у Императора – иначе как было объяснить тот пафос, с которым они являли себя горожанам? Ряженых Павлов не любил.
На углу Новобульварной, у стадиона ЗАБВО мелькнула тень Бабуя. Как он умудрялся со своими габаритами плавать в воздухе, как привидение – известно лишь какому-то неоткрытому закону физики. Казалось, этому человеку очень важно находится в определённой точке, а сам путь из пункта А в пункт В является для него настолько бессмысленной тратой времени, что он изо всех сил старается его не заметить, подчиняя своему желанию пространство вокруг себя. Бабуя Павлов считал единственным позитивным мудаком в городе. Отсутствие русской крови не позволяло ему рефлексировать, а наличие бурятской и эвенкской – много пить, поэтому он всегда был весел и почти трезв. С Бабуем нельзя было забухать по-человечески и поговорить по душам – за это Павлов и считал его мудаком. Но этот широколицый маляр с вечно прищуренными глазами и непропорционально маленьким для таких хомячьих щёк носом умудрялся не быть серым: по мере, конечно, его собственного представления о красочности жизни. Бабуй раскрашивал стены и заборы в какие-то немыслимые оранжевые и зелёные цвета (благо, его прораб был равнодушным к таким нюансам опойкой и нормативы не навязывал). Но более всего Павлова забавляла в Бабуе его способность смеяться больше, чем говорить. Он заливался смехом в ответ на любой вопрос. «Баб, у тебя реально пёс сдох?» - «Ну! – кивком подтверждал Бабуй, на секунду делал скорбную мину, а потом начинал хохотать, подрагивая плечами: «Опять, сука, один!» - и снова смеялся. Раз в месяц Бабуй ездил в Агинский дацан, который называл по-правильному: « Дэчен Лхундблинг». Однажды, кто-то в тусне на лавках переспросил у Бабуя: «Дэчел Хуй Блин»?! – и в ту же секунду получил в ответ апперкот, сдобренный, однако, вполне добродушным смехом.
Кстати, именно Павлов когда-то вычитал Бабую, что «Дэчен Лхундблинг» в переводе с тибетского означает: «Обитель спонтанной реализации великого блаженства»; с тех пор авторитет Павлова был для бурятского паломника нерушим. Каждый раз Бабуй привозил из дацана фотографии Будды, окруженного белой степной пустотой, и почему-то напевал песню Янки Дягилевой: «И будет улыбаться нам железный Феликс», заменяя «Феликса» «Буддой».
Эх, старина…Ты вряд ли одобрил бы выбранную мною «обитель». – Павлов проводил Бабуя взглядом, стараясь остаться незамеченным.
Особняк на окраине города – туберкулёзный санаторий - стоял на подножии сопки. Он выглядывал десятком глаз из-за ровных стволов высоченных сосен, которые упрямо тянулись подальше от земли, и даже их дымчато-зелёные кроны находились на такой высоте, что уже не являлись частью городского пейзажа. Это место Павлов любил. Краска на фасаде облупилась до такой степени, что слои терракотовой и бежевой краски давно образовали сосновую кору – и эта мимикрия спасала его лишнего внимания прохожих.
Сопки зимой были опутаны серой, липкой паутиной кустарника. А в мае эта паутина снова поймает миллионы розовых бабочек-лепестков - вновь вспомнил Павлов и улыбнулся.
Вскоре и последнее напоминание о городе осталось позади. Остановиться и смотреться…Изнутри паутина уже не казалась паутиной, всё было просто, сонно и равнодушно: и снег, присыпавший овраги между сопками, и серые лохматые склоны, на которых кусты цеплялись друг за друга тонкими чёрными ветками, словно желая удержаться наверху. Холод не пронизывал, не пронзал, не обволакивал: он просыпался внутри, останавливая кровь и сковывая движения.
Нет, здесь слишком близко. Павлов втянул ноздрями воздух – как уставший от скачки конь – и пошёл дальше быстро, уже не останавливаясь.
… Бабуй последний раз взмахул валиком, и, убедившись, что тёмных просветов в изумрудной глади стены не осталось, присел на подоконник, снял газетную «наполеонку» и хотел, было обмахнуться, как взгляд упал на мелкие черные буквы знакомой фамилии. Пальцы стали быстро разворачивать края, местами уже склеенные зелёными каплями краски.
«…в восьми километрах от Читы обнаружен труп мужчины, повесившегося на колючей проволоке. Экспертиза констатировала факт самоубийства. При погибшем обнаружены документы на имя Павлова Ивана Сергеевича…»
«Про фокус восприятия: именно камера, нависшая над, иногда проникающая внутрь — такой экспериментальный ход» — если камера всё время мечется, то это либо боевик, либо режиссёр не может оператору объяснить, чего хочет добиться. в изменениях фокуса повествования должна быть понятная логика. и должны быть переходы. ни того, ни другого я в тексте не нашёл.
«Как Вы думаете, почему Телегин понял, а Вы — нет?» — да мне всё равно. высосать из суицида и пары мрачных описаний философию насилия — много ума не надо. на мой взгляд, тут нет ни самого феномена, ни тем более — его новой трактовки. а когда ещё и написано плохо, желание додумывать в пользу автора возникает редко. «Кстати, упомянутый им Ваш отсыл к дамским романах прозвучал в критике к «Она была» и никак не связан с комментом Луч Снега» мда. из моего коммента: «обилие клише из сентиментальных романов» из коммента Луча Снега: «По-моему, для дамского романа, у автора хороший стиль. Легкий» имеющий мозг да отличит. к сведению: feb-web.ru/feb/slt/abc/lt2/lt2-7671.htm посмотрите, кого ваш всепонимающий телегин с подачи Луча Снега записал в авторы дамских романов. |
Спасибо за масштабную корректорскую работу: да, невнимательна, грешу. Иногда в упор не вижу. Какое счастье, что всегда спасали корректоры.
Про фокус восприятия: именно камера, нависшая над, иногда проникающая внутрь — такой экспериментальный ход. Или мне бояться, что кто-то перестанет «считать меня милой»? Спасибо за разбор. И за отмеченные образы. А замысел, смысл… Как Вы думаете, почему Телегин понял, а Вы — нет? Кстати, упомянутый им Ваш отсыл к дамским романах прозвучал в критике к «Она была» и никак не связан с комментом Луч Снега. |
сначала лирическое отступление: одним из важнейших элементов художественного текста является фокус повествования. он образуется из дистанции между автором и читателем, степенью присутствия автора в тексте, лицом, от которого ведётся повествование, интонацией построений и т.п. неплохой автор подбирает к тексту фокус повествования, как фотограф, ищущий лучший ракурс для снимка. хороший автор ещё и способен грамотно менять фокус повествования, что уже можно сравнить с кинооператорской работой.
а что имеем здесь: «Павлов стряхнул пепел на ботинок, провожая взглядом знакомый чоппер (и как чоппер мог быть незнакомым в таком маленьком городе, тем более – ему, Павлову?)» — автор практически прыгает из текста на читателя, повествование от третьего лица. «Ни дождей, ни снега толком, идёшь в минус пятьдесят по серой улице и думаешь: ну и нафига здесь это солнце, если под ним не искрится снег?» — автор куда-то убежал, мы наедине с мыслями героя, повествование от второго лица. «Уехать бы куда-нибудь далеко» — а вот уже и от первого. «А теперь их потомки, очевидно, считают себя теми же бравыми наёмниками, находящимися на службе у Императора – иначе как было объяснить тот пафос, с которым они являли себя горожанам? ergo фокус повествования отсутствует. интонация текста такова, будто он писался как попало. это уже создаёт к нему определённое отношение. «раздражали и эти слова, и то существо, что их произнесло и особенно то, что оно посмело обратиться к нему» — повтор. «Женщина неопределённого возраста, неопределённых форм, с размытыми чертами лица пыталась выразить мимикой возмущение» — если черты лица размыты, как можно разглядеть мимику? «Поймав его взгляд, она демонстративно наклонилась, подняла кинутый им огрызок и откинула его с дороги» — снова повтор плюс двусмысленность: поймав взгляд, откинула его с дороги. будто огрызок во взгляд завернули, прежде чем кинуть. «имеющее для читинцев такую же площадь поражения, как у ракеты «земля-воздух» – с детства вызывало у Павлова приступ бессильной злобы» — пустое сравнение: сначала приписываете масштабный урон, а потом выясняется, что всего лишь бессильная злоба. «злоба, бессильная, как удар ракеты «земля-воздух»» — вот что у вас получилось. «триста шестьдесят четыре дня в году здесь светит солнце, освещая всю убогость жизни, покрытой копотью от унылых котельных» — «светит, освещая» – это, конечно, нечто. к тому же, снова худприём не продуман и не привязан к конкретному ощущению: «триста шестьдесят четыре дня в году здесь светит солнце» — читаешь и представляешь, что всё залито светом. «покрытой копотью от унылых котельных» — кругом чадят и коптят унылые котельные, гарь и мрак. в сочетании с предыдущим получается бред. «Они и музыка были ангелами, которые упали в «Но он был сыном унылого рецидивиста и добродушной тюремной поварихи – и эти зло и добро, бродящие в его генах, как брага, готовая взорвать флягу, были чуждой для всего остального мира природы» «Но какие-то человеческие гены внутри мешали Павлову наслаждаться таким примитивным счастьем» — здорово, у человека каждый день ДНК перестраивается. а «какие-то» — это какие и откуда? чьи ещё гены поучаствовали при зачатии, кроме тех, что от рецидивиста и поварихи? Св. духа? нет, в принципе понятно, что автор пытается сказать и показать. но приёмы выбраны максимально неудачно. «Её всхлипывания перемешивались в голове Павлова с запахом жареной соседской селёдки, вызывая Тошноту» — заглавная буква ничего не даёт. а Павлов помимо плавающего ДНК ещё и синестезией страдает. «позвякивают неведомые медальки» — слово «неведомые» стилистически больше подходит к явлениям или местам. «Как он умудрялся со своими габаритами плавать в воздухе, как привидение – известно лишь какому-то неоткрытому закону физики» — снова повтор и снова образное противоречие: законы физики с привидениями не пересекаются. «Казалось, этому человеку очень важно находится в определённой точке» — находиться. «Особняк на окраине города – туберкулёзный санаторий — стоял на подножии сопки. Он выглядывал десятком глаз» — «выглядывал глазами» – переплюнуть «светил, освещая» автору не удалось. сравнение окон с глазами – штамп. «Краска на фасаде облупилась до такой степени, что слои терракотовой и бежевой краски давно образовали сосновую кору – и эта мимикрия спасала его лишнего внимания прохожих» — жуткое построение, повторы, опечатки. сравните с: «Слои терракотовой и бежевой краски облупились и походили на сосновую кору – мимикрия спасала дом от лишнего внимания прохожих». «Бабуй последний раз взмахул валиком» — взмахнул. «снял газетную «наполеонку» и хотел, было обмахнуться» — запятую долой. «в восьми километрах от Читы обнаружен труп мужчины, повесившегося на колючей проволоке» — отчего ж не на хлысте с шипами? автор не пробовал представить эпизод и положился на вызывающую жестокость детали. подытожим: — сравнения и метафоры притянуты за уши не имеют художественного смысла; — описательность подобрана неудачно и насыщена образными противоречиями и логическими ошибками; — фокус повествования отсутствует; — множество повторов, мелких ошибок, обыкновенной небрежности. на весь текст лишь два нормально написанных художественных элемента: «Другими глазами он смотрел на Читу только в мае, когда цвёл багульник. Город превращался в огромного дремлющего зверя, который лежит в яме и вот-вот проснётся после долгой спячки, раскроет слипшиеся веки и увидит, что по сопкам стелятся прекрасные, лилово-розовые облака… Багульник цвёл долго, но ветер раздувал его лепестки до того, как зверь успевал проснуться» «Каждый раз Бабуй привозил из дацана фотографии Будды, окруженного белой степной пустотой, и почему-то напевал песню Янки Дягилевой: «И будет улыбаться нам железный Феликс», заменяя «Феликса» «Буддой»» этого, мягко говоря, ничтожно мало. содержательно текст также не представляет особого интереса: персонаж дошел из точки А в точку Б, демонстративно пересказал читателю свой жизненный путь и повесился трудноосуществимым способом. драматическая пустышка и маргинальные понты. P.S. «Сильный рассказ, опровергающий необдуманное заявление Твиста, что стиль Холод- это стиль дамских романов» — дожился, уже с Лучом Снега путают. |
«У третьих есть место, для шага вперёд!
А первым- куда им деваться?» Странное ощущение. Втянули в какую-то раздачу «фантиков», которые закопали в «секретики» на заднем дворе.И все бегают, высунув язык, пытаются определить — «А был ли Клон»? И были ли «фантики»? Спрашиваю себя — мне это надо? |
Параллель, конечно, условная, но вспомнил рассказ Варлама Шаламова «Галстук». Там есть хорошая цитата- в тему, и вам- в поддержку. Однако в отъезде, библиотеки моей нет под рукой. Пришлю, обязательно- в середине октября.
Пока- только моральная поддержка! Всего доброго — ВВП |
«жизнь — это плеть, которая ломает всех...» Да хотелось бы быть «сильнее на изломах») Спасибо! И Вы будьте здоровы!
|
Стиль и слово! Вот так просто и убедительно. Хотя тема «безнадёги» притомила. Надо быть сильной и крепкой, чтобы писать такие непростые рассказы! Здоровья!
|
Другими глазами он смотрел на Читу только в мае, когда цвёл багульник. Город превращался в огромного дремлющего зверя, который лежит в яме и вот-вот проснётся после долгой спячки, раскроет слипшиеся веки и увидит, что по сопкам стелются прекрасные, лилово-розовые облака… Багульник цвёл долго, но ветер раздувал его лепестки до того, как зверь успевал проснуться.
стелЯтся — сорри… (цитатку на память) О, Катя, это Замечу для Телегина, что прошлый стиль был все же дамским. Но этот… Катя, если ты когда-нибудь задумаешь бал-бал-ба-л… черт, как это пишется? — в президенты — зэки отдадут за тебя голоса. МоГЕшь не сУмневаться. Очень понравилось — как использован сленг. С одной стороны, в реалке — не зная языка, мы не сможем понимать — о чем «базар». В данном случае — это безупречный «брод» для взаимопонимания обеих сторон. В довольно небольшом тексте весьма информативно спрессовано множество деталей, которых хватило бы — если разбавить «водой» — на более длительное «чтиво». Но автор сэкономил время читателя, превратив разговор с ним в разговор по существу. Ты знаешь, что после вот таких «бабских выходок» я не устою. Держи все, что у меня есть. Спасибо. |
Сильный рассказ, опровергающий необдуманное заявление Твиста, что стиль Холод- это стиль дамских романов. Жестко, прямо, в чем-то даже по мужски.
С первых строк понимаешь, что опыт Павлова- это нечто мрачное и трагическое (собственно, реальные опыты академика Павлова были таковыми для его подопытных). Особо зацепил эпизод с размышлением героя об убийстве матери отцом с последующим выводом о насилии. Природа насилия- вот о чем этот рассказ. Насилия, не в привычном понимании, а насилия самой жизни над человеком. Насилия вроде бы не явного, но оттого еще более давящего, которое в конце концов привело героя рассказа к суициду. В сущности, опыт Павлова- это не его расправа над самим собой, а расправа жизни над ним. И Павлов, в глобальном смысле- это над-человек, а не сам герой. В этом рассказ перекликается с философскими взглядами Розанова. Плюз, однозначно. |